- Ну как? - громко спросила Марья, подходя к шестку и берясь снова за ухват.
Председатель, все еще нагнувшись, повернул к ней голову, хотел что-то сказать, но увидел Василия и, смолчав, протянул ему холодную влажную руку. Потом прошел через избу, вздохнул, как человек, сильно уставший, сел на лавку спиной к окну и принялся стаскивать сапоги.
Разувшись, шевеля пальцами босых ног, он смотрел на жену, и лицо его постепенно принимало сонное и тайное выражение. Василий тоже внимательно оглядел Марию, как она напрягалась, передвигая чугуны в печи, на ее сильную спину и невольно подумал: "Ишь, черт, гладкая!"
- Ну, как там у вас? - спросил председатель. - Сено возите?
- Возим, - торопливо ответил Василий, отводя глаза от Марьи. - Возим, но навряд скоро управимся... Дожди не ко времю пошли, дуже сыро. Да и народу мало, по домам сидят.
- Чем у вас там бригадир думает? - поморщился председатель. - Сколько раз говорено было, чтобы свозить! Дождались дождя! Вот погодите, доберусь я до этого бригадира!
Председатель посмотрел на жену и снова вздохнул. Василий кашлянул и поерзал на лавке.
- Скоро, что ль, там? - спросил председатель у жены.
- Сейчас поспеет, - невнятно сказала Марья.
Василий томился. Хозяин не спрашивал, зачем он пришел, а начинать первому о своей просьбе было неловко. Все слова, придуманные им, пока он сидел в ожидании, вдруг пропали, и опять Василий почувствовал, что он совсем болен, что самое главное сейчас - опохмелиться бы и лечь поспать.
- Букатинские поля смотрели, - сказал председатель и оживился, - с корреспондентом с областной газеты. Лен должон хорош быть. Обещал написать про девок-то наших.
Не поворачиваясь, он нашарил позади себя на подоконнике сложенную газету, оторвал клочок, вытянул вперед правую ногу, достал из кармана махорки и закурил.
- Ну! - притворно удивился Василий и тоже торопливо закурил. - Они напи-шут! Такое ихнее дело - писать...
- Задымили, - хмуро сказала Марья и, хлопнув дверью, вышла на двор.
- Ты зачем ко мне? Дело какое? - спросил председатель, подмигивая вслед жене и улыбаясь Василию.
Василий подобрал ноги, уселся плотнее и наклонил голову.
- Жена у меня дуже болеет, - начал он. - Хочу я ее в город свезть. Дорогу вот только развезло, машины совсем не ходят. Лошадь бы мне, Данилыч...
- Лошадь? - председатель покряхтел, поскреб голову. - А что, в медпункт не ходила она?
- Была. Только, я так думаю, операцию надо ей.
- Ну ладно! Сегодня уж так, а завтра я скажу, чтоб дали. С утра и поедешь.
- А я ть тоже здоровьем плох стал чегой-то... - опять начал Василий, делая грустное лицо. - Да ты зашел бы когда ко мне, а? - перебил он вдруг себя, вспомнив, что такие дела на сухую не делаются. - Брага у меня есть, дочка посылку из города прислала - сахару. Выпили бы, бражка у меня хороша, жена намедни заварила, ничего бражка. Сальцо тоже есть, восемь пудов потянул поросенок... Зашел бы!
- Зайти можно, - сказал председатель, улыбаясь.
- А я, Данилыч, - подхватил обрадованный Василий, - решил совсем, значит, с колхозом распроститься.
- То есть это как же - распроститься? - председатель перестал улыбаться.
- А вот так, - сказал Василий, набираясь решимости и поводя глазами. - Вот так, что нету больше моего желания работать тут. Жена хворает, дочки пишут, зовут... Чего мне здесь! Потом же, давно я собирался... Старый председатель отпускал меня, спроси хоть кого хошь! Пущай другие поработают, а с меня хватит. Я по плотницкой части работу себе всегда у городе найду. А тут что?
- Как что! - председатель оглядел Василия, будто впервые видел. - Ты что, или забыл, об чем на правлении говорили?
- А чего мне правление...
- Погоди, не чегокай! Работы нету! Вот осенью новый телятник будем ставить - это тебе что? Потом клуб перестроить, это тебе не работа? А парники закладывать - не работа?
- Это верно, только пущай другие. И ты меня не держи, все равно уйду, я покуда свои права знаю.
- Знаешь? А что в колхозе людей не хватает - знаешь?
- Это меня не касаемо. Это вы глядите, чтоб у вас никто не бег из колхозу. От хорошего не побегишь! А мне, может, пожить охота, я тебе не старик какой столетний - на печи лежать. А что я с колхоза имею? Культуру я имею? Выпить и то негде.
- Живешь бедно, да? - председатель хищно согнулся и начал желтеть лицом. На колхозных работах убился?
- Ты на меня не сипи! - сказал Василий и сдвинул брови. - Не глотничай! Ты фост на меня не подымай! Чего есть, своим горбом добыл, с вашего колхозу зимой снегу не выпросишь.
