Под шуршащей бумагой оказалась цветущая карликовая магнолия. У Маши аж сердце зашлось: сколько она простояла перед ней в магазине, но треть зарплаты выложить, естественно, не могла. "Ее надо пересадить в больший горшок, дренаж, удобрения и поближе к свету поставить". - Она ринулась в комнату присмотреть местечко и вдруг остановилась: открытку надо бы прочитать.
Трогательно все-таки! Запомнил, а ведь в цветочный сто лет назад заходили, еще перед Новым годом, когда они с Митей ехали поздравлять их старую учительницу. (Кстати, вот еще кто позвонит непременно - Митя!) Верочка Володю терпеть не может, окрестила "подновленным русским", для "нового", мол, кишка тонка, да и кошелек не по всем швам трещит. Девичий максимализм! Нет бы радоваться, что у тетки какая-никакая личная жизнь. А что он женат, даже и хорошо: обязательств ноль, одна приятность два-три раза в месяц. Телефон. День начался. Позвонила Верочка, потом Сережа, Балюня, Надюша, Володя, Митя и несколько непременно каждый год набегающих случайных людей, не дававших о себе знать долгими месяцами, а потому претендующих на длинные, подробные разговоры.
Вопреки обыкновению гостей у нее сегодня не будет. Только-только отпраздновали Балюнино девяностолетие и еще не были готовы к новым родственным застольям.
Сережа очень хотел торжественно отметить Балюнин юбилей:
- Как ты не понимаешь, это же, высокопарно выражаясь, веха в истории семьи!
- Милый мой, покажи мне сначала эту семью! - Маша в тот день была явно не в духе. - И вообще кого, например, ты пригласишь? Подруг ее не осталось тетка Ксения при смерти, Ирина Николаевна в маразме. А единственная дееспособная и помоложе, Клементина Аркадьевна, шейку бедра сломала. Кстати, я ей позавчера звонила. Она абсолютно в здравом уме и твердой памяти, но ни о каких Софочке и Алексе слыхом не слыхивала. Ничего себе, а?
Балюня недавно вдруг стала требовать телефон каких-то Софочки и Алекса и страшно сердилась, когда Маша уверяла ее, что понятия не имеет, кого та имеет в виду. Сережа испугался, начал сыпать медицинскими терминами и через день колоть Балюне что-то очередное против склероза. И стал еще настойчивее требовать пышного юбилея:
- Мы с тобой, Верочка, Мамонтовы - вот уже почти десять человек.
Маша сдалась, но ясное понимание того, что кроме них троих есть только Мамонтовы, потрясло ее.
Когда Балюня в конце войны вернулась в Москву, то обнаружила, что ее квартира прочно занята семьей мелкого начальника из наркомата тяжелой промышленности. Муж в лагере "без права переписки", страшно нос высунуть. Помогла контора, в которой она работала до бегства во Ржев. Теперь, в военное время, она приобрела стратегическое значение и название звучало устрашающе "Союздинамитпром". Балюню взяли на ту же должность делопроизводителя и выхлопотали комнату в большой квартире у взорванного храма Христа Спасителя. Соседи несколько раз менялись, уезжали, умирали, а Мамонтовы, разрастаясь, получали одну комнату за другой, пока не стали единственными, кроме Балюни, обитателями квартиры. Несколько раз им предлагали разъезд, но Балюня встала намертво: я умру, квартира ваша будет. Главой семьи Мамонтовых была Зинаида Петровна, женщина цепкая и везучая: в своем глубоко пенсионном возрасте она работала бухгалтером в крупной фирме, была на хорошем счету и приносила в дом достаточно, чтобы обеспечить приличное существование. Муж ее, больше чем на десять лет старше, пришел инвалидом с войны, куда попал прямо с выпускного вечера, сейчас давно уже был на пенсии, нянчил троих внуков - двух дочкиных сорванцов и любимицу дочурку младшего сына. Вот вся большая и довольно дружная семья с зятем и невестками разместилась в необъятной шестикомнатной квартире доходного дома в стиле модерн во 2-м Обыденском переулке около теперь восстановленного храма Христа Спасителя.
Отношения у Балюни с Мамонтовыми были скорее родственные, чем дружеские: "Друзей выбирают, а родственников - нет. И соседей тоже", - так она округло формулировала. Но Балюня зажилась, и, хотя хлопот она соседям не доставляла, необходимость жить в коммуналке их угнетала. Года четыре назад они устроили грандиозный ремонт, как говорила Зинаида Петровна, "под евро", произнося эти слова уважительно и со значением. Стены коридора, по которому малыши гоняли на роликах, покрылись какой-то модной пеной, кухня ослепляла итальянской мебелью, в кафельную плитку можно было смотреться, а с новыми сверкающими смесителями в ванной Балюня не сразу научилась управляться. Она одобряла Мамонтовых и без колебаний позволила заменить окно и дверь в своей комнате, но категорически не дала переклеить обои - сиротские, в блеклый цветочек - памятник эпохе дефицита. "Привыкла к рисунку, а то открою утром глаза, стен не узнаю, может, это я уже в раю? Еще помру, переволновавшись".
