- Они же лохи, тупые! - вразумлял этот знаток человеческих душ. - А главное: верят всему, что скажешь! У них там что - не динамят, что ли?!
А я размышлял о странной российской особенности: признаваться в гнусностях на том лишь основании, что в наших паспортах зафиксировано одинаковое гражданство. Они, дескать, такие, но мы-то другие, чистые и непорочные, пусть даже клейма на нас негде ставить. Или это чисто московская особенность? Хотелось думать, что именно так: город за окном с каждым километром отдалялся, делался чужим, а на чужое, как известно, грехи вешаются легко и быстро.
Москва, как всегда, водила за нос, обещала одно, делала - другое, а на этот раз и вовсе втянула в какую-то мистическую историю с исчезнувшим издательством. Я прекрасно помнил, как в прошлый раз вошел в третий подъезд одного из внутренних строений на Тверском, поднялся на второй этаж и, переговорив с секретаршей, прошел в кабинет к редактору. Тот благосклонно со мной побеседовал, пообещал быстренько все прочесть и, как ни странно, не соврал. В телефонном разговоре он отозвался о текстах положительно, торопил: приезжайте, подпишем договор, - но, когда я приехал и поднялся на тот же этаж, никакого издательства там не нашел. Соседние двери были заперты, лишь за одной обнаружился волосатый молодой человек, сидящий перед разобранным телевизором с паяльником в руках. Издательство? Нет здесь такого и, кажется, не было. Выше этажом располагалось общество инвалидов, которые также ни сном, ни духом не ведали про исчезнувших издателей; ниже, на складе парфюмерии, история повторилась. "Мистика... - думал я, инспектируя на всякий случай соседние строения. - Были - и вдруг испарились!"
В общем, если бы ко всему прочему не удалось выполнить поручение знакомого коммерсанта Валежина, можно было бы счесть поездку провальной. Провожая в Москву, коммерсант дал адрес клееночной фабрики, номер телефона, после чего проверил: так ли я все записал?
- Извини, - говорил он, - серьезное дело намечается: немцам хочу эту клеенку впарить!
- Да? - удивлялся я. - А я почему-то считал, мы только нефть продаем...
Валежин смотрел на меня, как старик на младенца, и говорил: продавать можно все, что угодно, главное - цена! Чтобы утрясти ценовой вопрос, мне всучили заклеенный конверт с баксами, после чего проверили: туда ли я его положил? Оказалось, не туда; лишь когда я переложил конверт во внутренний карман вместе с паспортом, дали "подъемные" на дорогу и трехдневное проживание в столице.
- Ну и вообще, не теряйся там! - напутствовал Валежин. - Анализируй, прикидывай, короче: смотри на жизнь моими глазами! Сможешь?
Я пожимал плечами, и Валежин вздыхал:
- Не сможешь... Эх, мне бы туда на месяц! Там ведь такие бабки крутятся, такие финансовые потоки текут! Нева во время наводнения - детский лепет в сравнении с этим! - Он задерживал дыхание, будто уже нырнул в поток, затем с досадой крутил головой. - Только времени нет, в Питере дел невпроворот!
Расплатившись с таксистом точно по счетчику, я направился к площадке перед станцией метро. Там бурлила толпа, торговали сигаретами, пивом, и это, я знал, были последние кадры очередной московской "серии". "Хало-одное пиво! Гаряа-ачие пирожки! Газеты и журналы в дорогу!" Я продирался сквозь выкрики торговцев, как сквозь заросли репейника: не цепляйтесь, я уже одной ногой дома! "Покупаем экспресс-лотерею! Поиграем с фортуной, друзья! Что наша жизнь?! Игра!" Хотя лотерейного зазывалу не было видно из-за спин, голос был чем-то знаком - чем? Чтобы это выяснить, требовалось подойти ближе, но я, уже отряхивающий с ног столичную пыль, подавил желание.
Прощай, столица столиц! Скоро канут в небытие твои рубиновые звезды на башнях; и коробки новостроек исчезнут за горизонтом; лишь останкинская башня будет долго торчать в окне: мол, мементо TV! Не зря тебя основал Долгорукий: сигналы этого "фаллоса" достанут в любой точке страны, и голос диктора произнесет: "Внимание, говорит и показывает..." И я, конечно, прислушаюсь, потому что куда же без тебя? Но сейчас - извини, я уезжаю в свои северные Петушки, где "не умолкают птицы ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин". Чахлый такой жасминчик, карликовый, да и птицы - сплошь воробьи да вороны, нахохлившиеся от холода, но это ведь - родное, а потому дайте насладиться радостью изгоя-добровольца, мечтающего о возвращении в землю обетованную из этого мира шума и ярости. Водите за нос друг друга, боритесь за существование без меня, я же снимаю шляпу и всякую ответственность...