- Так... Люди работай, люди борись, а ты в город?
- У меня вон жена помирает, - у Василия зазвенело в голове, перехватило дух. - В город ее надо везть? Это как?
- Лошадь мы тебе дадим, - председатель встал.
- Не пустишь, значит? - спросил Василий, тоже вставая.
- Деньгами разбогател, видно?
- Денег у меня черт на печку не вскинет, - серьезно подтвердил Василий.
- Известно! - председатель громко задышал. - Мастер на стороне хапать. Вот телятник нам построишь, да клуб, да парники, а там поглядим.
- Телятник? А этого не хоть? - Василий сделал непристойный жест.
Председатель отвернулся к окну.
- Кончен у нас с тобой разговор. Катись! Постановления партии знаешь? Грамотный? Ну вот и все. Вызовем на правление, там поговорим!
- Ладно, - Василий нахлобучил шапку. - Ладно, мать твою... Поглядим! Найдем и на твою шею удавку!
Хлопнув дверью, он вывалился в сени, загромыхал с крыльца. Хлюпая носом от обиды, скрипя прокуренными зубами, он быстро шел по улице, пугая примостившихся возле плетня кур.
- Поговорили, растуды твою... - бормотал он, вытирая вспотевшее лицо. Ясно, без пол-литра какой разговор!
И всю дорогу он жалел, что пришел к председателю без пол-литра.
III
На другой день, с утра выпив браги, Василий пошел на конный двор и через полчаса вернулся на лошади. Привязав лошадь у крыльца, он вынес со двора сена, навалил и умял на телеге, подумав, кинул немного лошади и пошел в дом. Еще с вечера он решил зарезать барана - в городе был сегодня базарный день, а баран две недели уже как кашлял.
Велев Акулине собираться, он взял длинный и узкий немецкий штык и пошел на двор. Барана, черного, крупного и старого, с белым пятном на шее, он еле вытащил из закутка: тот не шел, упирался и дрожал.
- Чуешь, значит? - бормотал Василий и нехорошо улыбался. Передохнув немного, Василий взялся за теплый витой рог. Баран прозрачными глазами смотрел на открытую дверь.
- Ну, молись богу! - сказал Василий, завалил барана, наступил коленом на мягкий бок и сжал ладонью ему морду. Баран взбрыкнул и вылез из-под колена. Василий, сипло задышав, опять подмял его под себя и отворотил голову назад, натянув горло с белым курчавым пятном. Потом, сжав зубы, примерился и с излишней даже силой резанул по белому пятну.
Баран вздрогнул, обмяк под коленом, из широко разошедшейся раны туго ударила черная почти кровь, заливая солому и навоз, пачкая руки Василию.
По телу барана прошла мелкая дрожь, глаза, по-прежнему смотревшие на свет, прижмурились, помутнели. Теленок, с любопытством принюхивавшийся из своего угла, вдруг засопел и несколько раз толкнулся в стенку.
Василий встал, бросил штык, осторожно вытащил кисет и стал скручивать папироску кровяными пальцами, густо смачивая бумагу слюной и не отрывая взгляда от барана.
Тот начал подергиваться, потягиваться, глаза совсем закрылись, задние ноги задергались сильнее, и через минуту все тело сильно и мерно билось, ноги взбрыкивали весело, как при беге, разбрасывая солому и куриные ошметки.
Подождав, пока баран стихнет, Василий подвесил его на перевод и стал быстро и ловко снимать шкуру, подрезая мутно-сизую пленку и перерезая сухожилия на ногах.
Разрезав живот, из которого дохнуло паром, он вынул горячую печень, отрезал кусок и с хрустом сжевал, пачкая губы и подбородок кровью.
На крыльцо вышла Акулина, чисто одетая, с узелком в руках. В узелке была смена белья, на случай, если ее положат в больницу. Кое-как вскарабкавшись на телегу, она покрылась дождевиком и стала поджидать Василия, с тоской и любовью глядя на темные поля и реку внизу, оглядывая, будто прощаясь навсегда, свой дом и деревню.
Немного погодя со двора вышел Василий, держа, как ребенка, тушу барана, уже разделанную совсем и завернутую в мешок.
Положив барана в передок телеги, он пошел задать корму скотине и запереть дом. А Акулина вдруг услышала сладковатый запах свежей убоины. Раньше она любила этот запах. Он всегда стоял в избах в предпраздничные дни. Но теперь ей стало нехорошо, и она закрыла рот и нос концами платка.
Василий, еще раз хлебнув браги и заперев дом, вышел, подпоясываясь, на крыльцо. Утром он побрился и умылся, надел новую рубаху и теперь выглядел помолодевшим и веселым.
- Вася! - сказала Акулина. - Глянь-ка, красота какая... Помру я, должно, в городе. Больно уж жалко расставаться. Сердце давит...
Василий тоже оглядел поля с темными стогами сена и с черными вспаханными клипами, речку, потемневшие от дождей крыши деревни, сплюнул и промолчал.