После этого ремонта, подтвердившего, что ждать им уже невмоготу, Мамонтовы затаилась, тем более что был принят закон, по которому Балюня могла комнату приватизировать и завещать, не спрашивая на то их согласия.
- Неужели Балюня не понимает, что фактически отбирает комнату у Верочки? - Маша скорее спросила себя, чем Сережу.
- Понимает, говорила мне как-то. Но слово дороже.
- Может, попробовать еще раз ей растолковать? Да знаю, что аморально, думаю, что сама на это не решусь, но если подумать трезво: мы этих людей никогда не увидим, разменяем квартиру, и все...
Но Маша говорила и не верила собственным словам. И Сергей знал, что она не верила. Когда они были маленькие, мама привозила их к Балюне в субботу вечером, как он сказал однажды, "поночевать", так с тех пор и называлось. В воскресенье завтракали на кухне, часто вместе с Мамонтовыми, вареной картошкой с селедкой и квашеной капустой... Не вычеркнешь...
- Машка, хватит, не дадим квартирному вопросу нас испортить. Тем более что Верочку тещина квартира ждет.
С женой Сережа давно был в разводе, но у той, по счастью, хватило ума не препятствовать ни его, ни Машиным встречам с девочкой, тем более что она работала в режимном "почтовом ящике", а Сережа в поликлинике имел скользящий график. Маша жила еще вольнее, и с маленькой Верочкой возились они много.
- Ладно, будет заниматься коммунальным хозяйством, давай про юбилей...
- К седине не идут темные тона, разве что синий, да и то не глубокий, а ближе к васильковому, а лучше - белый или яркие. Вот в Финляндии меня больше всего поразили старушки, я же тебе рассказывала, ухоженные, причесанные и очень ярко одетые. Любо-дорого смотреть! Да они бы и не поняли, если бы я сказала "старушечьи цвета", наверное, решили бы, что это я про красный да бирюзовый какой-нибудь.
Драгоценностей у Балюни не было, все ушло в свою пору в Торгсин, что оста
лось - спустила в войну. По непонятной причине (может, из-за малой ценности?) уцелела синяя эмалевая брошка-бантик с крошечными брильянтиками: "осколоч
ки" - презрительно аттестовала их Балюня. Но на белой блузке, выглядывавшей из-под синей жилетки, брошка смотрелась фамильной королевской драгоценностью. Балюня была из тех, про кого говорят "красивая старуха", мало того, старость добавила ей больше, чем отняла, в молодости она выглядела заурядной курносенькой простушкой, вот только балетная выправка, благородство движений вносили диссонанс в этот образ. Теперь же пришла гармония: по-прежнему изящные жесты, особенно если она следила за собой на людях, определяли общее впечатление.
Стол ломился от яств. Зинаида Петровна достала свои летние запасы: грибочки маринованные, огурчики соленые, баклажанчики остренькие, не говоря уж о вареньице клубничном. Готовить она любила, и все фирменные блюда непременно награждала уменьшительным суффиксом. Совместное кулинарное творчество разрядило напряженность, царившую в отношениях с Мамонтовыми в последнее время, настроение у всех было приподнятое, и Маша наконец-то оценила мудрость Сережиной юбилейной затеи.
Сидели на кухне, где при необходимости можно было разместить еще человек пятнадцать, вкусно ели, произносили красивые тосты и в три фотоаппарата фиксировали происходящее. Балюня пришла в восторг от Зинаидиного "Полароида", откуда выскакивали готовые, еще влажные снимки.
- Ты, Балюня, у нас просто топ-модель, - восхищалась Верочка, посмотри, какая фотогеничная. Мы могли бы на тебе огрести большие деньги.
Балюня с видимым удовольствием позировала, вставала, брала в руки огромный букет цветов, подходила к окну. Но устала довольно быстро, так что чай пили уже без нее, извинилась, церемонно поблагодарила всех, откланялась и ушла к себе в комнату.
- Да, ребята, дай Бог нам всем так, - поднял рюмку весь вечер, по обыкновению, промолчавший Зинаидин муж.
- Спасибо вам, - решился Сережа поставить точки над "и". - Я надеюсь, что всегда мы будем приходить в этот дом и будет здесь так же тепло и уютно.
Зинаида согласно закивала головой, многозначительно заулыбалась, мол, поняла я тебя, а сказала про другое:
