появления уж слишком много.
Поезд трогается, набирает скорость. Я прекрасно понимаю, что со мной сегодня такое. Я устала. А учительница моего сына спросила, решили ли мы, что будем делать с ним после окончания школы. «Рассмотрите варианты,» – сказала она, – «готовиться всем вам нужно заранее». Я прекрасно поняла, что она намекает на ПНИ. Отличная аббревиатура, красочная. На удивление точно описывает все, что там будет происходить с моим сыном. И почему я так взъелась? Чего еще ожидать от обычной учительницы общеобразовательной школы, в которой год назад насильно для неё и вообще всего педагогического состава, всех родителей и учеников начали вводить инклюзивный подход? Уж точно не понимания. Я ответила ей улыбкой. Но для себя решила: учимся до каникул и ноги нашей не будет в сентябре в их школе. А может, и в стране. Подруга говорит, нам бы в Израиле жить. Вот и попробуем. Муж точно без работы не останется. Да и я, если там действительно такая сказка для людей с аутизмом, наконец стряхну пыль с двух своих красных дипломов.
Вот, правильно, надо подумать об Израиле, о возвращении на работу. Помечтать. Выйти из напряжения, из готовности к «бей или беги». Я расслабляюсь. Плечи опускаются, тело начинает покачиваться вместе с нашим вагоном. Я закрываю глаза и дарю себе самую светлую улыбку. Мысленно разливаю ее по себе: от макушки до кончиков пальцев ног. Не знаю, правда ли я так могу, но не хочу думать о том, что тот дорогущий курс медитаций на самом деле был сущим бредом. Представляю, что тепло равномерно распределяется по телу, меня наполняет счастье и покой. Представляю, что я не зря потратила пятнадцать тысяч рублей.
– Девушка!
Открываю глаза. Передо мной стоит женщина. Полная, с неглубокими морщинами на лице. За спиной у нее болтается металлическая тележка, на которую водрузилась клетчатая сумка. Рядом с ней высокий юноша, он выглядит ненамного младше моего сына. Я бы не назвала эту женщину пожилой, на вид ей не больше пятидесяти лет, но она стоит, подбоченившись, с таким выражением лица, что мне очевидно: эта женщина явно причисляет себя к категории граждан, которым положено уступать места в метро.
– Извините, – я стараюсь говорить как можно громче, чтобы перекричать стук вагона и гул пассажиров, – у моего сына…
– Чего ты там лепечешь? – возмущенно прерывает меня женщина, – я говорю, место уступили! От, понаехали!
Почему-то первым порывом стало возразить ей. Мы не туристы, мы не понаехали. Мы – коренные! Это что-то генетическое, не иначе. Я неосознанно улыбнулась. Мне живо представляется дальнейшее развитие нашего диалога, если б я действительно начала доказывать свое звание коренной москвички в третьем поколении.
– Чо ты лыбишься, девочка? Не видишь, старуха с ребенком!
Улыбка сползает с моего лица. Ага, с ребенком. Ее дылда, под два метра ростом с интересом наблюдает за моим сыном. Сыну, с радостью отмечаю я про себя, безразлично происходящее вокруг него. Он продолжает крушить машины как ни в чем не бывало. Я встаю со своего места. Поправляю юбку.
– Извините, – пробую я ещё раз, – у моего сына аутизм.
– И правильно, Бог покарал такого невоспитанного мальчика с его наглой мамашкой! – кричит женщина прямо мне в ухо. Я чувствую брызги слюны на моей щеке. Хочется помыться и обмазаться антисептиком с ног до головы.
Я оглядываюсь на людей вокруг. Они стоят так близко к нам. Не могли же они не услышать? Кто-то с интересом изучает свое отражение в темном стекле. Кто-то усердно строчит что-то в своём телефоне. И только один человек смотрит на нас в упор. Молодой парень, скорее всего, студент. Я вижу, он уже открывает рот, чтобы что-то сказать, уже собирается подойти к нам. Я бросаю на него растерянный взгляд, и он резко опускает глаза. Открывает книгу, утыкается в нее. Они все отвернулись. Осознание больно укололо меня. Они сделали вид, что ничего не происходит. Я не знаю, что ответить.
– Ну, Сашка, – обращается к своему внуку или сыну мерзкая женщина, – дай-ка ума этому слабоумному.
Я не могу поверить, что все происходит на самом деле. Это не один из моих кошмаров, от которого прямо сейчас меня спасут объятия мужа. Это не страх, который можно проработать у психотерапевта. Это не пост в соцсетях, который я могу пролистать. Это происходит. Со мной. С моим сыном. Прямо сейчас происходит.
Я цепенею. Могу только смотреть. Вот пацан невозмутимо пожимает плечами. Вот он подходит вплотную к моему ребенку. Разворачивается. Он садится на него. Он сел на него! Сын в панике вертит головой во все стороны. Ищет меня. Пацан улыбается во весь рот, ерзая на коленях моего сына. Сын гладит поручень. Мой ребенок весь сжался, его потряхивает.
Я растерянно оглядываюсь по сторонам в поисках поддержки. Теперь уже все эти люди буквально отвернулись от наших мест. Делаю вдох, сжимаю руки в кулаки, заставляю себя выйти из оцепенения.
Я подлетаю к пацану.
– Встань. – говорю я. Голос дрожит, ладони липкие от пота.
Он смотрит на меня, на лице у него крупные красные прыщи, из некоторых выглядывает засохший гной. Он улыбается. Зубы у него желтые. Он издевательски крутится, отдавливая ноги моему сыну. Сын пытается раскачиваться из стороны в сторону. Сын мычит.
– А? – хрипит пацан полусломавшися голосом, продолжая улыбаться, – я не слышу!
– Да ничего твоему идиоту не будет, – говорит женщина, спокойно усаживаясь на мое место, – ты манерам за столько лет не научила, пусть у нас поучится.
Сын продолжает мычать. Сын резкими движениями хватает и отпускает поручень.
– Ладно, Сашка, – говорит женщина своему пацану, – отпускай его.
– Пусть сначала извинится! – гогочет ее Сашка.
– Да отпустите! – кричу я, – Встаньте! У него аутизм, он не может извиниться!
– Ой, да что ты истеришь. Сама бухала и кололась, брюхатая когда… – начинает было женщина, но я не собираюсь дослушивать. Я наклоняюсь к ней. Я отвешиваю ей звонкую пощечину. Затылком чую, что толпа поворачивается к нам.
«А! Теперь-то они смотрят, слишком интересное шоу, чтобы пропускать, да?» – успеваю подумать я, прежде чем женщина бросается на меня и вцепляется своими длинными ногтями в мои щеки.
Кто-то нас разнимает.
Поезд замедляется, поезд останавливается. Нас с сыном выталкивают на платформу.
«Осторожно, двери закрываются,» – слышу я безразличный, но приятный и смутно знакомый голос, – «уважаемые пассажиры, будьте…». Он тонет в реве
