Всю эту галиматью бухгалтер добросовестно повторил заплетающимся языком, под аплодисменты публики и перед опущенной занавесью, — чего он даже не заметил.
Я втащил его обратно в уборную и сказал:
— А молодцом вы сыграли!.. Слышите, какие аплодисменты вам? Раздевайтесь!
Он упал на диван и глухо простонал:
— Вся штука в том… что я… не могу поднять рук.
Я весело улыбнулся.
— А… это трес действует! Вы можете убедиться в радикальности средства!
— Я убедился.
Для того, чтобы раздеть его, потребовалось пригласить двух плотников. Пять нижних сорочек были мокрые, и даже один армяк пропитался потом.
Я вытер бухгалтеру лицо вазелином и, умывши его, дружески сказал:
— Ну-с, а как же условьице?.. Подпишем? Вы мне нравитесь.
— Я… — прохрипел он страдальчески, — я… устрою свои некоторые дела, а потом… по… подумаю.
Избегая моего взгляда, он распрощался и ушел.
Больше я его не видел.
(Вагон конки, переполненный публикой. Кондуктор тянет за рукав плохо одетого, угрюмого господина в опорках и кричит ему на ухо):
— Эй, ты! Покажь билет!..
Желчный господин, сидящий около (возмущенно). — Что ты, скотина, с ним брудершафт пил, что ли? Будь повежливее!
Бритый господин (сочувственно). — Эти свиньи, если видят, что человек плохо одет, то и…
Желчн. госп. (язвительно). — Ах, он, по-вашему, плохо одет?.. Если вы нацепили дурацкий красный галстук, то и думаете, что важный барин?!
Брит. госп. (кричит, багровея). — Что-о?! Вы пьяны, вероятно! Нахал!! (обращаясь к соседке слева, с подвязанной щекой). Как вам это нравится?!!
Соседка слева. — Слушайте, не кричите мне над ухом! Вы совсем меня оглушили…
Брит. госп. — Ах, отстаньте от меня с вашим ухом!..
Гимназист справа (задорно). — Будьте вежливее с дамами, милостивый государь!..
Мастеровой (сзади, иронически). — Вы бы, барчук, молоко мамашино на губках обтерли…
Соседка слева (не расслышавши). — Какой мамаши? Что вы меня навязываете в мамаши каждому мальчишке!
Гимназист. — Я не мальчишка и, вообще, прошу вас…
Соседка слева. — Кондуктор, кондуктор, меня здесь оскорбляют!..
Брит. госп. (указывая на желчного). — Кондуктор! Убери этого человека, он грубит пассажирам…
Желч. госп. — А зачем он привязался ко мне! Вишь ты, костюм у моего соседа плох! Тоже, птица важная!..
Гимназист (нос у него покраснел и на глазах видны слезы). — Кондуктор, будьте свидетелем, эта дама назвала меня мальчишкой!
Брит. госп. — А вот этот сказал, что у меня галстук дурацкий…
Кондукт. — Не кричите все зараз, господа. Вас много, а я один! (к брит. госп.). Он вас оскорбил?
Желч. госп. — Нет, не я его, а он меня! Па-аз-вольте!! Он говорит…
Кондукт. — Пожалуйте с конки. Здесь нельзя безобразить…
Брит. госп. — С какой стати! Вот еще…
Дама слева. — И вот этого мастерового, кстати, уберите! Он грубит. Пьян, кажется…
Мастеровой. — Не на твои деньги напился…
(Страшный шум. Конка посредине пути останавливается. Больше всех кричат: бритый господин, желчный, дама слева, гимназист и мастеровой. Плохо одетый господин прижался в угол и молча пугливо озирается. Слышны возгласы остальных, желающих двинуться дальше: — Городовой! Городовой!.. Медленно подходит городовой. Он лениво обводит глазами пассажиров и с апатией на деревянном лице спрашивает):
— Ну чего тут еще не поладили? Ты, рыжий, чего руками размахался?! Не птица — не полетишь!
Дама. — Вот его возьмите!
Мастеровой. — Меня-а? Ловка больно!
Городовой. — Ты чего же это? Вот я те шею как наглажу!..
Мастеровой. — Да что же я, господин городовой! А как эти, будем говорить, гимназисты…
Гимназист. — А я-то при чем!
Городовой. — Так как же это вы, молодой человек, а?..
