- Мотри, начальник, вухо обморозишь, - ласково сказал мне ночной сторож. - Усе хении давно пиво дуют в "Дабль-фью", а етот усе на стреме. В твои года я девчат шелушил, а не частицы считал.
Он снисходительно смазал меня слегка по шее и косолапо удалился в пятый тоннель, а я снисходительно хмыкнул ему вслед и мимолетно удивился человеческому невежеству. Здесь, под моим ухом, за жалким трехметровым слоем брони, шуршат титанические процессы, а этот - о пиве, о девчатах...
Все! Зажглась лампа - мое время кончилось. Я вытащил кассеты и куда-то поплелся по огромному пустому зданию. Теперь вместо топота нейтронов слышались только мои шаркающие шаги, да еще где-то в юго-западном секторе зацокали каблучки - это вступал на арену новый гладиатор - Наталья Слон.
В устье шестого тоннеля я обнаружил еще одну живую душу - девчонкусатураторщицу. Она читала "Дым в глаза".
- Для чего ты здесь сидишь? - спросил я.
- Я люблю одиночество, - ответила она.
Она подняла лицо, и я тут же понял - не зря она тут сидит. Затихшая было вода в недопитом стакане вновь закипела. Плотный заряд пахучего воздуха с далекой хвойной планеты пролетел по шестому тоннелю.
- Еще стакан, будьте любезны, - отдуваясь, проговорил я.
Вновь удар по клавишам, органный гул, трепет крыл и блаженная газировка в кулаке - пей, пока не лопнешь. Интеллигентная девушка с вопросительной усмешкой смотрела на меня. Я знал, что мне сейчас полагается пошутить, а мне хотелось с ходу заныть: "Любимая, желанная, счастье мое, на всю жизнь. Прекрасная Дама!" Шли секунды, и страх сегмент за сегментом сжимал мою кожу: если я сейчас не пошучу, все рухнет.
- А навынос не даете? - наконец пошутил я.
Она засмеялась, как мне показалось, с облегчением.
- То-то, начальник, - услышал я за спиной. - Таперича ты по делу выступаешь.
Ночной сторож, засунув руки в карманы засаленной нейлоновой телогреечки покачивался на сбитых каблуках, как какой-нибудь питерский стиляга, и возмутительно улыбался в мокрую бороденку.
- Что вам угодно? - вскричал я. - Что это за отвратительная манера? Экое амикошонство!
- Не базарь, не базарь! - ночной сторож бочком отправился в смущенную ретираду. - Я ведь тебе по-хорошему, а ты в бутыль! Я тебя с пацанкой поздравляю. Али для тебя нейтроны дороже?
- Что вы знаете о нейтронах! - крикнул я уже не для сторожа, а для моей Прекрасной Дамы.
- Я ими насморк лечу, - ответил он уже издали, повернулся и быстро ушел, дергая локтями, как бы подтягивая штаны.
- Каков гусь! - воскликнул я, повернулся к девушке и увидел ее глаза, расширенные в священном ужасе.
- Как вы можете так говорить с ним?! Вы, сравнительно молодой ученый! шепотом прокричала она. - Ведь он сюда приходит по ночам мыслить.
- Кто приходит мыслить?
- Он, Великий-Салазкин.
- Вы хотите сказать, что это?..
- Ну конечно, неужели не узнали, что сам Великий-Салазкин? В шутку он говорит, что лечит здесь насморк шальными нейтронами, а на самом деле мыслит по вопросам мироздания.
- Хе, - сказал я, - пфе, ха-ха, подумаешь, между прочим, не он один по ночам мыслит и, задыхаясь в метелях полуденной пыли, врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит...
Выпалив все это одним духом, я уставился на целое будущее мое десятилетие в палестинские маргаритские таинственные глаза.
- Давайте уйдем отсюда!
- Но кто же будет поить людей?
- Жаждущий напьется сам.
Мы пошли к выходу, держась за Гладилина, объединяясь его переплетом, электризуя его и без того гальваническую прозу. В сумраке ничейного пространства из-за бетонного упора вышел Великий-Салазкин. Голова его лежала на левом плече, как у скрипача, а лицо было изменено трагической усмешкой пожилого Пьеро.
- Уводишь, начальник? - спросил он.
- Угадал, - ответил я, плотнее сжимая "Дым в глаза". Кумир не кумир, а девушка дороже. - Увожу насовсем.
- Не по делу выступаешь, - хрипло сказал Великий-Салазкин.
- А чего же вы держите ребенка по ночам в подземелье? - с неизвестно откуда взявшейся наглостью завелся я. - Неужели нельзя поставить автомат с водой? Вряд ли такую картину увидишь в Женеве, товарищ Великий-Салазкин.
- А теперь по делу выступаешь, младший научный сотрудник Китоусов, печально, но покровительственно проговорил легендарный ученый.
На следующий день в шестом тоннеле уже красовался пунцовый автомат Лосиноостровского сиропного завода, а Рита на ближайшее десятилетие заняла свое место на моей тахте среди книг, кассет и пластинок...
Ах, воскликнет в этом месте автор, как много я оставляю за бортом своего кораблика! Как много я не отразил!
Почему бы, например, не сказать, что за истекший отрезок времени в научном центре Пихты сделано множество важных работ, и почему бы не рассказать в неторопливой художественной форме о важнейших?
Нет, я не делаю этого, чтобы не обнаружилась некоторая авторская неполная компетентность в вопросах науки, я размышляю примерно так: "Пока что у меня в рассказе с наукой полный порядочек, комар носа не подточит, а влезешь поглубже и вляпаешься, чего доброго, дождешься, что в АН кто-нибудь буркнет: "Неуч!" (Для писателя хуже нет упрека, чем "неуч" или "дилетант".)
Прошли годы, прошла и мода. Схлынули журналисты, киношники и драматурги. Образ Атомного супермена, пережеванный в репертуарных отделах, потух, завял, засквозил унылыми прорехами.
Все устоялось. Научный мир привык к Железке, привык прислушиваться к ее львиному рыку, принюхиваться к ее флюидам, вчитываться в ее труды и вместе с ней играть в тяжелую игру, доступную лишь титанам, передвигавшим горы в пустыни в давние земные времена.
Что касается судьбы Вадима и Маргариты, а также судьбы моего любимого Великого-Салазкина, то автор предоставляет читателям возможность дорисовать дальнейшее в своем воображении при одном лишь обязательном условии счастливый конец. Наше дело - начать; твое, читатель, - закончить!
