— Представьте себе, это так и есть. Больше всего я музыкант. По крайней мере, ничего не люблю так сильно, как музыку.
— А сами играете?
— Играю, но… на всех инструментах.
— Почему «но»?
— Потому что это самый дурной признак для музыканта…
И оба они смеялись, и этот разговор сразу сделал их ближе друг к другу.
— Почему же вы сделались доктором, а не музыкантом? — спросила она, чувствуя, что теперь может спросить о чём угодно и это не будет неловко.
— Да как вам сказать. Кажется, больше всего из-за денег, — просто сказал он. — У отца большая семья. Надо было выбирать такой факультет, который дал бы сразу верный заработок. На семейном совете решили: быть мне доктором. И стал я доктором.
Ей хотелось на откровенность ответить откровенностью. Она сказала:
— Я тоже не на своём месте. Только между мною и вами большая разница: вы, по крайней мере, знаете, что любите по-настоящему, а я нет.
— А что не любите, знаете? — спросил он. Повернулся и посмотрел ей прямо в лицо.
— Да, знаю. Я не люблю мужа, — отчётливо выговорила она, — и… вас, может быть, удивит, не люблю детей… Я вышла замуж очень рано — семнадцати лет. Мне хотелось жить самостоятельно и быть совсем взрослой. Теперешний мой муж знал меня с детства. Я привыкла считать его своим человеком. Он сделал мне предложение — я вышла. С первых же дней поняла, что не люблю его. А детей… знаете, это ужасно странно… я любила, только покуда они были совсем маленькими, лет до пяти… потом всё меньше и меньше… А теперь мне безразлично, есть они или нет… и что с ними… Иногда тяжело это. Я бы так хотела любить их… да не любится, — с горечью вырвалось у неё, и, чтобы скрыть это, она шутливо прибавила: — Лучше быть доктором и не любить медицины, чем быть женой и не любить мужа: так что вы всё-таки счастливее меня… А потом ещё одна разница между нами…
Она не договорила. Он подождал и спросил её:
— Какая?
— Вы здоровы, а я больна…
Андрей Владимирович осторожно взял её руку и сказал:
— Вы будете здоровы… вы скоро поправитесь. Я, может быть, плохой доктор; но я верю в это…
Ольга Николаевна чувствовала, какая у него большая и сильная рука: по сравнению с ним у неё как у маленькой девочки. И он держит её, точно взрослый ведёт гулять.
По обе стороны шоссе яркой лентой тянется молодая, ещё не запылённая зелень. Горы стоят близкие, ясные. Море, небо, воздух — всё пронизано тёплыми солнечными лучами.
Теперь они шли почти молча. Перекидывались отдельными фразами. Но каждое, самое незначительное, слово имело какое-то отношение к тому главному, что знали они оба.
Ольга Николаевна удивилась, когда он спросил её:
— Вы не устали?
И сказала:
— Я даже не заметила, сколько прошли.
— А всё-таки пойдёмте домой.
— Но я же совсем не устала, — радуясь, повторяла она.
— Для первого раза довольно.
— Вы мне говорите это как доктор? — смеялась Ольга Николаевна.
— Да, как доктор.
— А что мне скажет Андрей Владимирович?
— Андрей Владимирович скажет: будем ходить весь день и всю ночь; взойдём на высокую гору и будем сидеть там и смотреть на море. Но вы Андрея Владимировича не слушайте: он очень неблагоразумный… особенно сегодня.
— Значит, я должна слушать скучного доктора?
— Да, скучного доктора.
Они говорили всё это, уже повернув назад по шоссе.
Ольге Николаевне хотелось идти быстро и говорить всё, что приходило в голову. Она не задумывалась ни над одним своим словом и не вслушивалась в то, что он говорил ей.
Когда они подходили к белому забору санатория, Андрей Владимирович сказал:
— Поставьте эту ветку в воду — бутон распустится.
Он подал ей розу, которую нёс в руках.
Она взяла молча. Забыла поблагодарить и, пока шла до своей комнаты, держала её около губ…
Долго стояла Ольга Николаевна около открытого окна: смотрела в сад.
Пусто и тихо было кругом, но она прислушалась к себе, как будто бы хотела понять что-то.
Бесцельно прошлась по комнате. Увидала зеркало. Остановилась — посмотрела как в постороннего человека: «Лицо немного усталое… но ещё совсем не старое… никто не даст и тридцати лет».
Подошла к столу, взяла ветку розы и долго вдыхала запах бутона. Поставила назад и только тут заметила на столе письмо. Прочла адрес на конверте. Не распечатывая, положила назад: «Это потом… А сейчас пусть всё будет другое…»
Она пропустила время обеда. Не хотелось встречаться с больными и идти в столовую. В светлой маленькой комнате с гладкими белыми стенами тесно. Теперь хорошо сидеть на берегу моря, у самого прибоя, и слушать, и смотреть вдаль, ни о чём не думая.
