Тогда он отвернулся и пошел прочь от школы и от своих мучителей. В этом городе было одно место, куда он ходил плакать, когда ему было тяжело. Это была могила его отца. Туда он пришел и теперь.
На могиле он сел и оглядел себя. Рваная куртка одевала его плечи, костыль протер ее, и подмышкой зияла дыра. Из одного сапога торчали пальцы. Морщины выросли на маленьком лбу после этого осмотра.
-А, проклятый, - сказал он, хмурясь, дергая костыль из-под руки, - ты долго еще будешь делать меня посмешищем? Кто сильней - я или ты, сейчас увидим. Отец, отец, будь свидетелем!
И Вамбери ударил изо всех сил костылем по дереву, росшему на могиле. Костыль с треском переломился и упал.
Опираясь на палку, ступая с болью, Вамбери пришел домой и собрал свои книги. Собрав, он завернул их в одеяло. Больше вещей у него не было. - Куда ты? - спросил шапочник. - Я ухожу, - сказал он, - здесь мне больше нечему учиться. Я пойду дальше.
Старый и мрачный город Пресбург впустил Вамбери в свои холодные, как пещеры, улицы.
Он долго ходил от дома к дому, и ему казалось, что дома отворачиваются от него, а лавки играют в прятки, - так неожиданно выскакивали перед ним окна, в которых лежали колбасы, окорока, сладкие пироги и конфеты.
Люди бежали вокруг, но никто не хотел взглянуть на него. Никому не было дела до хромого мальчика. Он был чужим в этом большом и мрачном городе. Вамбери остановился на одном углу. Над ним качалась вывеска: обеды. Он вошел. Человек с синим шрамом на подбородке спросил, что ему нужно. - Я хочу есть, сказал Вамбери. - Здесь едят только те, кто может заплатить за съеденное, ответил ему хозяин, - а кто ты такой? - Я приехал учиться, но могу и учить... - Ну, ну, - сказал хозяин, - у меня есть оболтус сын, которого следовало бы подучить.
- Что же, - сказал Вамбери, - я готов. Я могу показать свое свидетельство. И он показал его.
И Вамбери получил ученика и одну половину складной кровати у господина Леви - так звали хозяина столовой.
Еду он должен был добывать сам. Он садился с книгой в углу столовой и наблюдал за обедавшими. Это были бедные и тихие люди, такие же, как и он. Они платили медными монетами за жидкие супы и жесткое мясо. Вамбери подбирал остатки от кушаний. Иногда ему протягивали и целый кусок. Потом он опять уходил в угол и раскрывал французскую грамматику. Он уже знал языки латинский, немецкий, венгерский, еврейский.
Теперь его страстью был французский язык. Он заговаривал по-французски со всеми толкаясь по улицам - с крестьянином, идущим в погребок, с кухаркой, продающей молоко, с немцем, часовым мастером, с собаками, сидевшими у дверей.
У него было дикое произношение и честное упорство.
Его ученик блистал совершенным невежеством. В тусклый вечер, когда Леви, подсчитав кассу, пришел в комнату к Вамбери, мальчик раздевался, чтобы лечь спать.
- Погоди, - сказал Леви, - мой сын сказал, что у тебя появилась сыпь. Что это такое?
- Это, вероятно, лихорадка, - отвечал Вамбери, - не больше.
- Ну, ну, - сказал Леви, - повернись-ка к свету. Эге, а тебе придется, паренек, убраться отсюда. Таких мне не надо! Ты еще перезаразишь весь дом.
Вамбери встал, чувствуя, что удушье схватывает его за горло.
- Ничего, мы сейчас сосчитаемся. За три обеда, что ты мне должен, можешь не платить. Я оставлю у себя твою подушку и одеяло. А теперь иди - я тебя не держу.
Вамбери исходил все бульвары и переулки: он был отверженным и не мог постучать ни в одну дверь, он не мог показаться ни одному человеку. Мрачный, чужой город окружал его. Тогда он сел на скамью в глухом углу улицы. Но и тут раздались шаги ночного сторожа. Мальчик залез под скамейку в кусты, лег на землю и свернулся клубком. - Ничего, - говорил он себе, - крепись, Вамбери! И он на память читал про себя стихи по-латыни и по-французски, пока не уснул.
Наутро он пришел в монастырскую больницу и постучал в железную дверь. Его впустили и уложили на жесткую, скрипучую кровать.
Книг он не отдал. Он положил их под изголовье и только тогда успокоился.
Желтая дверь выпустила его обратно только через две недели. К нему на улице подошел тонкий, как гвоздь, старик с кусками белой щетины на скулах. Он видел, что Вамбери объясняется с водосточной трубой по-французски, и спросил:
- Ты хочешь работать, мальчик? Очевидно, он принял его за помешанного. Еще бы!
