Как скоро дети окончат второй курс нравственных наставлений, то должно начинать с ними нравственные разговоры, за оными следующие. Оратором будет сам нравственный надзиратель. Все дети общества, окончившие второй курс наставлений, слушать будут, так как я сказал, во все время их воспитания. Они будут иметь еще право приходить слушать оные и по выходе своем из училища. Для сего упражнения имеет быть назначено полчаса, непосредственно за часом наставлений следующие. Вот предметы, каковые могут быть предписаны в рассуждении сего законом.
Им дадут познать все то, чему их учили; сердцу их внушат истины, прежде уже разуму их доказанные нравственными наставлениями; им дадут уразуметь, что такое есть добродетель и с какими она соединена приятными услаждениями; они узнают, что значит отечество, какие предоставляет оно им блага, каковую должны они иметь к нему любовь и благодарность[4]. Небесполезно повторить здесь, что как в сих разговорах, так и в нравственных наставлениях постановление правительства должно всегда обращать на себя внимание нравственнаго надзирателя.
Потом представят им истины, противные предрассудкам общего мнения, и приуготовят таким образом средства к исправлению и просвещению оного.
Сии чувствования, сия надежда, каковые можно внушить с большею удобностию воспитанникам сего отделения, должны совокуплены быть с теми, кои могут искоренить вначале сказанный порок гордости, коему подвергает их назначение и благородство. Потом да будет главнейшим предметом нравственных разговоров чувствительное изъяснение нужды равенства[5] человеческого; в них представят им почтение, каковое должно иметь к подобным себе, изобразят, сколь презрительно высокомерие и сколь низко быть тщеславным, научат, что власть без добродетели и достоинство без заслуги суть истинные причины надменной глупости, и дадут уразуметь, что кротость есть истинный знак возвышения души и превосходства разума; с ними рассуждать будут о взаимной зависимости людей, основанной на взаимных нуждах[6]; о признательности, каковой требуют обыкновенные труды ремесленных состояний в государстве, о ужасной неблагодарности, каковую должно возбудить в детях ненавистью к тем, кои гнусными поруганиями презирают и труды их, и бедность их состояния.
Надзирателю должно вразумлять воспитанников, в чем состоит счастие народное; что человек по состоянию своему есть член общества; под сим видом должен он жертвовать своею свободою, как скоро она не соответствует благу общественному; что он не иное что есть, как часть целого; и в сем качестве всякая похвала, заслуживаемая его добродетелию, превращается в похвалу общественную, которую приписывают члену какого-нибудь тела, части здания, части машины, когда говорят, что они с пользою занимают свое место, и производят желаемое действие.
Ежели таково есть отношение части к своему целому, ежели благо общее должно быть главным предметом частных людей, то равно также справедливо и то, что счастие частных людей есть великий предмет гражданского общества, ибо как может, сказать им, счастливо быть общество, когда члены его, в особенности взятые, несчастны? Что ежели частный человек должен обращать внимание к обществу, то в награду за сие общество должно его вознаграждать благом соответственно сему вниманию. Должно внушить детям, что первое благо, которое общество должно делать своим членам, есть питать в них сильную к себе приверженность и что государство тогда только счастливо, когда оно любимо своими соотечественниками; люди же счастливые суть те, кои сердечно привязаны к обществу, всегда доставляющему пищу их ревности и великодушию, которое есть обширное поле к упражнению их дарований, добродетельных страстей. Им дадут понятие вообще о правиле, определяющем порядок отправления всякой власти, что власть управляющего должна быть сопряжена с пользою и приятностию для управляемого.
Распространимся далее: есть добродетель, раждающаяся от чувствования, людям общего, но в различных степенях, когда воображение их начинает действовать. А дабы сия добродетель могла возродиться в людях, коим она наиболее необходима, надобно, чтобы чувствование, оную производящее, было возбуждаемо с большим попечением. Сия добродетель есть человеколюбие, а чувствование сие есть сострадание. Дабы воспитывающиеся знали, что находятся им подобные, кои могут претерпевать, как и они, бедствия, надобно, чтобы воображение их приобрело довольно деятельности чтобы могло представить им сии болезненные изображения и их, так сказать, привести вне себя, дабы они совмещали в понятии своем то же, что и страждущий. Сие есть недостаток в воображении, учиняющий глупцов жалость нечувствующими и детей слабоумных являющий к сему ощущению неспособными. Вот отчего происходит, что большею частию знатные и богатые люди столь мало имеют человечества, поелику они никогда не страдали, никогда не размышляли, что значит страдать, – состояния, в которых наижелательнее, чтобы обитало человечество, поелику оно, обладая ими, принесло бы более, нежели в других состояниях, пользы! Таково есть и сие отделение граждан, в коих сия добродетель имеет обыкновенно мало силы, потому что чувствование, производящее оную, обыкновенно весьма слабо и не столь деятельно. Воспитание должно уврачевать несчастие сего состояния; оно должно возродить чувствование сострадания, дабы возбудить в нем добродетель человеколюбия. Притом разговоры, о коих мы упоминаем, могут споспешествовать к сему предмету паче, нежели всякое другое средство. Естьли будут соображать лета, в каковые воспитанники могут оные слушать, и те годы, в которые переставать уже должно преподавать, то увидят, что разговоры, к сему предмету относящиеся, найдут воображение воспитанников в сем состоянии деятельности, которое действительно удобно для такового чувствования.
