- Ольга.
- Очень симпатичная, - снова в задумчивости повторил.
- Могла бы быть твоей дочкой.
- Почему это?
- Ну вспомни, как ты когда-то ухлестывал за Верочкой! Это же всем было известно...
- Что-то совсем не помню, - слукавил Мещеряков.
- И неудивительно. Мало ли ты за кем ухлестывал. Даже прозвище у тебя было когда-то соответствующее. Недавно встретила Пирогова Виктора, он так и спросил: "Ну, как, говорит, Инга, твой шалун?"
- Может, переменим тему? - попросил муж.
- Согласна.
- А на меня, ты знаешь, Инга, какое-то особо угнетающее впечатление произвела смерть Валентина. Я даже как будто растерялся. Наверное, так и начинается старость, - вслух подумал Мещеряков.
- Она уже началась, - улыбнулась жена. - Ты просто еще не заметил, по своей растерянности, что она уже началась...
- Ты про что?
- Про старость, - сказала жена.
- А, завела опять ерунду, - недовольно поморщился муж, все еще в состоянии грустной растерянности. - Нехорошо, однако, что никто из нас не поехал на поминки. Верочка, похоже, обиделась. Ты все-таки могла бы поехать, Инга. Конечно, могла бы...
- Я всегда все могу, - снова рассердилась жена. - У меня сегодня на руках - ты и Игорь. Тебя же надо еще собрать. И лекарства в дорогу я тебе не все достала. Нет нигде этого дурацкого изоланида. А завтра с утра у меня большой день - три, нет, четыре операции. И одна очень серьезная. Надо бы хоть что-нибудь полистать. А Верочке я вечером позвоню. На меня, уж можешь быть уверен, она никогда не обидится. Лишь бы я на нее не обижалась, - чему-то улыбнулась Инга.
3
Не очень часто мы встречаемся теперь с друзьями. Да и друзей становится все меньше. Уходят друзья. Когда нам за шестьдесят или под семьдесят, мы невольно иной раз начинаем пересчитывать друзей нашей юности. И чаще всего не досчитываемся. И порой ушедшие еще кажутся существующими. И хочется хотя бы позвонить им.
В последние годы Мещеряков не часто встречался с давним своим приятелем Дуксом, но часто перезванивался. И присутствие Дукса на земле, даже в одном городе с Мещеряковым, в этой громадной, многошумной Москве, было не только приятно Мещерякову, но в чем-то, может быть, даже укрепляло обоих.
Если б Мещерякова попросили определить, чем же был замечателен Дукс, он едва ли смог бы вот так просто, с ходу назвать два или три его выдающихся качества. Он, наверно, говорил бы больше всего о его доброте, остроумии, простоте в самом возвышенном смысле. И все равно не выразил бы главного, из-за чего ему был дорог Дукс. Да и зачем это надо выражать, если всегда легче заметить то, что разъединяет людей, чем то, что сближает и делает друзьями?
Дукс был талантлив. Даже "бешено талантлив" - как про него сказал однажды Гуров. Но Гуров же упрекнул Дукса в излишней замкнутости, в неумении или в нежелании высказываться публично по поводу своего ремесла, делиться, как принято теперь говорить, опытом, тайнами мастерства.
- А если их нет, этих тайн, что тогда? - смеялся Дукс. - Я давно заметил, что чем слабее архитектор или писатель, тем охотнее он даже в печати делится своим опытом, как бы утверждая вовне самого себя. А я люблю послушать...
И это, наверно, было самое замечательное качество Дукса, не так уж часто присущее людям. Он не только любил, но и умел послушать. Умел молча, улыбкой, движением глаз подбодрить собеседника, помочь ему выговориться до конца. И тем самым, может быть, вообще помочь ему жить, работать.
Мещеряков вспомнил вдруг внимательные, чуть выпуклые глаза Дукса.
И вот эти глаза закрылись навсегда. Дукса больше нет. И не будет. Но есть вдова Дукса Вера Тимофеевна. Верочка Беликова. Это, конечно, не одно и то же. Но это все-таки как бы часть Дукса. И хорошо бы хоть изредка навещать ее. Но Мещеряков не мог бы сделать это самостоятельно, чего доброго, Инга заподозрит его в желании возобновить прежнее увлечение. Но было ли оно? А если было, то давно угасло. И осталось только смутное воспоминание, вдруг всколыхнувшее сердце на похоронах Дукса.
Хорошо бы вместе с Ингой навестить Верочку или позвать ее к себе с этой симпатичной дочкой. А когда?
Инга почти постоянно перед сном говорит, не замечая, что говорит одно и то же:
- У меня завтра большой, очень трудный день. Даже не знаю, как справлюсь...
И у нее действительно трудные дни. Да и у Мещерякова не легкие.
В последнее время ему все труднее совершать эти дальние командировки на самолетах в Сибирь и на Дальний Восток.
- Уж скорее бы на пенсию, - иногда говорит он. Но это он шутит. До пенсии ему лет пять или даже шесть. Да он никогда и не выйдет на пенсию.
