— Молчи, я тебя проучу, полоротая!
— Везде ли хорошо искал ты их, Терентий, — не забежали ли они куда в сторону?
— Везде искал, и по лугу, и на поле, и около реки. Вот другой день бьюсь…
— Ты поворожил бы.
— Жена ходила к старухе Степановской, да ничего не узнала в толк: увел какой-то черный, в длинных волосах — вот тебе и только.
— Так я же научу тебя за твою ласку, кого спросить, — сказал пономарь, отведя его к стороне, — …нашего дьячка. Ведь он всю подноготную знает, да говорить не любит много.
— Что ты, Кирило Тихонович, неужли он знает?
— Да так-то знает, что чертям до слез. Молчи только, не моги сказывать никому об этом, отнеси ему крестовиков [5] десять — он дешево брать не любит — и припасай сена лошадям, которые теперь, чай, отощали. А мне покамест отвесь пудик мучки за благой совет.
Мужик тотчас насыпал ему без весу в мешок, проводил с поклоном со двора — потом в клеть, отпер сундук, развязал узлы, вынул десять крестовиков и к дьячку. — Прямо в ноги.
— Что, свет, тебе надо? — спросил хозяин, уже предупрежденный и наученный накануне ловким своим товарищем.
— Отец — помилуй, пусти души на покаяние.
— Что такое?
— У меня пропали кони. Скажи, где они?
— Да я почему знаю? Ах ты, сиволапый! Как смеешь ты меня спрашивать? Разве я заодно с ворами?
— Вот тебе десять крестовиков. Скажи, Христа ради, ты все знаешь, а я по гроб твоей милости не забуду, — и с сим словом высыпал на стол звонкое серебро.
— Разве для тебя только, Терентий, но смотри, не говори об этом никому, не то — боже тебя сохрани!
— Пусть язык у меня отвалится, если хоть заикнусь кому-нибудь.
Колдун вынес кружку воды, долго шептал над нею, часто сплескивал, ходил около крышки, читал какую-то толстую книгу, скоро, так, что пена у рта показалась, и наконец сказал мужику важным голосом, расстановисто:
— Коней у тебя увел вор в широких рукавах, да не успел еще проводить куда надо. Они стоят теперь в лесу подле прошлогодней засеки, в чаще, у красного камня. Ступай за ними поскорее и заставая, покамест не уведены дальше.
Крестьянин не знал, как и благодарить своего благодетеля, и божился, что ни перед кем рта не разинет, и благим матом в лес. Что же? Кони его стоят привязанные, ведь именно на том месте, как указал дьячок.
— Ах, мои родные! — воскликнул он, приголубливая их, отвязал от дерева и в полном удовольствии повел с торжеством домой, удивляясь про себя с крестными знамениями великому знанию дьячка.
Как ни велико было в беде обещание Терентья молчать, но, избавившись беды, он никак не мог удержаться от того, чтоб не удовлетворить любопытству жены, которая не давала ему отдыха своими вопросами, как нашлись лошади; жена под тайною рассказала о случившемся сватье, сватья куме, и через месяц времени вся деревня шептала уж об удивительном искусстве Григорья Дмитриевича.
Вскоре приходит к колдуну крестьянка, представляя на блюде десяток яиц, три полотенца с кружевами и два рубля медными деньгами.
— Помоги бедной, Григорий Дмитриевич! Нет житья от мужа. Он ходит у меня на работу в Питер и всякий раз, как воротится, бьет меня не на живот, а на смерть. Синие пятна не сходят ни с спины, ни с боков. Насилу отдохну без него к году, а тут он придет опять, и опять молотьба по-прежнему. Нельзя ли, кормилец, как-нибудь приворотить его ко мне?
— Скажи прежде, за что он бьет тебя? Ведь нельзя-таки без причины.
— Сама не знаю, родимый, видно, уж такое счастие на роду мне написано. За всякую всячину придирается — я ему что-нибудь в ответ — слово за слово, а он чем ни попаде в меня: поленом, ухватом али кочергою — и тем всегда повершится, что я как пласт шарахнусь о земь: насилу водой отольют; — уж хоть бы до смерти когда он ушиб меня, один бы конец. Согрешила, грешная!
— Еще спрошу я тебя вот об чем: не случается ли тебе самой кричать шибче мужа перед тем, как бить он тебя начинает?
— Нельзя же, Григорий Дмитриевич, без этого, — отвечала баба, несколько смутясь, — хочется ведь, чтоб и мои слова не пропали даром.
— Я помогу тебе, Егоровна, ты женщина добрая, и мне жаль тебя; чур, только не забывать помощника: у вас коров много, так ты бы когда маслица, когда сметанки, творожку, молочка…
— Рада, рада, кормилец, всего, что тебе угодно, лишь бы только злодей бил меня полегче.
