длинную темную бурку, вороного коня и черную бороду джигита. Наездник натянул поводья и перешел с галопа на рысь. Шарип уже не мог его видеть – он лишь слышал, как тот спешивался, привязывал коня к перилам веранды и твердым шагом входил в дом. В соседнюю комнату, где жил странный кабардинец.
Тот и сейчас играл на пондаре. И продолжал играть, когда в его комнате появился бородатый горец. Не отрывая глаз от струн, будто ища в них разрешение какой-то загадки, кабардинец довольно миролюбиво произнес:
– Приходи свободным, друг [4]. Я был уверен, что могу на вас рассчитывать.
– А я – на тебя, собака, – резко ответил незнакомец. – Пришлось ждать несколько дней? У тебя была возможность помолиться за свою жизнь. Но теперь я здесь.
Пондар замолчал. Наступила минута тишины, слышно было только, как Наджия точит ножи на кухне. Наконец кабардинец ответил:
– Я умею ждать, луровелла [5]. Три года ждал, когда ты вернешься из России.
Опять наступила пауза. Всадник заговорил тихо и неторопливо:
– Три года, как мне объявили чир [6], три года, как я не видел детей. – От незнакомца пахло лошадью и ветром. Он уселся за стол, не спросив разрешения. – Я только от них. Непременно нужно было повидаться с детьми. Зачем им знать, что я спешу на схватку?
– Очень хорошо вас понимаю, – вежливо ответил кабардинец. – Надеюсь, вы оставили их в добром здравии.
Горец громко рассмеялся, достал из полотняной сумки бутылку крепкого полугара и налил в стоявший на столе стакан. Пил с удовольствием, пока не увидел дно.
– В России научился пить вино, – пояснил он. – А детям дал совет: человек не должен проливать кровь другого человека. Что мне стоит дать совет? А детям, может, на пользу пойдет.
Раздался шелестящий аккорд. Кабардинец вздохнул и произнес:
– Да, это вы правильно поступили. Будет хорошо, если дети не станут похожи на нас с вами.
– Хорошо, если они будут не похожи в первую очередь на своего отца, – незнакомец как бы размышлял вслух. – Судьба заставила меня убивать. Вот и сейчас она вновь кладет мне в руку нож. А дети, они ведь вырастут и сами возьмутся за оружие. Абреки растут на нашей земле подобно чертополоху колючему. Тысяча лет пройдет, а люди все равно будут убивать друг друга. Так уж заведено в горах.
Кабардинец, словно ничего не услышав, тихо произнес:
– Осень, совсем короткий день, уже полдень.
– Для разговора с тобой мне хватит света и днем, и вечером, и даже ночью. – В голосе горца послышались нотки усталости. – Отложи пондар. Сыграем в другую игру.
Они встали и вышли из двери хьешцы. Кабардинец что-то бубнил под нос. Незнакомцу показалось, будто тот вспоминал, как ему было трудно в прошлый раз.
– Забудь, что было тогда, – серьезно ответил всадник. – Начнем сначала. Ты же сам хотел, чтобы мы вновь встретились.
Мужчины отошли довольно далеко от гостиницы. Высокое, пронзительно синее небо и поросшие травой отроги гор везде были одни и те же. Над долиной висело неяркое осеннее солнце. Внезапно они остановились и с ног до головы смерили друг друга взглядом.
Всадник скинул на землю папаху и бурку и остался в дорогой черкеске, надетой поверх бешмета.
Они уже достали ножи, когда кабардинец попросил своего противника вложить в эту схватку все его мужество – как тогда, три года назад, когда тот убил его брата. Наездник впервые уловил нотки ненависти в голосе противника.
Они сошлись – и острая, как бритва, черкесская сталь полоснула по щеке кабардинца.
Что говорила в этот день долина вечных гор? О чем она шептала, о чем плакала? Разве мы можем понять слова нашей матери, родной земли, такие же невыразимо тоскливые и непостижимые, как простодушные музыкальные лабиринты трехструнного пондара?
Из окна своей комнаты Шарип видел конец схватки. Незнакомец наносил удар за ударом, кабардинец отступал, потерял равновесие и в падении резким тычком достал-таки до груди противника. Нож на глазах укорачивался, входя в живое тело. Второй удар Шарип уже не разглядел.
Второй – решающий. Кабардинец стоя наблюдал за агонией лежащего противника, которому уже не суждено было подняться. Потом вытер нож, воткнув его несколько раз в плотный травяной дерн, и, не оборачиваясь, двинулся в сторону гор.
Понд ар ему больше не нужен. Да и кто он сам теперь? Праведное ли дело он совершил, отомстив обидчику? Что ему теперь делать на этой земле после того, как он убил человека?
Шарип пошел на кухню выяснить, как вызвать полицию.
Наджия рыдала. Сквозь рыдания прорывались неизвестно кому адресованные вопросы: почему «они» все время убивают друг друга, почему «они» приходят именно сюда, к ее удаленной хьешце, почему это все должно происходить на глазах ее девочки, когда и кто положит этому конец?
* * *
До путешествия все спецы в один голос утверждали, что петля времени не дает точки сингулярности, в которой материальные объекты непременно должны были бы разрушиться. Факт налицо – путешественник во времени вернулся на двести лет назад и вроде сохранился. Вроде…
Он ощущал себя Шарипом. Но каким-то не совсем прежним Шарипом. Будто он спит и видит сон.
Может, это и есть сон? Ему надлежит понять, что заставляет людей браться за оружие, в первую очередь – за ножи, и как приостановить этот повторяющийся кровавый мираж. Обычай драться на ножах – этим гордились, этим бравировали – должен быть пресечен раз и навсегда, он не имел права уйти в будущее, и это было его, Шарипа, задание.
Ему захотелось посмотреть, как выглядел Старый-Юрт, что недалеко от города Нежный, двести лет назад.
В прошлом все выглядело совсем по-другому, но планировка родного села в ту эпоху, откуда он прилетел, в основном сохранилась – или, может, ее специально восстановили в более поздние времена? Он сидел в трактире на углу Горячеводской и Курганной. Пил с подполковником – вначале мятный чай, а потом и ячменный полугар местного производства. В манере русского офицера было что-то властное, он сам пригласил Шарипа за свой столик, и тот сразу согласился.
– Вы, молодой человек, обо мне знаете понаслышке, но я-то вас знаю. Я – Георгий Бичехаров. Покойный Николай Федорович Гикало рассказывал вам обо мне. Старик был со странностями, любил приврать. Не ради красного словца, развлечь людей было для него, как бы это сказать… в общем, хлебом не корми.
Нам обоим сейчас делать нечего, и я расскажу, что на самом деле было той самой ночью. Героями происшедшего были Ваха Дуев и
