Страна Фригия почти не существует, так как находится неизвестно где. Сам Мидас - вдали от Родины. Эмигрант. Денег нету. Очень и очень плохо. Мидас задумался.
Мидас думал о том, что, конечно, можно и дальше жить так же, то есть пьянствовать, играть на дуде, бегать за нимфами и спать с вакханками, просыпаясь от крика: "Эвоэ".
Но Мидас хоть и сукин же был сын, но имел все же некоторую царскую гордость.
И поэтому ему в голову пришла уж совсем дикая фантазия.
Ему вдруг представилось, что как бы это было хорошо, если бы у него вдруг стало очень много денег, то есть золота. Чтоб у него было золота больше, чем у любого другого.
- Вот бы мне, если бы, чтоб я, как что возьму в руки. Или вообще. Прикоснусь, так чтоб любой предмет, он сразу бы превращался в золотой, в монету,- сказал опухший от водки Мидас и заплакал, как дитя.
Плакал он настолько долго, что бог Дионис, случившийся рядом, пожалел беднягу и с целью, чтоб он не портил веселья остальной бражке, наградил его свойством, о котором вслух мечтал пьяный плакса.
Но всем известно, что уж если кому не повезет, так это навсегда.
Пример тому - Мидас.
Он в золото превратил очень много предметов, пока не захотел чего-нибудь покушать и попить.
Каково же было изумление несчастного, когда пища и питье при его прикосновении тоже обратились в золото. Он уж и так и сяк. Пробовал пить и кушать прямо ртом, не помогая себе руками, но из этого, ясно, ничего не вышло. Кругом было сплошь одно золото, а хотелось кушать.
Мидас завопил, пришел Дионис и, мигом оценив сложившуюся ситуацию, повелел, чтобы положение вещей вернулось в свое прежнее состояние.
Дионис, утешая Мидаса, приглашал его выпить или побегать за нимфами, но бедняга отказывался. Он в ответ лишь трясся. У Мидаса случился инсульт.
С инсультом Мидас слег и лежал в течение долгого времени. Конец Мидаса вообще печален. После инсульта он так и не оправился. Все время проводил в постели, лежа пластом. Старые друзья отвернулись от Мидаса. Ведь у них одно было на уме - выпивка и промискуитет.
Родственников и слуг у Мидаса не осталось. Приходил из сострадания какой-то пустынник, который относился к своим добровольным обязанностям по уходу за Мидасом крайне неаккуратно. Лишне говорить, что он был все время пьян в стельку на последние Мидасовы денежки. Мидас впал в крах и нищету. Единственная ценная вещь осталась у него - больничное судно из драгоценного нефрита, последний подарок отвернувшегося друга - бога Диониса. Да и то в драгоценном сосуде вечно кисла Мидасова моча. Вскоре царь весь покрылся язвами и, не вынеся подобной жизни, умер.
И пускай этот трагический случай, произошедший в Древней Греции, послужит хорошим жизненным уроком всем любителям выпивки и легкой жизни всех времен и народов!
3
Только вы, пожалуйста, не думайте, что на этом и заканчивается мой рассказ. Это была бы грандиозная ошибка с моей стороны, если б я закончил рассказ смертью Мидаса.
В самом деле, что там за Мидас, Аполлон, Дионис, Пан! Они жили настолько давно, что, может быть, их и вообще не было. Может быть, все эти ихние истории придуманы в ванне развращенными римскими бездельниками.
Я считаю, что писатель должен писать только о себе. Я вам про себя хочу рассказать. Мидас и Дионис кончились, поэтому и для меня настало время.
Я родился во время второй мировой войны с немцами. У меня недавно сгорел Дом народного творчества. Я окончил Московский государственный библиотечный институт. Приехал в сибирский город К., где получил однокомнатную квартиру с телефоном. Номер телефона 2-54.
Я, к своему большому сожалению, окончил библиотечный институт, поэтому теперь меня гнетут интеллектуальные заботы. Вопросы добра и зла меня гнетут. Чести, конечно. Совести. Думаю также, принимать или не принимать гармонию, связанную со слезой ребенка.
Это очень усложняет мою жизнь. Приходится думать о греках, о римлянах. А на что они мне?
Дом народного творчества у меня сгорел. Я был его директором.
Сам я, граждане, долгое время проживал в безверии и фанатизме, а потом у меня сгорел Дом народного творчества, и я поверил сразу во всех богов.