Она взяла синий шарф, как будто бы эта вещь принадлежала теперь не ей, а ему, потому что он узнал её по синему шарфу. Повязала им голову вместо шляпы и, боясь встретить кого-нибудь из больных или из служащих, пошла к морю, опять на то место, где встретились они утром.
Это было в стороне от купален, около невысоких скал, куда обыкновенно никто не ходил гулять, и можно было сидеть одной целыми часами.
Ольга Николаевна села к самой воде, так что белые зубцы прибоя почти касались ног.
Посмотрела вдоль берега — видно далеко: никого нет. Нагнулась и попробовала воду рукой. Тёплая, прозрачная волна мягко обхватила её руку по локоть.
«Сегодня я совсем здорова. Даже усталости нет. Искупаться бы. Уплыть далеко-далеко… Возьму и искупаюсь… один только разочек… И никому не скажу… Сегодня такой день. Сегодня мне можно», — оправдывалась она. И быстро стала расстёгивать ботинки.
Солнце ещё высоко, но в воздухе пахнуло вечерней свежестью. Должно быть, потому по спине и плечам прошёл легкий озноб, когда она скинула рубашку.
На минуту остановилась. Почему-то стало жутко: море такое большое, далеко видно изогнутую линию прибоя. На берегу несколько лодок, и безлюдный берег кажется от этого ещё пустыннее…
Сделала над собой усилие и вошла в воду.
Волна подхватила, подняла её вверх и точно на сильных руках мягко опустила вниз. Сердце дрогнуло, и голова немножечко закружилась; блеснул в глаза ряд зеленовато-розовых от вечернего освещения волн, и так весело стало плыть вглубь моря. Берега не видно: кругом вода, небо, и кажется, никогда не устанешь, потому что волны сами несут вперёд…
Но вода быстро холодеет. Надо плыть к берегу. Она торопится, расстояние сокращается медленней. Белая кофточка и синий шарф на камнях кажутся всё так далеко. Пробует ногой дно: едва достаёт его кончиками пальцев. Плывёт ещё. Не смотрит на берег, чтобы потом сразу увидать его близко. Снова пробует ногой: вода по пояс. Она твёрдо встаёт на скользкие камни. Осторожно ступает, чтобы не поскользнуться. В потемневшей, но всё ещё прозрачной воде ноги кажутся белыми, как фарфор.
Выходит на берег и садится. От неровных камней больно, но так приятно чувствовать об них упругое, влажное тело. Воздух кажется теплей воды, и не хочется одеваться.
Она сидит долго, не двигаясь и не думая ни о чём. И вдруг неожиданное чувство молодости и счастья охватывает её. Точно впервые она ощутила жизнь, и вся отдалась этому ощущению. Не замечает, что солнце стало багрово-красным, почти касается моря и вечерний ветер подул с гор.
Она сидит в забытьи до тех пор, пока холод не заставляет вздрогнуть её всем телом. Она пугается и начинает одеваться, с трудом владея пальцами, потому что и они тоже дрожат от холода.
«Должно быть, я долго сидела. Озябла. Надо скорее домой. В тёплую комнату. Под тёплое одеяло».
* * *
Ольга Николаевна захворала.
С утра начался озноб и сильный кашель, а к вечеру жар.
Пришёл Андрей Владимирович и сел около постели.
Она смотрела на него равнодушным, тяжёлым взглядом и называла «доктор»…
Рассказала, что вчера к вечеру пошла на море. Вода была тёплая. Она искупалась; потом долго сидела на берегу раздетая и очень озябла.
— Мы пришли с вами часа в четыре, — сказал Андрей Владимирович. — Когда же вы пошли купаться?
— Вероятно, около шести… Когда я шла с моря, солнце село уже…
«Зачем это нужно ему… Вернулись в четыре часа… Он узнал по синему шарфу, и мы пошли гулять…»
Она всё хотела вспомнить что-то и не могла. Равнодушно смотрела на Андрея Владимировича и думала: «Почему он не уходит?.. Я же всё сказала ему…»
— Зачем, зачем вы меня не послушались?! — говорил он, как-то сгорбившись и сжимая виски большими руками.
— Я устала, доктор…
Он, казалось, не слышал её. Снова спрашивал. Говорил ей о чём-то. И брал за руку.
Ей было неприятно, что рука у него холодная и влажная, и она сказала:
— Доктор, у меня голова тёмная… Я не могу больше…
Он ушёл. В комнате стало тихо и всё одного цвета.
«Зачем же закрыли комнату синим шарфом?» — подумала она.