Гимназист (гордо). — Прежде всего, представителю отживающего полицейско-бюрократического режима я никаких показаний давать не намерен. Но для истины должен сказать, что эта дама оскорбила меня неуместным прозвищем мальчишки…
Дама. — А зачем же вы…
Гимназист. — Я за вас заступился! Этот господин кричал вам на ухо…
Брит. госп. — Да как же не кричать, если вот этот говорит мне, что у меня галстук дурацкий…
Желчн. госп. — Потому и сказал, что вы позволили себе отозваться невежливо о костюме этого вон человека (указывает на плохо одет. господина).
Плохо од. госп. (конфузливо, робко). — Я что же… Я ничего не имею.
Городовой (до сих пор тупо выслушивающий претензии, оживляется и устремляет строгий взгляд на пл. одет. госп.), — Это ты что же! А? Безобразить? Да я тебя!!. Пошел вон с конки!
Пл. одет. госп. — Господа! Милостивые государи! За что же я-то…
Городовой. — Но-но-но! Поговори еще! Проваливай!
Кондуктор. — Так его, так! Смуты только из-за него! (выпроваживает, вместе с городовым).
Желчн. госп. (глядя вслед удаляющемуся пл. одет. госп.) — А у него, знаете ли, в самом деле, что-то подозрительное в лице…
Брит. госп. (дружелюбно). — Ну, не я ли это первый заметил!..
Дама слева. — Такому и в карман залезть — плевое дело!
Мастеровой. — Обломать бы ему бока, знал бы тогда (к гимназисту). Дозвольте папироску!..
Гимназист. — Сделайте одолжение! Вы эс-эр или эс-дек?..
I
Репортер Шмурыгин вышел из редакции в крайне угнетенном состоянии духа. Удручала его проборка, данная редактором за доставление несвежего материала.
Последнюю остроту редактора он находил даже пошлой.
«Если вы думаете, что всякая дичь должна быть несвежей, то глубоко ошибаетесь. Тем более что ваши утки большей частью доморощенные».
«Это ты кому говоришь? — шептал, идя по улице, пасмурный репортер. — Ты говоришь, волосатый черт, представителю прессы. За это теперь отвечают».
Потом он стал мечтать:
«Хорошо бы, если бы этот дом моментально провалился. Эффектная вещь. Строк на сто. Или какой-нибудь автомобиль чтоб с размаху въехал в зеркальное окно кондитерской. Воображаю, как позеленел бы Абзацев. А то он всюду со своим длинным носом первый поспеет».
С житейских событий он перешел на политические.
«Хорошо бы депутатов стравить на драку… Потом — впечатления, интервью, показания очевидцев — рублей на сорок. Пойти разве и сказать одному правому депутату, что другой депутат назвал его идиотом. Тот ему задаст за идиота. Разве можно так оскорблять парламентского деятеля? Да что же толку! Потасовки-то я не увижу. Ну, времена! Хоть бы на самоубийство какое, самое паршивое, наскочить…»
И вслед за этой мыслью репортер вздрогнул, будто пронизанный электрической искрой.
Он увидал себя на пустынном мосту через Фонтанку, куда завели его сладостные грезы о несбыточном, и увидел не только себя, но и другого человека, свесившегося через перила моста и якобы любовавшегося гаснувшим закатом.
«Э, — сказал самому себе Шмурыгин, — зачем бы этому фрукту торчать здесь без дела и любоваться черт знает на что? Ясно, что парень ждет удобной минуты, чтобы, — он не был бы репортером, если бы не сказал этой фразы, — чтобы покончить все расчеты с жизнью».
У него ни на минуту не явилось мысли удержать предполагаемого утопленника от самоубийства. Человек в нем спал беспробудно. Проснулся репортер, настойчивый, любопытный, хладнокровный.
«Может быть, черти унесут меня отсюда. Но сам я ни за что не отойду от этого моста. Покажу я им, какая у меня дичь бывает. Сам напишу, видел. Га! Восторг что такое!»
И он, как ворон у падали, стал кружиться около моста.
II
Молодой человек не замечал ничего, что делалось вокруг него.
Репортер ясно видел, как он, стоя все в той же позе, судорожно цеплялся пальцами за верхушку перил, что-то бормотал про себя и, нахмурив брови, упорно, сосредоточенно смотрел на плескавшуюся под ним влагу.
«Тоже не легко бедняге решиться», — проснулся на секунду в Шмурыгине человек, но репортер внутренне показал человеку кулак, и тот спрятался.
— И чего тянуть волынку, не понимаю, — сказал репортер.
Так, в томительном ожидании, с одной стороны, и бормотании с нахмуренным страдальческим взглядом на воду — с другой, прошло полчаса.