Из числа важных предметов нравственных сих разговоров есть также внушить детям, к выходу же готовящимся, о обязанностях супружеских, показать им права и должности, соединяющиеся с приятными наименованиями отца и супруга. Бедствия, с которыми сопряжено порочное безженство, холодное равнодушие к сему состоянию, волнования, в юности происходящие, скука, следующая за оною в старости, долженствуют быть описаны живейшими красками и, представляя взорам их добродетельных супругов, окруженных нежными плодами их любви, во всей силе страсти, надобно показать сие самыми трогательными изображениями[7].
Представя им супружество состоянием самым приятнейшим в обществе[8], надобно показать, что оно есть самое священнейшее, самое нерушимое из всех договоров. Да впечатлеют в памяти их все те причины, кои долженствуют соделать оное предметом уважения всех людей и достойными ненависти и проклятия всех дерзающих осквернять непорочность оного. Первоначальный долг отцов и супругов составлять будет часть сих разговоров[9]. По сем представить благородным воспитанникам, сколь нужно и полезно к должности воина и гражданина присоединить знание словесности, знание хорошо писать, объяснять мысли свои; что многие великие люди столько же почитали ее нужною, сколько и всякое другое преимущество. Парнасе и поле Марсово равно обильны лаврами; что хотя корона, окропленная в водах Ипокрены[10], не столь блистательна, как та, которая омочена кровию неукротимаго врага, но воин-гражданин, которого разум превышает сферу обыкновенных познаний человеческих, во сколько раз превосходнее кажется в глазах сограждан против того, который добродетель свою в числе только сражений полагает! Итак, да возбудят в них страсть к словесности, к чтению; они, занимая их приятным образом, откроют путь к истинному их благополучию, укажут разность между человеком, блуждающим по мрачному пути знаний, привычкою и долговременностию составленных, и тем, который во цвете лет своих истинным светом по стезе должностей своих руководствуется. Одного увидят они невежеством своим и закоренелостями повергающего сограждан своих в различные несчастия, другого – повсюду вспомоществующего страждущему человечеству. И потому нужно, повторяю, возродить в них страсть к словесности, ибо она приведет их к удобству познавать людей в различных состояниях жизни, прольет свет на их должности, чего бы без ее пособия достигать было должно чрез многие годы и многочисленные испытания.
По правилам сих нравственных разговоров рассказать им, что значит звание, к которому они определяются; внушить права гражданина и воина в отношении должностей их и сим приучить их действовать честным и полезным образом во время войны и мира, чтоб они всегда соблюдали характер свой; возвеличить силы душевные, да свободно переносить могут всякие труды и тягости; что стоит только с твердою решительностию возжелать приобрести сию бодрость духа, и приобретешь ее без усилия; что нужно беспрестанно обращаться на самого себя, побеждать склонности, влекущие к наслаждениям, к неге, от должностей и военного порядка устраняющих. Тогда навык послушания и отрицания самого себя будет утвержден, разум на различные случаи военной жизни приуготовлен, сердце навсегда будет готово отражать покушения разврата и постыдных пороков, нередко достоинство военного человека безобразящих. Тут да познают они, что, кто начальствует над своими страстями, беспрестанным противу их сопротивлением, тот никогда не будет в опасности подвергнуться излишествам и стремительности распутства, кто с охотою и удовольствием подвергается трудам и заботам военной жизни, тот свободно подвергается должной подчиненности и никогда не будет роптать на строгость службы. Тот, кто может жертвовать своими собственными выгодами благу общему, не будет никогда иметь желания захватить оные от других и, зная, что жизнь его и вольность состоят в благе общем и от него неразделимы, будет сохранять оные во всех как залог священный и неразрешимый. Бодрость душевная, истинного воина означающая, состоит в том, чтоб отрещися самого себя; поелику не нечувственность к опасности составляет характер его, ибо он наперед знает то, что предлежит ему к претерпению в сражении, – но твердая и неизменяемая решительность исполнять должности свои вопреки всем препятствиям и несоответственностям. Различными примерами утвердить в них мысль презирать порок, под какими бы он видами соблазна ни представлялся, указывая оными, что не было ни одного государства, могущего сохранить себя, когда развращение, разрушая пределы должности, ослабляло дисциплину и попутало пореваться[11] страстям по воле их направления. И потому нужно, чтоб молодые люди обращены были к полезному употреблению времени, к избежанию всякой праздности, повергающей обыкновенно молодых людей в постыдное бездействие, в распутство. Надобно, чтоб не думали они, что наука бесполезна воинам и что храбрости одной для них довольно. Храбрость без просвещения есть не что иное, как безрассудность или зверство. Учение, рассуждение, знание могут только учинить человека в службе полезным государю и отечеству, которых он долженствует быть подпорою и защитником.