Мысли были примерно такие, пусть и менее стройно оформленные. Другая часть мозга в это время прикидывала: чего лучше купить в дорогу - беляш? Или сосиску в тесте? Собирая мелочь по карманам, я поставил сумку, двинул к ларьку, но беляши с сосисками кончились. Когда же я обернулся, сумки на месте не оказалось. Буквально пять секунд назад она стояла возле одноногого столика (я прекрасно это помнил!), теперь же на ее месте возникла нехорошая какая-то пустота. Силясь заполнить пустоту, я обошел столик, будто надеялся, что тонкая ножка может спрятать увесистую сумку, - увы! В принципе, кому-то она могла помешать, и ее просто переставили; однако и этот вариант вскоре отпал.
"Украли!" - вспыхнуло в мозгу, после чего голова завертелась на триста шестьдесят градусов. Взгляд скользил не по лицам, а где-то ниже поясов снующих, толкающих друг друга пассажиров - на том уровне, где носят дорожный багаж. Чемодан, кейс, еще чемодан, сумка, но очень уж огромная, тележка, вторая тележка с привязанным мешком... Моей сумки, однако, не было видно. Я пробежал вперед, огляделся - опять ничего! Попробуй тут найди, если перед тобой колыхается океан поклажи, бездонный и беспощадный, а главное, уже погруженный в сумерки, когда видимость в пределах десяти метров, а дальше люди, кофры и тележки сливаются во мраке в единое целое. О, коварная Москва! Вот как ты отплатила за мою нелюбовь: не телепередачей - рукой злоумышленника достала ты меня, дерзнувшего раньше времени с тобой проститься!
Эти мысли были вовсе не оформлены, можно сказать - мелькали обрывками в уголках сознания, в то время как девяносто девять процентов мозговых нейронов вопило: ЧТО ДЕЛАТЬ?! По трансляции объявили пять минут до отправления, и я опять заметался, останавливая идущих-снующих, мол, не видели возле столика зеленую сумку? Точнее, темно-зеленую? Нет? И считаете, что я никогда ее не увижу?! Спасибо, обнадежили... Это был тот случай, когда человек уронил в пропасть шляпу, но пока не желает в это верить и, ползая у бездонного обрыва, ищет глазами палку, мол, как бы подцепить упавшую деталь туалета?
В пропасть упала бутылка водки, которую Сильвия сунула в сумку, сказав, что Богданчик и так много пьет. Киевский хлопец и впрямь любил треснуть горилки и, если ему не успевали сунуть в руки гитару, начинал монолог на тему "гине Украина, гине..." В его страстных речах слышался плеск могучего Днепра, шум карпатских лесов и хруст маринованного огурчика, которым закусывают добрую чарку. Мазепа с Петлюрой становились в этих речах страдальцами за идею, москали играли роль гнусных оккупантов, и демократический интернационал тихо замирал, внимая горькой исповеди представителя угнетенной нации и осуждающе поглядывая на представителя имперской, то есть на меня.
- А что это мы сидим? - нарушал я повисавшую тишину. - Давайте-ка нальем и выпьем, так сказать, за мир и дружбу!
Увы, спустить проблему на тормозах не удавалось: Богданчика поддерживали немки Сильвия и Андреа, француз Франсуа, и даже ирландец Патрик, с которым я чувствовал внутреннее родство, упорно доказывал: то же самое происходит в нашей северной Ирландии! Вы что, хотите Киев в Белфаст превращать?! Впрочем, Москву Патрик с удовольствием превратил бы в Белфаст: во время наших посиделок он все время вставлял в ухо наушник, слушал новости, после чего радостно докладывал: ваш президент хочет распускать парламент! А парламент, в свою очередь, хочет отправить президента в отставку! О, кто-то даже требует ввести в Москву танки!!!
Потом к представителю имперской нации обращались с тревожным любопытством: неужели на улицах Москвы появятся танки?! Я опрокидывал рюмку и говорил: будьте спокойны, у нас так происходит каждую весну! У власти обычный авитаминоз, но скоро - лето, они разъедутся по дачам и курортам и забудут про танки!
- Але мы нэ забудэмо! - устремлял на меня темные глаза Богданчик. Ваши танки не по Москве - по Хрещатыку пидуть! Но мы нэ дозволым - по Хрещатыку! И воны, - он обводил рукой присутствующих, - нэ дозволют!..
Теперь я готов был десять раз выслушать про оккупированный Крещатик, лишь бы вернули сумку, в которой находилась еще и куртка. Хорошая куртка, кожаная (даже было жалко надевать в дорогу), поэтому жена непременно скажет: так у тебя ВСЕГДА - копили, на моей косметике экономили, а ты... И еще чего-нибудь скажет, и нечем будет крыть, потому что - придурок! Главное же: в пропасть ухнули образцы клеенки, а значит, выданные "подъемные" превратились в прах, и теперь их придется возвращать, пряча глаза: опрохвостился, дескать, извини! Пошел прахом и конверт с деньгами, который коммерсант сунул перед отъездом, сказав, что это - паровоз, который потянет наше дело вперед. "Почему наше?" - думал я, пряча деньги в карман и слушая наставления: когда почувствуешь, что разговор буксует, вытащи конверт и положи рядом. Твой визави должен его увидеть, но в руки сразу не давай, жди, пока не получишь железное обещание предоставить минимальную отпускную цену.
