не понимающую прелести красоты ее одухотворенного изящного лица, доверчивого и ласкового, и больших ясных правдивых глаз, опушенных длинными ресницами.
Сразу чувствовалось, что за такой женщиной нельзя было ухаживать. Ее только можно было полюбить безнадежно, завидуя счастливцу Загарину, у которого, далеко не красивого и не блестящего, такая жена, что даже кронштадтские сплетни не могли ее коснуться.
Все только дивились такой на редкость счастливой паре.
Почти с благоговейной осторожностью обнял Виктор Иванович жену и, поцеловав ее, хотел только сказать о несчастье — своем неожиданном назначении в плавание на три года, — как жена, крепко сжимая в своей маленькой руке руку мужа, словно бы не отпуская его от себя и точно все еще не доверяя тому, что сразу почувствовала, как только что увидела мужа, спросила:
— Да неужели могли сделать такую несправедливость? Назначили тебя командиром «Воина»?
— Напротив… Блестящее назначение, Вера.
— Но ведь ты не хочешь его.
— Еще бы!..
— Отказывался?
— Разумеется.
— И все-таки… на три года?
Виктор Иванович махнул головой.
— Нет… Это невозможно! — растерянно проронила молодая женщина.
И, вдруг спохватившись, сказала:
— Ты, милый, голоден… Идем в столовую.
Загарин отказался. Он закусил в Петербурге.
И с необыкновенной нежностью промолвил:
— Ты лучше садись, Вера… Устанешь.
— Пойдем ко мне… Няня здесь с Викой… Расскажи, что министр сказал… Отчего тебя назначил…
Мышка остановилась. Мальчик схватил ее и подбежал к матери.
— Мамочка! Смотри какая!.. Папа привез… Он всех нас возьмет! радостно кричал Вика.
И, показав матери мышку, отнял ее и вернулся к пожилой своей няне Матрене Петровне.
Вера Николаевна, казалось, все еще не могла поверить, что муж уйдет в плавание… Им всем так хорошо вместе…
«Все ли Витя говорил министру, чтоб остаться!?» — подумала она.
И, когда они уселись на маленьком диване в уютной, перегороженной японскими ширмами спальной, Вера Николаевна, стараясь скрыть от мужа душевное волнение, спрашивала:
— Ты говорил министру, что у нас Вика?.. Ты говорил, что скоро у нас…
И молодая женщина крепко прижалась к мужу, словно ища помощи, и продолжала:
— Ты говорил, что мы только четыре года женаты?.. Ты говорил, милый, что мы счастливы и не хотим расставаться? Говори… как тебя он встретил?.. Почему отказал?..
— Приветливо встретил и сразу огорошил. «Назначаю, говорит, командиром „Воина“, как одного из лучших капитанов. Надеюсь, довольны?»
— Изумился, милый?
— Да. Ты знаешь, до сих пор начальство не баловало вниманием. И вдруг: «из лучших»! Кто это мне удружил — перед министром — не понимаю! Не сам же выбрал… Однако подумал: верно, сейчас же отменит назначение… Желающих много… И сказал, что считаю себя вправе просить не назначать меня. Говорю, что семейные обстоятельства решительно вынуждают меня остаться здесь.
— Что ж он?
— Окрысился и грозно сказал: «На службе нет семейных обстоятельств!»
— Какое бессердечие! Да разве у него нет семьи? Нет детей? воскликнула Вера Николаевна.
И слезы задрожали на ее глазах.
— Он не бессердечный… И не злой… И семья есть…
— Так как же не понимает семейных обстоятельств?
— Понимает и свои и чужие… Но у нас, Вера, нет протекции… И знаешь — я не из ласковых телят… Не рассыпался в благодарностях за назначение… А в кабинете у министра было два старых адмирала да несколько штаб-офицеров… Он и хотел на мне показать, какой он радетель службы… Однако все-таки осведомился: «Какие такие могут быть семейные обстоятельства?..» Точно не знал, какие именно обстоятельства! — возбужденно проговорил моряк.
И, стараясь быть сдержаннее, чтоб не взволновать больше и без того взволнованную жену, Виктор Иванович продолжал:
— Ты поймешь, Вера, что не мог же я объяснять, что без тебя и Вики эти три года будут невыносимы… Да, верно, уж ему наболтали о нашем счастье…
— Ты прав, милый! — шепнула молодая женщина и пожала руку мужа.
— И я коротко сказал, что здоровье жены и сына требуют моего присутствия. И прибавил, что весь прошлый год плавал в Средиземном…
— А он?
— Ответил, что мои доводы не заслуживают уважения… И так… так скверно искривил свой беззубый рот в улыбку и колко сказал: «Такой чувствительный семьянин не должен быть моряком. Раз служите — должны плавать. Немедленно примите корвет и с богом!..» И некоторые из присутствующих тихо захихикали. Хотели подслужиться. Есть ведь подлецы!
Виктор Иванович поморщился точно от боли и продолжал.
— И ведь адмирал прав… Да, прав!
— Ты его еще оправдываешь?
— Да, родная моя. Ведь с тех пор, как я привязался к тебе, море перестало быть для меня прежним… Служба не захватывает больше… Меня манит берег… к тебе… Я знаю, что такое счастье… И как министр сказал, так хоть в ту же минуту подал бы в отставку.
— Так что ж?..
— А где сейчас найдем место? Чем будем пока жить? И не дали бы отставки… Еще, пожалуй, отдали бы под суд… Неповиновение начальству… Исключили бы со службы…
И взволнованным, виноватым голосом Виктор Иванович вдруг прибавил:
— Виноват я перед тобой, Вера. Должен был раньше выйти в отставку… Тогда бы…
— Что ты говоришь, Витя?.. Ты, хороший, избаловавший меня счастьем, виноват передо мной?! — перебила Вера Николаевна.
И, едва сдерживая рыдания, глядела на мужа прелестными большими и грустными глазами, полными бесконечно благодарной любви беззаветно преданной, но не влюбленной женщины.
Виктор Иванович благоговейно поцеловал ее руку и восторженно промолвил:
— Золотое ты сердце… А я все-таки виноват… «Слишком чувствительный семьянин для флотского офицера»!
Загарин пробовал улыбнуться. Но вместо улыбки вышла какая-то гримаса.
И он продолжал:
— Ушел от адмирала, и блеснула надежда. Извозчика и — к Путинцеву. Знал, что он в Петербурге… Знаю, что бесшабашный карьерист, без правил, только что выскочил, адмирал и влюбленный в себя… Любимец министра… А все-таки, думаю, товарищ… Стоит только доложить адмиралу, и меня вызволит…
— Не люблю я Путинцева! — вдруг возмущенно воскликнула Вера Николаевна, обыкновенно очень снисходительная к людям.
И лицо ее залилось румянцем.
— Хлыщ… Женатый Дон-Жуан… И еще хвастает победами… То-то и не любишь Путинцева.
— Просто не терплю его… Я видела его два раза в собрании… Он так гадко глядел на дам, что они должны бы сгореть от стыда…
— На тебя, надеюсь, не смел так смотреть? — спросил Виктор Иванович и внезапно побледнел.
— Что ты, милый… Хоть он и нахал…
— Смел бы! — глухо прошептал Виктор Иванович.
И Вера Николаевна, с чувством гадливости вспомнившая о взгляде Путинцева, еще вчера на улице заставившего ее покраснеть и отвернуться, снова вспыхнула и оттого, что скрыла про этот взгляд, чтоб не расстроить мужа, и оттого, что Путинцев осмелился так взглянуть на нее.
И она сказала:
— Разумеется,
