Шумными одобрениями разразилась окружающая рассказчика публика.
- Так я как сыр в масле пять лет пребывал на этом положении расстаться не может! Денег полны карманы, зайдешь в ресторан, выкинешь рубль серебром, хлопнешь лимонаду с коньяком, - сдачи не надо!.. Извозчик! Сел на рысака, подкатил куда повеселее, выбросишь рублевку - пожди, провел время на две красных... Это и внимания не составляло!.. И такое мне было райское житье, что, кажется, умри хозяйкин муж (хворый он был), быть бы мне полным хозяином. Да проведали об этих делах сродственники да какие-то попы старообрядческие, да и командировали Для ревизии своего попа Гаврилу... Я не плохо скроен, а уж он - так и господь знает, что за монумент... Рыжий, огромный, суровый... Сижу я в конторе перед туалетом; вижу, входит монах этот самый. Вошел, помолился на образа. Молился он долго, на меня не смотрел и ни слова не говорил. Потом сделал земной поклон, встал, подошел ко мне и говорит: "Ты, говорит, состоишь с хозяйкой в таких-то, мол, предметах?" - "Состою!" Не говоря худого слова, хлоп меня по уху со всего размаха. "Вон! Сейчас вон отсюда!" Я очувствовался, говорю: "Хоть вещи...
шапку..." - "Вон!" - и опять - раз! и в загривок дал таким родом, что и не опамятовался, как уж за воротами очутился... А он за мной ворота на замок - и шабаш!.. Так я, братцы мои, из полного моего великолепия прямо на Хитров рынок свалился, да уж через месяц, никак не раньше, еле-еле швейцаром в меблированных комнатах местечко получил... Вот какие перевороты происходят!.. А все нетнет - и вынырнешь!..
- И ничего вынырял-то? Ловко? - спрашивали любители всякого успеха.
- Да вот как вынырял: однова вынырнул я в струю, когда в Петербурге шли огромнейшие постройки... Тысячи домов строились... Тут я приткнулся - и получил высшее значение!.. Вот между этими самыми пальцами (истукан растопырил пятерню) прошли сотни тысяч... Доверия мне было сколько угодно; бывало, у меня в передней поставщики по полусуток ждут... И было бы хорошо, да сплоховал что-то антрепренер-то мой, поспешил он целый домище в пять этажей, - ан, он и ухнул, развалился. А с домом и мы с антрепренером-то развалились... А пожил, уж есть что вспомнить, да и меня помнят за это время во всех теплых местах в Петербурге...
- Как ты опять-то вынырнул?
- А опять я вынырнул по случаю освобождения Болгарии от мусульманского ига! Попал в отряд маркитантом... Было в моем распоряжении три тройки со всякою провизией, вина, сигары, карты - все! Трое кучеров у меня под командой, повара, два лакея, и я сам во главе!
Вот это братцы мои ст-рр-у-у-й-я! Это вон так кастояще выплыл, вынырнул! Первым делом началось еще в Питере...
Пропечатал в газетах публикацию насчет желающих ехать на военный театр, то есть насчет поваров, кучеров, лакеев, и повалил ко мне народ... И что ж вы думаете?.. Каждый мне же сует в руки деньги, только возьми! Одна хорошенькая бабенка... "Что угодно! говорит, только увезите моего мужа, повара, на войну; я влюблена в другого!" Подумал, подумал, вижу, дело подходящее - увез ее мужа, сделал ей удовольствие!
- Обоюдно, значит?
- Уж это понимай как знаешь!.. А как потом пошла "заграница", так это надо два года рассказывать - не расскажешь всего! Золото, как дождь из ведра, в буфет лило!..
Вот карманы какие набухнут за день-то!.. А что касаемое жизни, как будто бы на облаках пребывал!.. Бывало, остановится отряд в ночь, раскупорим ящики, достанем коньяку, шампанского, закусок - всю ночь!.. Кучера, и те шампанское дули, как воду! Только у меня и расправа Сыла ой-ой!.. Один пьяный кучеришко напоил меня однова таким чаем, что я сейчас не отчихался от него... Зачерпнул спьяна воды из колодца, поставил самовар, стали пить чай с коньяком, пьем как ни в чем не бывало, только что дух какой-то отзывает; подольешь полстакана финшамшанского - и хлопнешь, а на утро оказывается - в колодце-то пятеро мертвых турок мокнут!.. Н-ну уж тут была расправа!.. Прямо полевым судом присудил и всю шкуру этому кучеру изодрал!.. Я тогда широко командовал! В Россию воротился, так у меня за пазухой две папиросных коробки из-под сотни были битком набиты золотыми-то!..
