Навстречу старику всегда выбегала, выпархивая, как вольная птичка из гнезда, маленькая, белокурая девочка в русском сарафане и кидалась ему на шею.
— Деда, дединька!.. Я ждала тебя. Говорю бабушке, что наш деда долго не идет…
Осип Ильич никогда не мог видеть без умиленных слез эту девочку. Дрожащими руками он прижимал к своей груди беленькую головку, гладил ее и расспрашивал с глубоким интересом.
— Ты слушалась, Дунюшка, бабушку?
— Слушалась, деда… Чулок вязала и полотенце шила.
— Ай, умница! Вот тебе конфетинка.
В кармане старика всегда находился какой-нибудь гостинец для девочки.
— А в парк господский, к розовой беседке не бегала, лапушка?
— Не бегала, деда… Меня ребята звали, я не пошла… Говорю, там леший сидцт…
— Ох, разумница ты, девонька!.. Пойдем-ка азы потвердим!
Охая и крехтя, навстречу Осипу Ильичу выползала сгорбленная старушка и тоже хвалила и ласкала девочку: «Она-де и послушная, и заботливая, и работница».
Оба эти старика жили и дышали внучкой. Над их седыми головами стряслось неожиданно страшное несчастие: их единственную дочь, мать Дуни, убило грозой во время покоса, — отец её, столяр, умер в тот же год.
Дуне в то время исполнилось 8 лет. Это была прехорошенькая, живая, веселая девочка, носившаяся по усадьбе как ураган. Ей — внучке такого важного человека, как «господский камердинер», как называли Осипа дворовые, жилось хорошо. Никто не смел ее обидеть или сказать ей грубое слово, — оттого и девочка росла доброй и ласковой.
Осип Ильич учил Дуню грамоте: и ежедневно часок-другой они твердили азы по засаленным старинным святцам. По тогдашним временам это было для всех в диковину. Тогда грамоте знали немногие и мужчины, а о грамотных девушках и не слыхивали.
Осип Ильич мечтал, что его девочка доживет до лучшей поры, увидит свет новой зари. Он думал об её будущем постоянно и ждал только удобной минуты, чтобы выпросить ей у барина вольную.
«Мне ничего не надо, старухе моей тоже… а у девочки вся жизнь впереди. Ох, поднять бы ее, выучить, поставить на ноги… И не пропадет тогда наша девонька», — мечтал и думал дни и ночи Осип Ильич.
Хозяин Иванкова был маленького роста, тщедушный человек, сильно прихрамывавши. С бегающими подслеповатыми глазами, с упрямым выражением, лицо у него было неприятное и даже злое. Такой же был у него и характер.
«В кого он такой уродился!.. Ведь дедушка с бабушкой и родители были господа на удивление: статные и высоте и по нраву не крутые, как есть господа родовитые…» сетовал нередко сам с собою Осип Ильич, посматривая на барина. Он все-таки по-своему жалел его, угождал ему и оберегал его добро как зеницу ока.
Осип родился, вырос и состарился в Иванкове. Вся его жизнь прошла около господ, и другой воли не было, как их воля. Прежние господа у него были хорошие, и старый слуга был предан им безгранично: радовался их радостями, горевал их горестями.
С тех пор, как старый барин умер от удара в розовой беседке, все пошло прахом. Иван Денисович схоронил вторую жену и стал целыми днями и ночами пропадать в ближнем городе, находившемся в 30 верстах от усадьбы. Носились слухи, что он шибко играет в карты и водит знакомство с подозрительными людьми.
Иногда в Иванково наезжали гости, пили, шумели, играли в карты по несколько дней. Осип Ильич прислуживал им, мрачный как туча. Все они не нравились ему: «Каких друзей барин нынче завел! Страшно в дом пускать».
Имение приходило в разорение: продавался частями лес, земля, даже вещи и мебель из дома исчезали.
С барином никто не смел разговаривать:, он кричал на всю усадьбу и приходил в ярость.
Один только Осип Ильич, который на руках носил барина, отваживался с ним заговаривать. Подавая как-то умываться барину, старый слуга, раз тихо и внушительно заговорил:
— И что это вы, батюшка, Иван Денисыч, совсем хозяйство запустили? По полям не ездите, в амбары не заглядываете, счетов не проверяете, — ничем не распоряжаетесь…
— А ты у меня для чего?! Для чего у меня приказчик?!
— Что ж я могу сделать? Я берегу господское добро, а только скоро и беречь будет нечего…
— Твое дело распоряжаться в Иванкове. У меня есть гораздо важнее дела и соображения.
— Оно, конечно, Иван Денисыч… Только слухами земля полнится… Говорят, компания у вас несходная, не бережете вы себя…
— Слухам верят старые бабы да такие дураки, как ты…
— Оно, конечно, барин, я человек деревенский, простой, а все же смекаю кое-что… Встал бы ваш покойный папенька, посмотрел бы на Иванково, — сердце кровью облилось бы у него…
Иван Денисович рассердился.