Вамбери даже припрыгнул на одной ноге. - Идем со мной в таком случае. И старик, который занимался ростовщичеством, привел его в свою квартиру. То была холодная, низкая комната с большим сундуком и двумя черными шкафами, К ней сбоку примыкала прихожая, где лежали остатки ковра и пустые бутылки. Это было все. - Что ты знаешь? - испытующе спросил старик. - Я знаю пять языков. - Это меня не касается. А сколько тебе лет? - Четырнадцать, - отвечал Вамбери. - А ну, скажи что-нибудь по-немецки. Вамбери сказал. - А ну, скажи что-нибудь по-латыни. Вамбери сказал. - Ты не совсем дурак, как кажется, - сказал старик, - ну, так слушай: я стар, и мне трудно готовить себе обед и подметать комнату, а потом меня могут ограбить, так как я не держу собаки. Если ты будешь смотреть за мной и охранять квартиру, этот ковер к твоим услугам, - и он жестом султана, дарящего гостю провинцию, указал Вамбери на остатки ковра в углу прихожей, - ну, и кое-какой кусок хлеба тебе обеспечен.
- Хорошо, - согласился Вамбери, - я буду служить вам за слугу и за собаку.
Но старик даже крошки не оставлял подчас после себя на тарелке, и Вамбери мстил ему тем же. Он забывал заводить ему часы, чистить комнату и спал ночью так, что его хозяина могли сто раз пронести разбойники туда и обратно, и Вамбери не проснулся бы.
Шёл 1848 год. Стены тихого Пресбурга затряслись от грохота пушек. Венгрия восстала против угнетателей-австрийцев. Огонь войны перекидывался с кровли крестьянской хаты на крыши замков и стены крепостей. Вена свергла императора. Студенты и рабочие укрепляли город. Битвы перекатывались по краю. Венгерские революционеры собирали отряды.
На помощь разбитым австрийцам русский царь прислал войска. Пики казаков и серые шинели гвардии встали бок о бок с кровавыми плащами имперцев.
Борьба стала неравной. Начались казни. Трупы висели на площадях, и грохот барабанов заглушал вопли разоренных семейств.
Вамбери ненавидел насилие. Он бегал по улицам и на всех языках ругал австрийцев палачами. Тогда его стала ловить полиция.
Вамбери должен был бежать из Пресбурга. В поле у Дуная он встретил несколько венгерских солдат, спасшихся от плена.
Они были запылены, и поражение читалось на их лицах. - Все кончено, говорили они, - будем ложиться и умирать. Пропадай наша свобода!
Тогда поднялся один старый пастух и прохрипел им шатающимся от старости голосом:
- Стойте, дети! Всегда, когда с нами беда, приходят нам на помощь старые мадьяры из Азии: ведь мы их братья - будьте спокойны, они и теперь нас не забудут.
Это было откровением, которое поразило Вамбери. Его всегда тянуло на Восток. Ему всегда снились пустыни и пальмы. Не там ли он найдет многое множество языков и племен? Там он научится понимать всех, на каком бы языке ни говорил человек. Там он найдет этих старых мадьяр из Азии. И он ушел потрясенный.
Когда звезды встали над его головой, он сел у канавы при дороге и дал слово, что больше не будет толкаться в учебные заведения. Судьба загнала его в Будапешт. Тогда еще он назывался просто Пешт.
Самое грязное и самое шумное кафе в Пеште - кафе Орчи. Там собираются приехавшие из провинции кулаки и фермеры. Там стояла особая скамейка. На эту скамейку, как невольники, садились учителя, ждавшие, чтобы их наняли куда-нибудь в отъезд.
Много раз сидел на этой скамейке Вамбери, много раз уходил он с нее и возвращался снова. Тюки оскорблений перетаскали его молодые плечи, но иногда он выручал и деньги.
Тогда была передышка. Он покупал себе потрепанные брюки и даже раза два сходил в театр.
Ученье он не прекращал ни на минуту. Он учился языкам днем и ночью, в поле, в сарае - везде, где можно было раскрыть книгу и положить бумагу. Он заучивал по сто слов в день. Как самоучка он коверкал слова, приходилось их переучивать снова, - он переучивал по два, по три раза.
Он читал Пушкина по-русски, Андерсена - по-датски, Данте - по-итальянски, Хайяма - по-персидски, Сервантеса - по-испански.
При таком терпении ничто ему не было трудно. Слова чужих стран входили в его голову как бы играя. Он забавлялся их пестротой и музыкой. Он видел их, как видят картины или статуи. Они прыгали перед ним, и каждое означало что-нибудь новое, еще неизвестное ему.
Если ему удавалось ненадолго получить себе комнату, он увешивал ее плакатами, на которых писал кратко по-турецки или по-персидски, чтобы никто не мог прочесть: "Работай, всегда работай, будь настойчив - стыдись!"
Он сам задавал себе уроки и, если не приготавливал их к сроку, оставлял себя без обеда.
Но жить становилось все труднее. Люди вокруг него жили в тяжелой, безвыходной нищете. Он решил ехать на Восток.
