Хан приехал!
Великий хан!
Тяжелой поступью явился!
Ура великому хану!
Васиф рассмеялся:
- Спасибо, что не забыли.
- Разве можно забыть? О вашем отце с любовью вспоминают люди. И о вас слышала много хорошего. Но мы думали... Как я рада, что все эти тревожные слухи оказались выдумкой. Вы живы...
- Как знать, - с иронией ответил Васиф, - если бы меня не считали погибшим, навряд ли вам довелось бы услышать обо мне хорошее. О мертвых плохо не говорят.
Почувствовав, что опять нечаянно коснулась чего-то запретного, замолчала и Пакиза.
"Как трудно с этим странным человеком, - подумала она огорченно. - Вот опять замкнулся. Лучше уж молчать. Но почему его ранят самые простые слова, почему?"
Сестра Сейяры... - удивленно думал Васиф. Той самой Сейяры, которой он написал когда-то свои первые восторженные стихи. Узнает ли его сейчас Сейяра? У нее такие же чуть вздернутые к вискам глаза. И родимое пятно на руке, только повыше. Поэтому так взволновало его это темное пятнышко на руке спутницы. Надо ж такому было случиться! Сестра Сейяры...
Васиф внимательно, будто со стороны посмотрел на свое отражение в стекле. Да... Он уже не из тех, на кого заглядываются девушки. Когда-то был круглолицым, невысоким, но ловким парнем. А сейчас... Волосы поредели, серыми кажутся от седины. Под глазами вон морщин сколько. Не разгладишь. Как это говорила Сейяра? "Я люблю твои глаза. Улыбнешься - солнце в них, задумаешься - ночь..." Нет, она не может его не узнать. Не должна.
Проводница принесла чай. Васиф с удовольствием, сделал несколько глотков. Пакиза прильнула щекой к подушке, закрыла глаза.
- А вы что же? Чай стынет, - он постучал ложкой по ее подстаканнику. Кто разрешил спать так рано?
И опять, как тогда, подняв задумчивое лицо, она улыбнулась ему.
- В очень хорошее время вы едете в Баку.
- Это в каком смысле?
- Фруктов сейчас вдоволь еще...
- Да, пожалуй. Сколько лет я винограда и инжира в глаза не видел. А сейчас самое время, - он криво усмехнулся. - "Инжир", "виноград"... Я даже от слов этих отвык. Удивительно, правда? - Опершись подбородком на кисти рук, он смотрел ей в глаза прямо, жестко, не пытаясь внести веселую легкость в их случайную встречу. - Будь проклят шайтан! Слушайте...
Он заговорил, болезненно морщась, отрывисто, с трудом преодолевая нахлынувшее.
- Работал геологом на разведке в Кюровдаге. Упрямо верил в нефтеносность участка. Верил и искал даже тогда, когда, казалось, нет никакой надежды, И вдруг - клевета... И все это полетело в преисподнюю.
Васиф жадно отпил из остывшего стакана, примолк.
- За что же... За что вас? - вырвалось у Пакизы.
Стакан выпал из рук Васифа. Вспыхнув от смущения, Васиф стал неловко собирать осколки. Пакиза, отстранив его, быстро сгребла все в газету. Стараясь не замечать виноватого лица Васифа, подвинула ему свой нетронутый стакан с чаем.
- Мне не повезло с самого начала войны, - Васиф уже не мог остановиться. - Под Севастополем тяжело контузило. Плен. Кончилась война. Вернулся. Отца уже не застал в живых. Рассказывали, что он... его подкосило известие о моей гибели. Я уехал в Кюровдаг. Всю тоску мою по родной земле, по работе, всю силу, за четыре года в руках накопившуюся, в работу вкладывал. Только-только мне стало казаться, что вот скоро сбудутся мои мечты. И все оборвалось. Но я упрямый, сколько бы меня судьба ни кидала в разные стороны, я снова и снова возвращался домой. В прошлый раз через Африку - тогда отец ушел, меня не дождавшись, теперь через Сибирь. На этот раз... мать не дождалась меня. - Васиф сжал зубы, покачал головой. - Да, мало радости я принес родителям. - Он заметил, что у девушки навернулись слезы на глаза, замолчал, усмехнулся: - Теперь меня никто не ждет в Баку.
- Не говорите так. Вы возвращаетесь в родной город... И потом... Есть в вас какая-то внутренняя сила. Я это почувствовала сразу.
Васиф усмехнулся:
- Да нет... Герой из меня не получится. Какая уж там "внутренняя сила".
- А что? - задорно тряхнула рассыпавшимися волосами Пакиза. - По-моему, все пережитое не сделало вас несчастным, не лишило воли. Выжили, вернулись. И о работе говорите так, будто несколько дней назад оставили.
Она задумалась, теребя край журнала.
Васиф подозрительно покосился на Пакизу.
"Уж не думаешь ли ты, красавица, что эти девять лет навсегда лишили меня радости, безнадежно состарили? Уж не жалеешь ли? Только этого не хватало. Не торопись с выводами".