Люди его специальности и опыта работают обычно до звонка.
- До звонка с того света, - как шутит он сам.
- А сердце пошаливает у Шалуна, - говорит Инга, выслушивая мужа. - Уже не тот медведь. Можно бы, пожалуй, и не хорохориться...
- Ты мне это уже лет десять говоришь, - сердится Мещеряков. - У меня каучуковое сибирское сердце. Лет на восемьдесят хватит. А дальше уж и не интересно. Все-таки свиньи мы, что не съездили к Верочке, - говорит он будто бы без всякой связи.
- Она в Сочи. Звонила мне, что улетает послезавтра в Сочи, усмехнулась Инга. - Вдова, словом, не теряет время.
После этого разговора Мещеряков уже не вспоминал о Верочке. Но однажды, опять же глубокой осенью, проходя по Суворовскому бульвару, вдруг услышал:
- Дима, здравствуй.
Мало осталось на земле людей, которые могут так окликнуть Мещерякова, но он все-таки оглянулся и увидел Верочку. Она вышла, должно быть, из универсама с сумками.
- Ну что ты на меня так смотришь? Не узнал? Я старенькая?
- Не сказал бы, - пожал плечами Мещеряков.
Перед ним стояла, чуть покачиваясь на высоких каблуках, великолепная женщина в светлых, взбитых на лбу волосах, в цветастой шляпе, чуть сдвинутой на затылок.
- А у меня в сумке филе трески. Дукс всегда говорил, что Димка любит треску больше, чем женщин. Правда?
- Не знаю. Давно уже не пробовал треску. Она куда-то исчезла. Говорят, ее всю выловили...
- А я вот сейчас ее поймала. Сразу три килограмма. Поедем ко мне. Садись. У меня вон "Москвич". Надеюсь, поместишься? О, какой ты громадный! Я давно не видела тебя. Даже забыла, какой ты. Не туда. Садись со мной рядом. Кстати, ты ведь не был у нас на новой квартире...
Вера Тимофеевна заботливо, как маленького, усадила огромного Мещерякова не переднее сиденье. И, захлопнув дверцу, села за баранку.
- Дукс так и не успел устроить новоселье, - говорила она, переключив на третью скорость и отдавшись движению. - А как он мечтал собрать всех-всех на новой квартире. Вот это был действительно старинный по духу сибиряк.
- Да, сибиряк, - улыбнулся Мещеряков. - Все мы в свое время убежали из Сибири. Погнались после войны за белым батоном. Ведь тогда батоны белые были чуть ли не в одной Москве. А сейчас, вот недавно под Сургутом я вошел в тайгу. Только наступил на будто лакированный брусничный листок, едва не заплакал. Дурак, мол, дурак. Вот, мол, где надо было жить. Или уж кончать жизнь. Белый батон того не стоил...
- "Да при чем тут белый батон? - возразила Вера Тимофеевна. - Ты сам на себя наговариваешь. А о Сибири он тоже тосковал.
Мещеряков молчал, но ему было приятно все, что говорила Верочка о своем покойном муже. Эти слова как бы по-особому сближали Мещерякова с ней, как бы опровергали то, что они с Ингой подумали на кладбище о ее холодности.
- Дукс просто за уши тянул меня к свету, - говорила она. - И сейчас мне, знаешь, дорого все, что хоть отдаленно напоминает о нем. Ты не представляешь, как я рада, что встретила тебя. Это такой презент судьбы, как любил говорить Дукс.
- И вроде приключение? - озорно блеснул глазами Мещеряков.
- Ну, что же, - так же улыбнулась и Вера Тимофеевна. - Должны же быть незапланированные приключения и у не очень молодых людей.
- Все это хорошо, - мгновение спустя посерьезнел Мещеряков, - но как-то неловко, что Инга...
- И Инге твоей я сейчас же из дома позвоню. Скажу, что взяла в плен ее мужа. И муж еще вполне исправный. В прекрасном состоянии. Пусть Инга едет, выручает мужа. Мужьями по теперешним временам не бросаются.
Вера Тимофеевна крутила баранку и смеялась, обнажая ровные белые зубы. И от нее исходил неназойливый, нежный запах духов, чем-то напоминавший Мещерякову детство, даже, может быть, бабушкин садик в Иркутске на Иерусалимской горе и сухие травы, что оставляла бабушка на зиму, заткнув огромные пучки за киоты икон.
4
Очень красивые, удобные для жилья дома появились недавно на юго-западе Москвы. И вот у одного из таких домов остановила свой "Москвич" Вера Тимофеевна.
Поднялись в почти бесшумном лифте на восьмой этаж. Вошли в уютную, как будто очень просторную, хотя и небольшую квартиру, обставленную со вкусом.
- Тут каждый пустячок сделан руками Дукса, - говорила Вера Тимофеевна.
Мещеряков неожиданно вспомнил его бледные руки с длинными пальцами, уже навеки сложенные на груди. Но не ощутил скорби, будто в этих вещах, в люстре, сварганенной Дуксом из кровельного железа "под старину", продолжается живой Дукс.
