- А никакое! - ответила Лили.
- Как же поступить бедному тореадору?
- Так, как поступаем мы, грузины...
- То есть?
- По крайней мере, так убивать быка - это варварство!
- Ах вот оно что! Варварство?! А холостить годовалого бычка, в три года впрягать его в ярмо, в течение десяти лет не давать ни дня покоя и отдыха, заставлять с утра до ночи пахать, сеять, убирать, таскать песок и камень, лупить его, драть с него семь шкур, а потом - состарившегося, обессилевшего, истощенного - зарезать, повесить за ноги, разделать тушу и продать втридорога, - это, по-твоему, гуманно? Это, по-твоему, красиво?! Чтобы скрыть охватившее меня волнение, я подошел к окну. По улице, задрав огромный ковш, с грохотом тащился экскаватор. Мелкой дрожью задрожали кофейные чашки на столе. Шум экскаватора постепенно удалился, и в комнате вновь наступила тишина.
- Да-а... Чем больше мы любим животных, тем они вкуснее... проговорила Лили и улыбнулась натянутой, кривой улыбкой.
Дато возился с трубкой. Нана сидела, уткнувшись лицом в ладони. Вдруг она тихим голосом начала:
...Радость ты делил со мною и в несчастье был подспорьем,
Одевал меня зимою, выручал с нуждою в споре.
У меня по телу пошли мурашки.
Был ли грустный день поминок, свадьбу ль шумную справляли,
Мы тебя же, наш кормилец, на закланье посылали.
Нана убрала с лица ладони и продолжала:
Шел на плаху ты покорно - ведь всегда ты людям верил.
Боль мою, о друг наш верный, я стихам своим поверил...*
_______________
* Отрывки из стихотворения Ш. Нишнианидзе "Вол".
...У меня словно камень с сердца свалился... Я быстро схватил фуражку и направился к двери.
- Постой, куда ты? Не проводишь меня? - спросила, вставая, Лили.
- Сегодня тебя проводит Дато! - ответил я и вышел.
У Верийского базара, перед мясным магазином, стоял огромный, длинный, как поезд, рефрижератор. С накинутыми на головы мешками, словно куклуксклановцы в капюшонах, рабочие с гвалтом разгружали машину. Пахло кровью и мясом. Картина была не из захватывающих, но тем не менее я остановился. Стоявшие в кузове рабочие, ворча и ругаясь, подавали двум другим окоченевшие говяжьи туши, и те, тоже ворча и отругиваясь, тащили их в магазин.
- Закурить не найдется? - обратился ко мне один из рабочих, согревая дыханием озябшие руки.
Я протянул ему пачку сигарет и спросил:
- Мороженое?
- Свежие пасутся в поле! - ответил он и попросил спичек.
Шел на плаху ты покорно - ведь всегда ты людям верил.
Боль мою, о друг наш верный, я стихам своим поверил,
вспомнил я и вдруг почувствовал, что готов расплакаться. Я молча отвернулся и зашагал по улице. У сверкающего огнями здания филармонии я остановился и взглянул на фигуру Музы. Раскинув руки, она глядела на меня своими огромными красивыми зелеными глазами. И мне показалось, будто Муза сказала мне:
- Ничего не поделаешь, друг. Так устроена жизнь...
В ту ночь сон долго не шел ко мне. Потом тьма превратилась в розовый туман, и я почувствовал, как ко мне возвращаются сладкие грезы моего детства. В зыбком мареве стали возникать милые сердцу видения Испании, басков, андалузских ночей, Карменсит и донов Хосе, кастаньет, знойного солнца, Дон-Кихота и Санчо Пансы, республиканцев, "Бандера росса", Гарсии Лорки и отца мира нашего - Сервантеса... Я погружался в сон, окутанный розовым туманом, - в счастливейший из когда-либо виденных мною снов...