— Да что ты, Ильич, в своем ли уме, чтобы мне нравоучения читать?!
— Не читаю я нравоучений, а остерегаю вас, Иван Денисыч: плохо у нас… Как и чем жить будем?.. Спросите-ка приказчика!..
— Ага! у вас тут заговоры против хозяина… Да ты кто, скажи?! И кто я?!
— Я, конечно, ваш холоп… а вы мой господин… Только ваш покойный батюшка вас мне препоручил…
— Замолчи! Надоел… Уходи вон! Не мальчишка я, чтобы ты вечно меня поучал…
— Я уйду, уйду, Иван Денисыч! Одумайтесь, батюшка, поберегите себя и нас!..
— Молчать, старый пес! Раскатился по всему дому рассерженный, пискливый голос хозяина.
Осип Ильич ушел обиженный, с поникшей головой, со слезами на глазах. Никогда раньше не бывало, чтобы барин так кричал на старого, заслуженного камердинера.
Осип Ильич горько жаловался старым барышням на кровную обиду.
— Дожил… Заслужил… Дождался… Покойный барин вольную давали… Не взял… А для сына «старым псом» стал…
— Что это делается с Ванечкой? не понимаем… — проговорили одна за другой тетки.
Осип прикрыл все двери и шепотом проговорил:
— В карты дни и ночи играют… Пьют… Компанию завели самую низкую… Долго ли до rpexa?!.
— Ах, какой ужас, Осипушка! Какой ужас! Молод он… Некому его остеречь. Надо спасти… Мы поговорим…
— Лучше и не начинайте, барышни… Дело ваше женское… Обидят вас барин… Тяжело вам перенести.
Однако тетушки попробовали уговорить и урезонить племянника.
Иван Денисович своим визгливым голосом закричал на весь дом:
— Ваше дело возиться с собаками, а не учить меня! Знаю, что делаю!..
Старушки перепугались до полусмерти и обе упали в обморок. Их долго не могли привести в чувство.
Над Иванковым нависли черные тучи и собиралась гроза.
Однажды вечером Осипа неожиданно позвали к старым барышням. Проходя наверху чрез парадные комнаты, где обыкновенно никто не ходил, старик услышал какой-то шорох в углу. Ничего не боявшийся Осип смело направился в угол комнаты и вдруг остановился как вкопанный… От того, что он увидел в вечернем полумраке, у него похолодела кровь в жилах, сердце на мгновение перестало биться и он точно превратился в каменную статую. Иван Денисович, примостивши стул на стол, хотел снять со старинной иконы теток золотую ризу.
— Что вы, батюшка?.. Что вы? Зачем?.. — тихим, прерывающимся шепотом проговорил старик.
Барин вздрогнул, чуть не упал со стула и смутившись отвечал, сам не сознавая, что говорить:
— Тетушкины ризы… Хорошие, золотые…
— Что вы делаете, Иван Денисыч? Господи помилуй!..
— Нужно, Ильич… Снимаю мерку…
— Иван Денисыч, батюшка, для чего вам мерка?.. Господи спаси!.. Не надо… Не надо… шептал старик дрожащим голосом и порывисто крестился.
Между тем хозяин опомнился, пришел в себя и, соскочив со стула, подбежал к старику, весь трясясь, со сжатыми кулаками.
— Чего ты здесь шляешься? Что, что тебе надо?! Как ты смеешь за мной подглядывать?!
— Успокойтесь, барин, батюшка!.. Не подглядывал я… Шел ненароком… оправдывался смущенный старик.
— Как смеешь ты, холоп, так со мной разговаривать? Я прикажу тебя на скотный двор отправить… Ты забываешься!!
На крики и шум из соседней комнаты выглянули обе тетушки и девушки-горничные…
Иван Денисович с бранью и угрозами, быстрыми шпагами ушел вниз. Осип стоял посреди комнаты растерянный, перепуганный, качал головой и размахивал недоумевающе руками.
— Осипушка, что у вас тут вышло? Пойди сюда! Отчего рассердился Ванечка? — окликнули тихо барышни камердинера.
Он подошел к ним, шатаясь, точно ошеломленный ударом.
— Не угодил я барину… Осип мазуриком сделался… На скотный двор его…
— Полно, Осипушка, ничего не будет: Ванечка посердится и перестанет… Он вспыльчив… За что же рассердился он?.. — допытывались старушки.
— Спросите их… Я не знаю, с горечью ответил старик и, закрыв лицо руками, побрел вниз.
____________
Через несколько дней золотая риза с иконы все-таки исчезла. Старые барышни горько плакали, но виновника не разыскивали, только часто и подолгу шептались с Осипом. Все затихло, замолкло и осталось покрыто неразгаданной тайной.