- Ловко ты, брат, выплыл!
- Бог даст, и опять выплывем в какую-нибудь хорошую струю... Н-ну, а тогда уж действительно была струя:
уж я пошумел на белом свете!.. Поплавал!.. А уж жена, братцы, какая мне попалась!
И затем начался весьма обстоятельный рассказ о романическом знакомстве верзилы с его будущею женой и самая тщательная характеристика этой своего рода замечательной женщины, как бы самою судьбой посланной истукану для еще более широкого и разнообразного продолжения его широкой и разнообразной жизни. Женская фигура, постепенно выяснявшаяся в рассказе человека в "этаком виде", была действительно в такой степени типична для характеристики людей того самого сорта, к которому принадлежал и сам расскаэгчик, что я, прежде нежели возвращусь к продолжению его рассказа, скажу несколько слов вообще об этом сорте людей, весьма многочисленном в настоящее время на Руси.
Отрывки из автобиографии человека в "этаком виде", которыми он во всеуслышание делился с пароходною публикой, были для меня весьма достаточным основанием, чтобы отвести ему почетное место среди галереи портретов современного нам "вольного казачества", постепенно накопившихся в моих житейских воспоминаниях.
2
Существование в русском обществе "вольного казачества", в последнее время иногда составляющего предмет газетных слухов и толков, возбуждающих в читателе какието сказочные мечтания, давно уже не подлежало для меня никакому сомнению, так как типы казацкой вольницы русская жизнь вырабатывала в огромнейшем количестве многие годы подряд и не перестает вырабатывать вплоть до настоящей минуты. Совершенно неправильно поступают те интересующиеся разнообразием русской жизни соотечественники, которые почему-то полагают, что "вольные казаки" существуют где-то в Азии, в камышах Каспийского моря или в Азиатской Турции и вообще в каких-то уединенных, неведомых и глухих местах соседних с нами государств. На наших же глазах самые, по-видимому, достовернейшие путешественники, увлеченные идеей о вольном казачестве, доходили до такого самообмана, что решились пубхично свидетельствовать в печати, будто бы они сами, "собственными глазами" видели десятки тысяч таких наших "вольных казаков", их деревни, пашни и церкви в разных точно указанных местностях Азии, и затем, остынув от увлечения и проверив свои мечтания документальными данными, должны были также публично сознаваться, что в действительности ничего подобного с ними не бывало и что они никаких поселений и никаких казаков не видали.
Не знаю даже, мог ли бы сам славный "добрый молодец", атаман Николай Иванович Ашинов, портрет которого в настоящее время красуется в одной фотографической выставке на Невском проспекте, - не знаю, мог ли бы он по чистой совести и положа руку на сердце указать с точностью те местности, где проживает вольное казачество, атаманом которого он, кажется, себя провозглашает? Едва ли он будет в состоянии указать не только в каспийских камышах, а буквально на всем земном шаре такой пункт, где бы мог сокрыться какой-то вольный человек, да еще российский, если только этот таинственный пункт не простой чердак или погребица, то есть временное прибежище беспаспортного человека, который рано или поздно непременно будет выдворен с чердака городовым и им же водворен в общество, нисколько не напоминающее вольницы.
А между тем самое появление на белый свет какого-то атамана, а главное, легенда о вольности, пущенная в публику при помощи газет, и эти неясные слухи и мечтания о каких-то самовольно образовавшихся общинах вольных русских людей, самовольно вступающих в политические связи с Абиссинией, самовольно воюющих с итальянцами, - все это полуфантастическое, недостоверное на деле, почти неосязаемое и неуловимое, тем не менее несомненно показывает, что в русском обществе еще жив дух "удалых добрых молодцев", еще не замерла мечта о лодочках с вольными людьми-разбойничками и что жажда пожить и погулять на свете вне стеснения какими бы то ни было формами общежития еще довольно сильно в обществе, весьма уже похожем по внешнему виду на европейское.
Очевидно, что в обществе нашем жива еще вольная казацкая фантазия, живо желание достигать своих жизненных целей помощью удалой казацкой уловки: притаиться, притвориться, выждать, подкараулить, броситься, "сцапать" и утащить, а потом уже пересмеять все это, всех и вся и с удовольствием наслаждаться плодами уловки в мирном и тихом уголке, за густыми камышами законных прав и преимуществ. И мне кажется, что не надобно идти ни в Персию, ни в Азию, ни в Абиссинию для того, чтобы с полнейшей ясностью убедиться, что "вольный казак"
жив-живехонек и казацкая уловка в житейских делах нашей обыденной жизни не только не дремала или не зеваха, но еще и дремать-то не думала.
