"Может быть, там, в коридоре, показалось только... - подумал Прошка. - Надо бы еще недельку полежать в клинике". - Он поднял голову, желая увидеть хоть просвет во мгле, но вверху летел матовыми облаками все тот же душный, желтый туман.
4
В клинику Прошка попал после конкурсных экзаменов, перед которыми три месяца работал день и ночь, с пятнадцатью такими же, как сам он, птенцами из провинции.
По ночам, чтобы не заснуть, нюхали они все нашатырный спирт, вывихивали мозги над задачами Шмулевича, и только два часа на дню отдыхали, играя в чушки, или купались в Финском заливе.
Там, на берегу залива, Прошка увидел удивительную девушку. Она была в купальной коротенькой юбочке, красный ее чепчик походил на мухомор; притворив будку, она, смеясь и щурясь на солнце, повисшее над косогором, пошла, весело расплескивая воду, по мелкому дну. Прошка глядел на нее, глядел. Она опять ушла в будку. А он все сидел на песке, как закаменевший краб... С тех пор у него начались бессонницы. Он стал видеть наяву всякую чепуху, где всегда участвовала та девушка в красном чепчике и купальной юбочке.
На другой день после последнего сданного экзамена Прошка пытался выйти на улицу в одних кальсонах и с будильником в руках. Он кричал, что его ждет женщина (будильник же взял по привычке, чтобы не проспать), товарищи связали его, отвезли в лечебницу, где он пролежал два с половиной месяца.
К лечебнице этой Прошка теперь и подъехал.
Навстречу ему в общую залу, где стоял биллиард, выбежал кретин, ростом с младенца, но уже старый, обхватил Прошкину ногу и замычал, стараясь выговорить что-то опухшим своим ртом, но язык, выпадая, не слушался, и уродец заплакал. Прошка обнял его и обратился к стоявшему около биллиарда высокому старику в соломенной шляпе и с парусиновым зонтом:
- Не придется нам, видно, больше играть с вами - уезжаю на волю.
- Ну, и черт с вами, - ответил старик и, сунув зонтик под мышку, стал быстро писать несуществующим пером по несуществующей бумаге, бормоча: - Я приказ пошлю кому нужно, вернуть вас живого или мертвого.
С тоскою глядел Прошка на старика:
"Ведь они, они безумные, а не я".
В задумчивости он уложил чемодан, мозг его сверлила одна неотступная мысль... Он зашел к доктору, выписался, простился с кретином, со стариком в соломенной шляпе. И уже садясь на извозчика, вдруг подскочил, поняв наконец, что его сверлило:
"Конечно же, ведь это куклы были, господи боже, как я рад..."
Но радоваться Прошке было нечему, потому что дальнейшее еще хуже разбередило его еще не окрепшее сознание.
5
Вбежав в Фалалееву квартиру, он бросил в прихожей чемодан и схватил Фалалея за пуговицу:
- Напугали вы меня, Фалалей Петрович... Ну и шутник же вы, ну и мастер! Ведь это были куклы! Покажите же мне их хорошенько.
Фалалей усмехнулся, побренчал цепочкой, на которой носил двое часов с двух сторон, и спросил:
- А вы что-нибудь видели в комнате?
- Конечно.
И Прошка рассказал все, как было.
- Не знаю, может быть, вы и не врете... - сказал Фалалей. - Только я ставлю одно условие: никуда, кроме своей комнаты, не заходить. - Он прислушался и поднял к носу палец: - Идемте, я сейчас штуку покажу.
На цыпочках он прошел в коридор, держа за руку Прошку, взобрался вместе с ним на сундук так, что глаза обоих пришлись в уровень узкого и длинного окна, выходящего в швейную мастерскую, и велел смотреть.
Прошка увидел безголовые манекены на одной ноге, и, вглядываясь, внезапно вздрогнул, жарко покраснев.
Между манекенами на полу, пестром от лоскутов, стояла, опираясь ладонями о бока, та самая купальщица, но на голове у нее, вместо красного чепца, лежали две золотые косы, под тяжестью которых сгибалась тонкая шея... До пояса она была обнажена, и рубашка ее, белая и мягкая, падала поверх юбки...
У ног девушки приседала и быстро поднималась очень худая женщина, похожая на Фалалея; сжав губами пучок булавок, мерила она и прикладывала куски материи.
- Пустите-ка, дайте-ка посмотреть, - шептал Прошка, толкаясь.
Пенсне его запотело, и, выдергивая из кармана платок, он покачнулся и соскочил с сундука, загремев башмаками. Фалалей сжал Прошкину руку и побежал вместе с ним, закрывая рот, чтобы не засмеяться. Вслед за ними в Прошкину комнату вошел Семиразов, совсем уже гнусавя:
- Опять балерину смотрели, мне-то не показываете.
- Почему она раздета? - закричал Прошка.
- Чтобы платья лучше сидели, - ответил Семиразов, - я об этом уже писал в одной вечерней газете: женщины вообще на что угодно способны из-за моды.
