Да и немудрено: на тридцать колхозов да совхозов района приходится более сорока контор в райцентре. Где же взять людей на такую прорву учреждений? Ведь не сгонишь же скопом всех колхозников и совхозников обслуживать эти конторы. Надо же кого-то и на земле оставить. А эти учреждения не уменьшаются - все увеличиваются. Тут уже ходили толки, что в РАПО потребуется много новых специалистов, а где их взять?
Так думал я, бродя в субботний день по Пителину.
Напротив старой церкви, превращенной в товарный склад, посреди улицы толпился народ. Я подошел, разговорились. Оказывается, публика вышла с судебного заседания - объявили перерыв перед вынесением приговора. Здесь, на дороге, толпились любопытные, свидетели же и виновники сидели в палисаднике, возле небольшого деревянного здания суда.
- За что судят? - спрашиваю.
- Одних за то, что дрова возили, других за то, что покупали.
Я прошел в палисадник. Подсудимые сидели на лужайке под тополями, их было человек шесть; на скамейке же возле забора, поодаль от других, держали двух главных виновников - трактористов из Ерахтурского леспромхоза. К ним был приставлен милиционер, охранял, чтоб не общались с родственниками и вообще с посторонними.
Прислонившись спиной к тополю, вытянув прямо перед собой ноги, обутые в шерстяные носки и в калоши, сидела старуха и понуро смотрела в землю перед собой.
- Что, мамаша? За родственников переживаете? - спросил я, присаживаясь.
- Нет, я - подсудимая.
У нее худое лицо в глубоких темных рытвинах и слезящиеся голубенькие глазки, как цветочки льна под росой; на ней платочек в горошинку, повязанный углом, да белесая, застиранная спортивная куртка, расстегнутая на груди, и эти старенькие галоши, привязанные к ногам бечевкой.
- В чем же вы провинились?
- Тележку дров купила - вот и провинилась.
- Откуда дрова-то?
- Из лесу. Откуда же еще.
- Лес-то ваш, колхозный?
- Да нет. Говорят - леспромхозный. Оттуда и привезли.
- А колхоз почему вам не дает дров?
- Председатель говорит: нету...
- Да вы же в лесу живете! - удивляюсь я.
- Поди ты. В лесу живем, а дров нету.
- А мы сроду так - покупали кто где может, - отозвалась соседка ее, женщина в летах, но еще бойкая и плечистая.
- И вы подсудимая?
- И я, - смеется. - Две тележки дров купила по двадцать пять рублей за каждую.
- Пенсионерка?
- Пенсию получаю, но еще работаю. Я заведующая овцефермой.
- И вам колхоз не привозит дров?
- Некому за дровами-то ехать. Лошадей перевели, тракторов много, а трактористов не хватает. По три трактора приходится на одного тракториста. Дак они пахать да сеять не успевают, не только что за дровами ездить. Вот и обращаемся к леспромхозовским. А те имеют право взять по десять кубов с лесосеки.
- За что же их судят?
- Лишку прихватили. - И опять посмеивается. - Директор и взъелся на мастера, взял да и оформил дело в суд. Вон и мастер сидит. А вон тот, однорукий, наш лесник. Тоже под суд попал.
Лесник, пожилой мужчина, но еще крепкий, с тугим и свежим лицом, услыхав, что в разговоре затронули его имя, встал и отошел подальше. А мастер, совсем еще молодой парень в черном пиджачке и светлой кепочке, отозвался нехотя:
- Лесник тут ни при чем. Это я виноват. - И приподнявшись на локте, стал объяснять мне: - Он подрядился у нас технику охранять. Ну? Месяца полтора сторожил. Подошло время расчета, а ему говорят: ты у нас не в штате. И катись колбасой! Мне совестно стало, и я приказал отвезти ему десяток кубометров дров. И вот за это самое директор на меня и на лесника в суд подал.
- В том и вина ваша?
- Моя-то? Я за все в ответе. Вон те ухари, - кивнул на трактористов, сидевших под охраной милиционера, - возили направо и налево... А я виноват! Потому как не запретил. Но как ты им запретишь? Он нальет глаза, заводит трактор и прет куда захочет. Что ему твои запреты! Воробьиное чириканье! За рукав возьмешь - он тебя по шее. Не то еще и топором грозится. Не-е, с меня хватит такого веселья. Если не посадят, завтра же сматываю удочки - и в город, к дальним родственникам.
- А вам что грозит? - спрашиваю женщин.
- Наверно, штраф, - говорит заведующая овцефермой.
- А меня посадют, - вздыхает горестно старушка, глядит печально и покорно, и вдруг частые слезы закапали на юбку.
- Что вы, что вы? Успокойтесь! - говорю. - Это какое-то недоразумение.
- Нет, нет... Она деньгами платила за дрова. У меня же нет денег. Я ведь самогонкой платила. Пришли ко мне с обыском. Я призналась во всем. А за самогонку, говорят, тюрьма.
