Я перестал плакать и стал есть. Мой новый товарищ был черноглаз и очень худ. Тонкие пальцы перепачканы смолой от досок. Он был постарше, чем я. И так же, как я, ушел из дому следом за отцом. А матери у Вити не было.
- Я отцов сын, - сказал он, - и к отцу пробираюсь.
- А как же ты найдешь?
- Найду.
Там, среди теса, мы сидели в домике. У нас были стены из теса, и крыша из теса, и если бы пошел дождь, то он не замочил бы нас.
Я съел хлеб и огурец и немножко согрелся. Мне захотелось рассказать Виге про свою волшебную кишу. Я сказал, что знаю одну тайну.
- Поклянись никому не рассказывать.
- Клянусь, - сказал Витя.
- Нет, не так. Скажи: клянусь небом и землею, солнцем и водою, всем, что светит, всем, что греет, всем, что ходит, и всем, что летает, - клянусь!
Витя повторил всю клятву, и я еще попросил его для верности три раза вдвинуть через левое плечо. И тогда я сказал торжественно:
- А теперь слушай. Давно-давно, может быть тысячу лет назад, а может, еще больше, один мальчик нашел на свалке старую железную лампу. Может быть, даже не на свалке, а где-нибудь на чердаке или в подвале, теперь трудно сказать, потому что это было очень давно. Сверху лампа была заржавлена, а внизу что-то было желтое, будто лампа светилась. Мальчик поднял лампу и тихонько потер ее рукавом... И сейчас же земля в подвале задрожала, и появился огромный джинн. Ноги у него были как столбы, а в его карманах свободно могли поместиться сто пятьдесят лошадей и даже больше, а голова его уходила в небо. И он сказал с неба глухим голосом: "Я твой раб, и ты можешь мне приказывать что захочешь, и я все сделаю".
Конечно, мальчик сначала очень испугался, а потом приказал построить дворец. И джинн сразу ему построил дворец. Мальчик стал жить в этом дворце, а потом, когда мальчик заснул, у него кто-то украл лампу. Мальчик все хотел найти ту железную лампу, но так и не нашел. И вот если бы...
Я посмотрел на Витю, потому что он был теперь моим товарищем, самым близким, дорогим товарищем, которому я открываю мою заветную тайну.
- Вот если бы нам найти ту лампу! Нужно чуточку потереть ее - и появится джинн. И мы скажем ему: "Не надо нам ни дворцов, ни золота, ни серебра, а лучше помоги разгромить фашистов". Он как выскочит из-под земли, да как начнет их швырять да крошить, они только будут пищать от страха. А джинн будет хватать их самолеты, их пушки и - трах, трах! - об землю. А потом о нас узнают все в мире. И все будут говорить: "Смотрите, вот эти два мальчика помогли победить врагов". И нас наградят орденами: тебе дадут орден и мне дадут орден.
Витя на это усмехнулся:
- А мне-то за что орден? Ведь это ты придумал.
- Ну и что ж? Мы с тобой теперь как братья, потому что ты поклялся. И пускай нам дадут все поровну. Согласен?
Витя почесал в затылке.
- Давай еще поклянемся быть навеки братьями, - предложил я.
- Ну, это можно.
И мы поклялись, что всегда, во веки веков, будем братьями.
МЫ С ВИТЕЙ ИЩЕМ ХОД В ПОДЗЕМЕЛЬЕ
Так мы стали с Витей во веки веков братьями. И начали жил" вместе в домике среди теса на железнодорожном вагоне.
В тот вечер, когда я открыл Вите тайну и мы стали с ним братьями, в тот вечер, когда мы лежали на досках около своего домика, я показал на звезды:
- Видишь эту самую яркую звезду? - шепотом спросил я.
- Ну? - тихо отозвался Витя.
- А теперь, - сказал я, - сложи указательные пальцы крест-накрест. И я показал, как это сделать. - Подними руки над головой и подведи под малиновую звезду, понятно? Теперь пальцы опусти вниз, и куда покажет правый палец, там и находится волшебная лампа.
Мы с Витей сделали кресты и увидели, что лампа находится совсем недалеко. Правда, Витя думал, что лампа находится в каменном складе, на стенке которого написано: "Не курить!", но я показал дальше, где торчали крыши двух домов и за ними сад. Витя снова посмотрел через крест на звезду, опустил крест вниз, и его правый палец тоже указал на крыши двух домов.
Утром следующего дня мы отправились на поиски лампы, а утро было дождливым, пасмурным. На глинистой дороге привокзальной улицы ноги наши разъезжались, ботинки мои промокли, и я замерз. Еще с ночи я не мог отогреться. Внутри у меня все дрожало.
Мы пробирались вдоль забора.
- Вот этот дом, - прошептал Витя.
И в эту же секунду мы услышали глухое злобное рычание. За забором загремела железная цепь, заскрипела проволока, и рычание перешло в глухой лай.
- В этом доме, - сказал я. - Видишь, где сарай.