Но Прошка не слушал объяснений; сидел он на диване, облизывая пересохшие губы, и смотрел на обои, будто слышал шорох платья там, за стеной.
Фалалей и Семиразов подняли Прошку и повели на улицу, где он, и без того косолапый, толкал прохожих, громко разговаривал, возбуждаясь все больше. Один мимо идущий старичок сказал, опираясь на трость и повертывая постную голову:
- Сволочь, а еще студент.
Фалалей до слез смеялся, а Семиразов хихикал, обходя лужи, словно кошка.
В прихожей ресторана "Северный Полюс" взглянул Прошка мимоходом в зеркало и не узнал круглое свое, до зелени бледное, с огромными глазами и клочьями волос на висках, взлохмаченное лицо...
"Хорош, - подумал Прошка, - точно труп", - и поспешно прошел в низкий зал с двумя шипевшими под потолком фонарями, отраженными в одной зеркальной стене.
На противоположной стене нарисованы были картины из жизни Северного полюса, все же остальное, как везде: оркестр, немка у буфетной стойки и незнакомые люди за столиками.
Фалалей, обняв за талию угрястого лакея с прокуренными усами, поговорил с ним по-хорошему и заказал ужин. Прошка осматривал картины на стене, а Семиразова тошнило от голода, и он, глотая слюну, глядел на соседнего едока.
Когда принесли вино и один антрекот, Прошка быстро захмелел и стал восхищаться вслух картинами из северной жизни. Это заметил соседний едок, красный и толстый господин, сидевший у стены: сунув короткий палец в горчицу, он повел им по северному сиянию и медведю. Это ужасно рассердило Прошку; стукнув кулаком, он закричал, а красный господин, смеясь, все мазал.
- Не скандальте, оглянитесь-ка лучше назад, - сказал Фалалей, подмигнув Семиразову.
Прошка оглянулся: у противоположной стены сидел второй, точно такой же господин, и мазал по медведю горчицей.
- Ах, вот оно что, - пробормотал Прошка и быстро опустил глаза.
Так молчал он, смутно соображая, откуда идет неприятность, покуда Фалалей, допив все и доев, не повел обоих друзей в кегельбан.
Стены кегельбана были досчатые, изъеденные мокротой и в грибах, а воздух такой густой, что лампа медленно мигала, тускло освещая узкую дорожку, кегли, в конце ее черный циферблат со стрелкой.
- Недурно, - сказал Семиразов, - запашок!
Фалалей, сбросив пиджак, схватил огромный шар, подпрыгнул и, покатив его в кегли, сказал Прошке:
- А я еще головой своей туда запущу.
Прошка дико на него посмотрел и попятился; Семиразов стал смеяться, чихая и кашляя, от этого ослаб, не мог играть и, подсев к столику, стал пить пиво.
"Какие они странные оба, - думал Прошка, - в особенности Фалалей; он совсем обыкновенный, а между тем в нем страшная сила... Или это голова у меня очень кружится? Теперь бы сесть у ее ног и сказать, трогательно, со слезами: "Я болен, полюби меня, иначе я умру, милая моя девушка". А здесь очень скверно".
- Вы думаете, кто таков Фалалей - человек по-вашему? - перегнувшись через стол, спросил Семиразов у Прошки.
"К чему он это сказал? - подумал Прошка, искоса глядя, как Фалалей с грохотом валил кегли. - Смеются они надо мной, а все-таки здесь не все чисто".
- Я еще больше скажу, - продолжал Семиразов, - он людей делает; люди, как люди, только не любят дневного света и всего настоящего - предпочитают все нарисованное; при этом чувственны, как насекомые, в Петербурге их много по сырости ходит.
- Вы сами не такой ли? - спросил его Прошка, криво усмехаясь. Фалалей же в это время, надев пиджак, погрозил Семиразову, говоря:
- Ты опять проболтался, - и шепнул Прошке, - а хотите, я сейчас полную залу балеринами напущу?
- Я это знаю, - пробормотал Прошка, - у нас в деревне один мужик мог полную избу водой напускать и сквозь бревно лазил.
И, пристально взглянув на Фалалея и Семиразова, внезапно севших точно так же, как давеча, со стаканами вина, изменился Прошка в лице, надвинул картуз и побежал к выходу, бормоча:
- Черти, ах, черти. Зачем они меня морочат?
6
Выйдя из кабака на воздух, он увидел, что улица круто поднялась вверх, но не очень высоко, потому что фонари кончались невдалеке, должно быть, опускаясь оттуда под гору.
"Взберусь", - подумал Прошка, и, обливаясь потом, полез было наверх, но тротуар быстро опустился, ноги дрыгнули в воздухе, и Прошка упал на руки.
"И тут подвели, подлецы... Пойду-ка я посредине улицы".
Но улица продолжала опускаться, и Прошка уже бежал, раскачиваясь и растопыря руки.