— На тебе вару настоенного и наговоренного. Как начнет муж твой к тебе придираться, ты отвернись и возьми в рот — как бы сказать тебе — ложки полторы или две и держи во рту до тех пор, как муж кричать перестанет. Если варево у тебя выйдет, приди ко мне опять с поклоном, и я дам тебе ивановской травы для нового настоя. Ты увидишь, недели через две у вас будет лад такой, что любо.
Баба поклонилась, поблагодарила колдуна и, бережно завернувши горшочек в полотенце, пошла домой с сладкою надеждою на действительность лекарства и с твердым решением им воспользоваться при первом случае. Случай не преминул представиться, и как бы вы думали? надежда не обманула ее. Лишь только, при нападении мужа возьмет она в рот волшебной настойки, как он и станет утихать, утихать, утихать и вовсе наконец умолкнет. «Аи, дьячок, — думает себе баба, — вот удружил, как рукой снял».
А муж с своей стороны удивлялся такой странной перемене с женою, которая прежде, бывало, не давала ему выговорить слово, пока язык не притискивался зубами от его ударов, а теперь стала шелковою, и рад был, что у них в доме завелся покой. Оба стали жить мирно и счастливо.
Молва о дьячке распространилась. Соседки Егоровны, которые также имели право жаловаться в том или другом отношении на своих мужей, свекровей и невесток, стали обращаться беспрестанно к колдуну с своими просьбами, и не с пустыми руками, а отходили от него с водами, травами, корнями и прочими снадобьями, которые в самом деле приносили им пользу, более или менее.
У соседнего помещика, вдовца, дочь, любимое дитя, девушка лет девятнадцати, резвившись и бегавши на лугу в сопровождении своих мамушек, нянюшек и сенных девушек, обронила дорогое свое колечко, томпаковое [6], осыпанное стеклярусом и купленное отцом ее у жида не дешевою ценой на Ростовской ярмарке. — Поднялась сумятица. — Барин в жестоком гневе, не имея сил смотреть без горести на слезы любимой дочери, обещался пересечь всю дворню от мала до велика, если кольцо в два дня не будет отыскано. Бедные рабы искали, искали, кажется, ни одной порошинки не оставили без внимания на том месте, где, вероятно, кольцо было потеряно, — на лугу между прудом, птичным двором и садом, но все было безуспешно. Кольца нет нигде. Все повесили голову, ожидая исполнения грозных обещаний, которые барин всегда сдерживал свято. В это страшное время случилась у ключницы баба из Рожествена, та кума, которой рассказывала сватья Терентьевой жены о происшествии с лошадьми.
— О чем горюете?
— Вот какое с нами несчастие.
— Да ведь вашему несчастию пособить можно. Ничего.
— Как так?
— Наш дьячок Григорий узнает тотчас куда девалось кольцо: намедни Терентью он разом указал украденных лошадей, а невестке Егоровне приворотил мужа, что он полюбил ее так, как нас хозяева никогда не любливали. Только на подъем он тяжел. Надо просьба да и просьба, подарки да и подарки.
Ключница с такой доброй вестию к няне, первому человеку в доме, а няня к барину и пала в ноги.
— Отец наш родной, яви божескую милость.
— Какую милость явить тебе, старая хрычовка, я научу тебя смотреть за дитятей! будешь ты у меня бегать за нею да оглядываться!
— Дай мне слово вымолвить, старой твоей служанке, батюшка. Не о себе прошу я, буди надо мною воля барская и божеская, если я в чем, негодная, провинилась.
— Ну что еще такое? говори.
— В Рожествене, узнали мы наверное, дьячок великий чернокнижник, но не всякого зова слушается. Помоги нам, рабам твоим, доискаться до истины. Пошли за ним от своего имени, и он твоей милости не ослушается, а мы все сложимся и дадим ему что надо за труды, хоть из месячины [7] — ведь не дворяне; день, другой и поголодать можем — лишь бы драгоценное колечко нашей барышни отыскалось.
— Пожалуй, — сказал барин смягчившимся голосом, — только смотри: если от этого не будет толку, если он именем моим призовется по-пустому, так я шкуру с тебя сдеру вдвойне.
— Хоть втройне, мой родимый, сколько твоей душеньке угодно.
Снаряжено и отправлено посольство звать дьячка с усильными просьбами, значительными гостинцами и еще большими обещаниями, которых, разумеется, не жалели посланники, подвергавшиеся в числе дворни близкой уже опасности. — Дьячок после нескольких отказов наконец согласился и отправился вместе с пономарем. Приехав к помещику, они были угощены как следует, а наконец приступили к делу. Сперва собрали свидетелей и расспросили всех обстоятельно, при барине, где бегала барышня, с кем, когда, какие сделаны поиски. Потом пошли на место — осмотрели, подумали, пошептали между собой, почитали.