- Ага, - проговорил Витя, стуча зубами от холода.
- Так оно и должно быть, - сказал я и, глядя на дрожащего Витьку, сам костенея от холода, объяснил: - Эта собака должна охранять вход в подземелье.
- Давай придем сюда завтра, - сказал Витя. - А сейчас пойдем на вокзал, погреемся.
- Пойдем, - согласился я.
В вокзал нас не хотели сначала пускать, но Витька сказал, что мы отстали от поезда, и дяденька нас пропустил. В зале ожидания было трудно пройти между скамейками, чемоданами и спящими людьми.
Витя вдруг поднял голову и тоненько запел:
- "Помню городок провинциа-а-альный..."
- Ты чего? - испугался я и дернул его за рукав. - Замолчи.
- Дурак, хлеба надо просить, - и опять запел: - "Тихий, захолустный и печа-альный..."
У Вити было очень худое лицо и жалобный голос, и сразу какая-то тетка, до глаз закутанная платком, поднялась с чемодана, пошарила в кармане широкого плаща, что-то там отломила и подала нам кусочек черного хлеба. И еще дали ломоть. И еще. А молоденький солдат протянул кусок сала. Витька пел, а я брал эти куски, собирал их и видел только руки, только руки дающие, а на липа не глядел. Мне было стыдно за себя, а еще больше за Витьку, за этот его тонкий голос. Потом я взглянул на него и тогда увидел его глаза. Его далекие и строгие глаза, когда он пел.
Вечером в домике из теса Витя сказал:
- Мне эту песню мать пела, когда я был маленький. А мотивов всяких ух сколько у меня! Я по радио все запоминаю.
И он тихонько запел, подражая разным инструментам, а потом все они соединились и получился целый оркестр, и я не понял, как это у него вышло.
Теперь я, взрослый дяденька, часто слушаю то, что напевал мне в ту холодную осень мой замерзший, мой голодный друг Витя. Все это имеет прекрасные названия: адажио, соната, скерцо... И меня удивляет по сей день, как он мог так много помнить. И это так же, как тогда, примиряет меня с единственной песней, которую он пел ради хлеба и которой научил меня.
С той поры мы часто пели, собирая хлеб, хоть маленькие кусочки, хоть корочки, у людей, что сидели на чемоданах, на мешках, на сумках в общей толчее, среди гула тысяч голосов, у пассажиров, ожидающих поездов, а поезда не приходили, потому что шли военные составы... Иногда они останавливались. И военные щедро давали нам хлеба и даже колбасы. Я разучил "Городок"; и когда Витя запевал "Помню городок...", я изо всех сил старался громко кричать, чтоб было длиннее и жалостливее: "... провинциаа-а-льный..."
Пробираться в сад за лампой утром или днем было опасно, и мы пришли туда вечером. Мы подкопали под забором руками и палками, но немного, потому что послышался злобный лай собаки. А в следующий вечер мы проделали большой лаз, кинули туда на всякий случай кусочек колбасы, и лай прекратился.
- Кто полезет первый? - спросил я.
- Чей верх, тот и первый.
Я кинул палку. Витя поймал, потом я обхватил ее радом, потом он поставил свой кулак рядом с моим, потом я поставил кулак, потом снова Вита. Я высвободил одну руку и накрыл палку ладонью: мне лезть.
- Дай-ка мне с собой колбасы, - попросил я.
Витя дал мне колбасы и хлеба, и я полез под забор. Раздалось рычание, и огромный лохматый пес кинулся на меня. Я вывалился обратно.
- Ну, чего? - спросил Витя.
- Овчарка, наверно, - сказал я, тяжело дыша. - Чуть не вцепилась в меня...
В этот вечер мы больше не рисковали, ушли к себе в свой домик на вагоне.
А в следующий вечер лил дождик, но мы все равно пошли к забору. Земля намокла, ноги расползались на глинистой дороге, и я рад был, что не мне лезть.
- Может, сперва приручим собаку получше? - сказал я.
- Нет, - вздохнул Витя. - Тут один солдат так говорил: "Плюнул на руки, не хватайся за ухи". Давай хлеб.
Прежде чем стать на коленки перед лазом, он долго уговаривал собаку, которая рычала за забором.
- Песик, хороший... не трогай нас. Мы тебе ничего плохого не сделаем. Бери хлеб, а колбасы принесем в другой раз...
Собака рычала. Когда она стала рычать не так грозно, он полез в дыру, держа перед собой хлеб.
И вдруг я услышал:
- Давай сюда не бойся!
Я полез в дыру. И с удивлением увидел, что Витя спокойно гладит морду и шею небольшой собаки, привязанной нацель.
- А это, наверно, другая, - сказал я. - Та была лохматая, прямо чудовище, честное слово!
Витя засмеялся.
- Нет, правда, - обиделся я. - Так бывает в заколдованных местах...
Я дал собаке еще хлеба, и мы пошли искать вход в подземелье.
