вами после того, как вы отдохнете. Кстати, камера, в которую вас сейчас проведут, — точь-в-точь такая же, как та, в которой вы будете находиться, если согласитесь.
Новая камера казалась дешевым гостиничным номером со всеми удобствами, за исключением холодильника, телевизора, штор на окнах, из которых был виден лишь кусочек темного неба. Зато на столе стоял аппетитно пахнущий борщ, рядом расположились макароны с мясом и чай. Думать ни о чем не было сил.
Сон прошел внезапно. Глаза открылись и взгляд уперся в потолок.
Что я должен сказать? Конечно, со мной поступили по-свински. Но 500 штук… Час позора и обеспеченная старость. Интуиция молчит. Вечно так. Как только она нужна больше всего, никаких подсказок не дождешься. Кстати, в самом деле, закономерность вырисовывается… Стоп. Хватит ловить закономерности! Надо решить, что делать. Это погано, когда на суде на тебя будут смотреть, как на ублюдка, и ты будешь принимать буквально на грудь всю справедливую ненависть окружающих. Да, это не похоже на театр. А с другой стороны, большие деньги чистой душой не заработаешь. Но все равно ведь продаешься когда делаешь неинтересную работу и при этом еще пытаешься демонстрировать свою лояльность начальнику, в то время как твое нутро выворачивается от клинической неприязни к нему. Сколько она сказала я здесь просижу? Камера-то ничего. Обещает, что будет такая же. Два, максимум — три месяца. 500 тысяч бакарей на три… примерно по 145 штук в месяц. Ни хрена себе!
Когда под текстами соглашения и утверждения добровольности принимаемого решения была поставлена последняя подпись, лицо Марии Каретниковой просветлело, хотя и до того, казалось, не было ничем омрачено.
— Вы сделали правильный выбор. Поздравляю.
Новая камера оказалась не совсем похожей на предыдущую. Она была значительно более мрачной. Ее стены давили замурованной памятью тысяч трагических историй.
Процесс начался почти через месяц. Все время до этого приходилось наизусть учить десятки страниц признаний, запоминать обстоятельства совершения преступлений, готовиться к возможным вопросам, вникать в подробности жизни Салмана Загдаева.
Мария Каретникова, ставшая через несколько дней заключения просто Машей, оказалась весьма талантливым учителем. Под ее руководством информация, перемешанная шутками и разговорами «ни о чем», воспринималась легко, а сама ситуация выглядела как подготовка к игре на драматической сцене. Во всяком случае, казалось, что именно так должны готовиться к спектаклю актеры.
Однако первое же появление в суде безжалостно разломало надежды на то, что все пройдет в форме безобидной игры. Телекамеры, вспышки фотоаппаратов, встретившие в коридоре, в другое время могли показаться даже чем-то привлекательным. Но. Вокруг толпились люди, от которых веяло страхом и ненавистью.
Ситуация значительно усугубилась во время судебного заседания. Зал, наполненный родственниками жертв, казалось, только ждал момента, чтобы взломать прутья вокруг скамьи подсудимого и разорвать его на куски. Впрочем, агрессия исходила в основном от мужской половины. Эмоции, посылаемые женщинами, ранили значительно больней. Казалось, они входят в душу и режут ее на части — таким был взгляд глаз, в которых застыло неизбывное горе.
Заученные тексты напрочь вылетали из головы, состояние полной подавленности не давало даже возможности хоть немного выпрямить спину, которой приходилось укрываться от эмоций зала. Впрочем, и невозможность воспроизвести выученные ответы, и полная физическая скованность выглядели вполне естественно для человека, осуждаемого в самых тяжких преступлениях.
Через некоторое время, после очередного ответа подсудимого, в зале появились первые гневные выкрики, которые тут же были подхвачены массой голосов, раздались проклятия в сторону подсудимого, его родственников, еще кого-то или даже чего-то. Присутствовавшим в большом количестве милиционерам было нелегко сдерживать разгневанную толпу, и судья прокричал о прекращении слушаний на сегодня.
Камера показалась меньше, чем была. Она как будто выдавливала из себя. Хотелось как-нибудь вмиг избавиться ото всего. Например, обнаружить, что кошмар — всего лишь сон. Но время замерло. Весь ужас дня оставался рядом. Не появлялось даже намека на то, что это начнет проходить.
На двери загрохотал засов.
Если это Маша, то я скажу ей, что не хочу больше ни в кого играть. Ничего не хочу!
В дверном проеме появился охранник. Новый. Не говоря ни слова, он принялся методично избивать заключенного. Бил в ребра и в живот. Бил сильно и злобно. Первый же крик, произведенный жесточайшей болью, не смог вырваться наружу — дыхание прервалось, по всему телу прошла парализующая молния.
Когда засов на двери загромыхал, провозглашая конец избиения, боль уже не чувствовалась. Тело начало просто трясти. Казалось, еще минуту и душа вылетит из него. Но тряска стала утихать, уступая место тяжелейшей усталости.
Утром болели ребра, ныл живот.
Что это было вчера? Черт, кажется это ребро болит сильнее остальных… Зачем меня били? Не понимаю. Эти игры надоели. Но что делать? Сказать, что не буду больше никем притворяться? Кому? Маше? А если она скажет, что назад дороги нет — договор подписан? Она так и скажет им же надо довести дело до конца. Может заявить об этом на суде? И это будет преподнесено как последняя уловка зверя… А потом, пожалуй, могут не только побить… Меня же здесь нет. Здесь сидит Загдаев. Если я внезапно исчезну, он останется и ничего не произойдет. Выходит, у меня нет никаких шансов, чтобы прекратить игру по своему желанию. Попал… Как он, скотина, пробил мне кишки… Такое ощущение, что они распухли внутри живота. А болят-то как!..
В этот день Мария Каретникова не пришла. Не было ее и в следующие дни. Через неделю снова повезли на суд. На сей раз заседание было объявлено закрытым, не было ни прессы, ни зрителей, только взгляды дававших показания свидетелей, их рассказы об увиденном, давили на психику, но уже не так сильно — теперь сознание было больше занято собственными проблемами.
Камера казалась чем-то привычным, вроде съемной квартиры. Ее обстановка не давила, как в первые дни, ни взгляд, ни мысли не цеплялись за окружающее пространство. Все чаще стали возникать рассуждения о смысле жизни, воспоминания о прошлом, об ушедших мечтах.
Загрохотал засов, в дверях появилась Мария Каретникова. Первое, что привлекло внимание: в ее глазах не осталось и следа прежней веселости, уверенности и добродушия. Она смотрела всеобъемлюще жалостливо. При этом было видно, что ей жаль не только заключенного, но и себя и вообще всех живых существ на этой земле. Жалость эта сопровождалась болью и теплотой. Такое состояние еще иногда встречается у российских женщин. После того, как они несколько секунд молча смотрели друг другу прямо в глаза, уже можно было ничего не говорить — он понял все. И она