Я записал в блокнот, обещал заступиться, если засудят.
- Все будет хорошо, - говорю, - к председателю съезжу, скажу, чтобы дров привезли... Все обойдется.
Она утешилась быстро, как ребенок, и даже смеяться стала.
Но потом, когда судья Соломатина зачитала приговор: "Гражданку Макарову Анастасию Васильевну за незаконную покупку краденых дров и за производство самогонки при помощи чугуна и таза оштрафовать на семьдесят рублей", отыскала меня глазами и опять заплакала.
- Что ж ты утешал меня? - говорила на пороге, всхлипывая. - Где я такие деньги возьму? Вон еще и защитник подсунул записку - тридцать рублей требует.
- Анастасия Васильевна, - говорю, - ждите меня завтра. Приеду к вам домой вместе с председателем колхоза. И все утрясем.
На другой день я поехал в тот самый колхоз имени Димитрова, в дальнее село Веряево.
Надо сказать, что я бывал и раньше в этом селе. Еще до войны учителем работал в соседнем Гридине. Какие это были огромные села, Гридино да Веряево! Дворов по восемьсот в каждом; клубы, больницы, почтовые конторы, агропункты, по школе-семилетке на каждое село! В одном Гридине было три колхоза, да в Веряеве два. И какой мастеровой народ здесь жил: плотники и бондари, штукатуры и каменщики, смолокуры, углежоги, санники, жестянщики, - словом, мастера на все руки...
От того Веряева мало что осталось: два порядка домов, редко разбросанных по выщербленному косогору вдоль речки Пет. В конторе, в стародавнем доме, на втором этаже я застал все колхозное руководство. Не было только председателя. На эту должность прислали из Высоких Полян агронома; парторг Мотин, бывший временно за председателя, передавал ему дела, возил где-то по обширному колхозному пространству.
А здесь, в конторе, одни женщины: и бухгалтер, и агроном, и экономист, и связист, и зоотехник, и кассир, и курьер, и уборщица... Я было заикнулся: отчего это они не развозят дрова по колхозникам? Меня смяли ураганным огнем из каждой огневой точки:
- Кто будет пилить? Кто возить? На чем?
В колхозе большие земельные угодья - шесть с лишним тысяч гектаров. Но грузовиков и тракторов маловато для таких площадей. Да и то на сорок семь тракторов всего пятнадцать трактористов, на двенадцать грузовиков девять шоферов, они же еще и обслуживают три легковые машины. Доярок не хватает, скотников, комбайнеров... Да кого ни возьми - всех не хватает.
- Как же вы обходитесь? - спрашиваю.
- Из города присылают и коров доить, и землю пахать. Ну что это за пахари? Они вон по канавам ныряют, носом землю пашут.
- У нас больницы нет, пекарни... Все позакрывали.
- Да что больница! Контора наша отрезана от района. Связи нет!
- Какой связи? - обалдело спрашиваю, не веря ушам своим. - У вас испокон веку почтовая контора стояла.
- Не работает! Ни радио нет, ни телефона, ни телеграфа.
- Намедни умер главный бухгалтер колхоза - Демидов Иван Петрович. Родственников надо вызвать на похороны. А как ты их вызовешь? Вороне на хвост не привяжешь депешу. И машину в район не пошлешь - дороги развезло. Дожди вон какие! Не пошлешь ведь и трактор за двадцать километров.
- Ну, в Гридино сходили бы на почту. Это же рядом.
- И в Гридине почта не работает. Говорят, это самое... режим экономии. И лошадей нету. Так племянник бухгалтера пешком в район бегал, чтоб телеграммы дать. К следующему утру обернулся.
- Наша почта - как старая мельница: работает, когда ветер дует... и то со скрипом. - И смеются.
- Погодите, погодите... - стараюсь постичь всю премудрость этакой экономии. И не могу. Чувствую, что-то утаивают от меня. Ведь не может же контора, целый колхоз существовать без сводок и донесений. Ведь это же будет выпадение целого звена из общего потока стройных донесений, всесоюзного рапорта. И я, осененный этой догадкой, торжествующе изрекаю:
- Но такого не может быть! Ежели нет телефона и телеграфа, то каким же образом вы даете в район сводки? Ведь не держите же для этой цели почтовых голубей.
- А у нас есть полевая рация, - отвечают мне. - И в Гридине есть, по всему району раскиданы. Мы живем по-фронтовому. Небось, газеты читаете: там каждый год освещается битва за урожай. А мы на переднем крае: и оборону занимаем, и наступление ведем. Вот наша полевая рация "РТ-21-1". И позывные у нас есть - "Говорит "Браслет-16". И начальник отделения связи тут же сидит, вот она - Силина Лидия Петровна. Просим любить и жаловать.