Меня, как Дом народного творчества сгорел, сразу же из него выгнали. Выгнали, несмотря на то, что я руководил им, будучи молодым специалистом. Здесь налицо явное нарушение Кодекса законов о труде. Меня не имели права выгонять. Я должен был усердным трудом заслужить себе очищение.
Сейчас я вынужден работать библиотекарем в Доме офицера с окладом шестьдесят рублей в месяц, чего я страсть как не люблю.
Я после пожарища и своего позора поверил во всех богов, и боги дали мне божественную возможность превращения.
То есть получается так.
Слушайте внимательно.
Дело в том, что все, к чему я ни прикоснусь, превращается в искусство.
Понимаете?
Все, к чему я ни прикоснусь, уже есть искусство.
...Вот я вижу - она стоит одна на пустынной набережной, и плечи ее поникли, и длинные черные волосы разметались по плечам. Это - трагедия. Это - искусство...
...или с балкона я услышал пение инвалида. Инвалид пел песню Шуберта. "Лучи так сладко греют",- пел инвалид и приводил коляску в вечное движение собственными руками. Инвалид ехал по асфальту. Потом он забылся и отпустил рычаги. Но рычаги сами заходили, и коляска двигалась, потому что, слава Богу, еще действовали законы инерции...
...а мальчик с девочкой. Они дожидались своей очереди стричься в парикмахерской. Было тихо. И вдруг неожиданно громко и страшно зевнул мальчик, дожидающийся своей очереди стричься в парикмахерской. А девочка сказала. "Мяу, мяу, бяу, бяу",- сказала девочка...
...а вот так
Ведущий: На берегу реки Е. разыгралась ужасная драма.
В воду упал человек.
У него, может, где-нибудь осталась мама.
Он, может, хотел жить целый век.
(Появляется другой ведущий и бьет первого по роже. И вообще все друг друга бьют по роже. Темно. Занавес.)
Понимаете?
И, между прочим, все не так уж и плохо. Иногда выйдешь на улицу - белый печной дым труб поднимается вверх. Солнце. На улице чисто, морозно. Хорошо.
Вы понимаете, я все больше духом прикасаюсь. Вот я слышу плач, но вижу только, что прелестно искривлены губки плачущей.
Да что тут губки - моя собственная жизнь вся пошла наперекосяк, а мне и на это плевать, ибо это - тоже искусство.
Видите, какой я значительный человек? А ведь сам нахожусь где-то ниже середины социальной лестницы. А если брать лестницу экономически-социальную (по получке), то там я и вообще на первой ступеньке.
А мне плевать. Вы представляете, я к чему ни прикоснусь, все искусство.
И самое главное. Сам я и не пишу ничего, и не творю, и не созидаю. Зачем? Коли мое прикосновение все обращает в искусство, то что я тогда, спрашивается, буду жрать? Это раз.
А второе - столько много искусства тоже ведь ни к чему.
И третье - человек я не боевой. Чтобы обратить мое искусство обратно в жизнь, мне нужно тратить чрезвычайное количество энергии и заводить знакомства с местными к.-скими тузами и шишками печатного слова. Пить с ними водку. А я этого не хочу. Я водку вообще терпеть не могу. На водку уходит много денег, и болит голова.
Поэтому целыми днями сижу я у себя в библиотеке и ровным счетом ничего не делаю.
Все время думаю. Думаю, что если Дионис - бог, а Мидас - царь, то кто же тогда я? Ведь мое прикосновение все обращает в искусство. Кто же я-то тогда есть такой?
И тогда я горделиво посматриваю на окружающих, ожидая, когда же наконец и они признают во мне какого-либо властелина.
А Дом народного творчества у меня сгорел очень просто. Я как-то сплю ночью в своей квартире. Вдруг звонок по моему телефону 2-54, и говорят:
- Это вы? - говорят.
- Я,- отвечаю.
- У вас Дом народного творчества горит.
- Я вас привлеку к административной ответственности за телефонное хулиганство, хулиган,- сказал я и повесил трубку.
А утром проснулся и думаю: ой-ой-ой, а что, как он и взаправду горит?
Встал, оделся, умылся, позавтракал, пошел, а там уже одни головешки.
И крутятся среди дымящихся развалин милиционеры, врачи и еще какие-то неизвестные мне представители общественности.
Выгнали, конечно. Но я особенно не огорчаюсь. "Живите, экономно расходуя свои силы",- сказал один мой товарищ, исчезая под колесами наехавшего на него трамвая.
1969
г. Красноярск