- Постарайтесь забыть... Я понимаю, это не просто, это почти невозможно. Но впереди еще много такого... Может быть, и смешно, но я почему-то уверена - вы будете счастливым.
Если бы она знала, как был он благодарен ей за эти слова.
- Умница вы, Пакиза. Все должно начаться сначала. И друзей придется искать новых.
- Где живут ваши близкие?
- Тетя? Пожалуй, самый близкий человек. Старая, безграмотная женщина. На нее я не имею права обижаться. Она живет на Седьмой Хребтовой.
Пакиза всплеснула руками:
- Так я и знала! Старые дома там давно снесены. Помните рассказ Джафара Джабарлы "Фируза"?
- Вы хотите сказать, что теперь я, пожалуй, могу заблудиться там, как Мамед?
Она кивнула.
- Ничего, ничего. Если справочное бюро не поможет, напишите мне. Обещайте, что напишете! Я помогу! Мы живем на проспекте Нариманова, в новом доме. Конечная остановка четвертого автобуса. Это прямо у нашего дома. Смотрите!
Пакиза достала из сумочки блокнот, быстро набросала план проспекта и, записав адрес, протянула листок Васифу:
- Возьмите, пригодится.
Васиф долго вглядывался в неровные торопливые строки. Первый адрес... Первый телефон... Что-то оттаивало в нем, уступая раскованной радости, и еще несмело, еще с оглядкой, но он уже шел навстречу этому новому, что лучилось, звало в темных глазах Пакизы.
Удивительно, обычно неразговорчивый, до неловкости застенчивый с женщинами, он увлеченно сыпал воспоминаниями. С каждым часом ближе становилась ему эта милая девушка с такой странной манерой - разговаривая, пристально смотреть в глаза собеседнику, будто открывая в нем никем раньше не замеченное. И не так уж она хороша, как показалось вначале. Красавицей не назовешь. У Сейяры пушистые, спокойные брови, полные, влажные губы. А у этой брови тонкие, нервные - если понаблюдать, все время в движении. И губы тонкие. Людей с такими губами надо остерегаться. Говорят, они злые, хитрые. Кто выдумал такую чушь?
- Как живет Наджиба-хала?
- Спасибо. Вы даже имя моей матери помните.
- Конечно. Они были подругами с моей мамой.
- Мы сейчас вдвоем с ней. Сестры вышли замуж. Вы, наверное, не знали.
Васиф спокойно выдержал ее пытливый взгляд.
- Извините, а кто это провожал вас?
- Товарищ по институту. Мы случайно встретились в Москве. Он инженер-энергетик. Впрочем, это вам неинтересно. По специальности я ближе, должно быть, вам.
- Ближе... Мне?
Васиф невольно подался к ней.
- Ну да. У нас одна профессия. Конечно, у меня нет вашего опыта. Но вот уже год, как я работаю. Правда, нештатным геологом... Я готовлю материал к своей диссертации. Многое надо проверить практически, на промысле Кюровдага.
- Вы? В Кюровдаге?
Он даже вскочил, тень его смешно задвигалась на потолке.
- Да. Моя научная работа связана с одним из участков Кюровдага. Командировка в Москву помогла решить кое-какие спорные вопросы. Скоро снова вернусь на практику.
Она задумалась.
Ему хотелось крикнуть: "Говори! Говори! Каждое твое слово как музыка. Говори о Кюровдаге, о земле, о людях, о горячем ветре, что пахнет нефтью!"
- А вам нравится Кюровдаг? Не собираетесь поближе к городу перебраться?
- Что вы? Это же золотая земля. Вот сами увидите скоро.
Васиф недоверчиво покачал головой, что-то хотел возразить, но от волнения закашлялся, умолк.
- Я понимаю вас, - мягко закончила Пакиза. - Вы как садовник, который много труда вложил в сад... и не увидел плодов. Я понимаю. - Она вздохнула. - А сейчас выйдите, пожалуйста.
- Как вы сказали? - вздрогнул Васиф.
- Я сказала, что пора спать.
Когда он вернулся в купе, она лежала лицом к стене, натянув до подбородка одеяло. Васиф сел на полку и только сейчас заметил, что постель его постелена. И даже полотенце предупредительно лежит на подушке,
- Спасибо, - тихо сказал он. - Спасибо.
Пакиза не ответила, только кончики ушей порозовели. А может быть, ему показалось...
Есть люди, которые трудно, недоверчиво идут на сближение, даже если сами обстоятельства помогают этому. С такими можно годами работать рядом, съесть тот самый "пуд соли", который, как говорит народная мудрость, помогает узнать человека, - и все-таки не преодолеть духовного барьера, за которым живет человек один на один со своими чувствами. Другие, наоборот, с завидной легкостью обнажая самые глубинные пласты в душе человека, так же просто раскрываются сами. И это тоже талант - уметь открыто, нигде не погрешив искренностью, вызывать к жизни особую радость взаимопонимания.
