И Оскар Александрович , почти благодарный завучу за помощь и неожиданное доброе слово, покинул помещение.
Когда в твоей реке обмелеет русло,
Когда твои пажи погибнут на чужой
войне,
Когда даже солнце покажется слишком
тусклым,
Может быть, в этот день ты придешь
ко мне.
из песни(28)
Пока другие разрывались между собакой и человеком, Шуйский неделю наслаждался славой и поздними вечерами подумывал сменить работу, найдя такую, которая бы соответствовала его нынешней популярности. Это был рецидив его шумного концерта в ДК имени Мясникова, где он выступил вместе с мастером разговорного жанра Синюхиным и жонглером Благонравовым.
Синюхин, дородный краснолицый и громкий, начал первым, прочитав опешившим зрителям "Песню о Буревестнике". Зрители явно этого не ожидали. "В гневе грома, - чуткий демон, - он давно усталость слышит, он уверен, что не скроют тучи солнца, - нет, не скроют." У многих возникло чувство, что они провалились в какую-то другую реальность. Обрадовались далеко не все.
Потом на сцену вытолкнули Шуйского. Он так и не решил, имеет ли он право петь? За него это определил гитарный виртуоз Слава, призвав на помощь жонглера Благонравова, без усилий которого Шуйский бы на сцене не появился. Жонглер был болен ветрянкой и его зеленое пятнистое лицо - нечто среднее между маскировочной раскраской и полотном художника Буткевича - волновало.
Страх заразиться подтолкнул не переболевшего в детстве ветрянкой Шуйского к микрофону, где, как было сказано, его ждал шумный успех, особенно объяснимый на фоне выступления мастера разговорного жанра.
Правда, в середине первой песни на сцену вновь выскочил Синюхин - решил исполнить что-то на бис. Так на глазах у изумлен ной публики родился дуэт, авангардное звучание которого смогло удовлетворить ценителей всего нетрадиционного.
Наконец, усилиями пожарника Бабаяна, Синюхина удалось затащить за кулисы, и последующие песни Шуйский исполнял либо в одиночку, либо под аккомпанемент виртуоза Славы.
Позднее, - спустя неделю, - Шуйскому показали любительскую видеосъемку концерта, и желание сменить работу на более соответствующую его нынешней популярности, у него быстро улетучилось. Он узнал о себе много нового. Взять хотя бы это его манеру чесать за ухом и без конца дергать головой. Кроме того, его неприятно поразила непонятно откуда взявшаяся митяевская интонация, с которой он исполнял некоторые свои песни. Шуйский ужаснулся. Откуда это взялось? Он ли это? Может быть это жонглер Благонравов? Или пожарник Бабаян? Внимательно пригляделся и прислушался - ничего подобного, это он, Шуйский , худой, плоховыбритый, в выцветшей водолазке и черных джинсах, тот, кто вчера еще беззастенчиво наслаждался славой.
Но если вернуться к концерту, то Шуйский после второй песни пришел в себя, и даже разглядел в далеко не переполненном зале знакомые лица. В общем, он контролировал ситуацию, и голос его начинал дрожать только тогда, когда он объявлял новую песню. И с первым аккордом все приходило в норму.
Как выяснилось после просмотра видеосъемки - пел он, мягко говоря, неважно, но сам, к концу своего выступления, был почти счастлив. Он не ощущал тогда своей ущербности, и хорошо, что не ощущал. А то бы упал в обморок, и это могли принять за сценическую позу. Себя он таким образом потешил и стал причиной аплодисментов, не слишком продолжительных, но достаточно громких. Однако позднее Шуйский подумал, что аплодисменты предназначались, выходящему на сцену жонглеру Благонравову, не без изящества покрытому зеленкой. Он потребовал у Шуйского гитару, и в зале решили, что он тоже будет петь и насторожились. Но нет, он начал ею жонглировать, расстроив и гитару и Шуйского. Умный виртуоз Слава вовремя убежал, свой инструмент из рук не выпуская.
Короче говоря, первое выступление прошло успешно. Люди, правда, не плакали и цветов не дарили, как будто знали, что на них у Шуйского аллергия. И то что его спустя неделю от собственного выступления всего передернуло - даже неплохо. Зазнаваться надо постепенно. А самое главное - он не заразился ветрянкой. Нет, это был очевидный успех.
Второй раз просматривая видеозапись концерта в ДК и второй раз ужасаясь, Шуйский неожиданно увидел то, что заставило его зажмуриться. Он остановил пленку и, прежде чем перемотать ее обратно, медленно прошелся по комнате.
Следовало успокоиться. Ему могло и показаться. Ведь такое случалось с ним многократно. Сколько раз он некрасиво вздрагивал, когда встречал большеглазую длинноногую девушку, может быть не слишком на Алису похожую, но своим появлением способную в два раза ускорить биение его издерганного сердца. Наверное, и теперь был тот же случай. Он сел к экрану почти вплотную и принялся смотреть заново.
У той, что напомнила ему Алису, были короткостриженные волосы пепельного цвета / а не черные длинные/, изящные, едва заметные очки / Алиса на зрение никогда не жаловалась/... Но беспокойство не проходило. Несмотря на то, что видеокамера, снимая зал, почти ни на ком не останавливалась и девушку, что его взволновала, показала лишь однажды, Шуйский никак не мог унять волнение.
Пять лет - достаточный срок, чтобы убедиться в своей неве роятной бездарности. И дело не в том, что он пишет плохие песни. Eсли бы они были так уж плохи - он бы догадался. Просто он без дарно упустил то, что ему по праву принадлежало. И упустил не мало - Белое озеро, земляничные поляны, день, ночь. И даже то, что находится между днем и ночью - Москва, тоже было уже почти его. Точнее сказать, все это принадлежало им двоим, а они друг другу.
Но подобное не достается даром. Пять лет назад казалось, что цена слишком велика. Если любовь заставляет тебя меняться, а ты собою прежним дорожишь - кому такая любовь нужна? Кроме того действительно ли все это богатство по праву?
И что же? Теперь нет ни Алисы, ни прежней жизни, а есть подвал, из которого все реже хочется выходить на свет. Точнее, намечается прямая дорожка - из подвала на сцену и обратно. И нет ничего промежуточного. Но ни из подвала, ни со сцены людей толком не разглядеть. Его песни не настолько живы, чтобы заменить ему Алису. Эта не самая оригинальная мысль пришла Шуйскому в голову не в первый раз, но, пожалуй, впервые он не хотел ее прогонять.
Я маску не замечаю, настолько
привык, что совершенно спокойно могу
ходить в ней даже по улице.
из журнала(29)
Если жена Татьяна вряд ли могла помочь Оскару Александровичу Бургу, то дочь его - другое дело. Звали ее - Екатерина, Екатерина Бург, Екатеринбург. После возвращения одному уральскому городу исторического названия одноклассники дочку прозвали "Свердловск", что было не столько остроумно, сколько обидно. Но слава Богу, те времена прошли, теперь Екатерина училась в медицинском институте, где о Свердловске больше никто не упоминал, и она вновь превратилась в "Екатеринбург". Дочь неуловимо напоминала Оскару Александровичу прежнюю Таню, еще до замужества. Внешне вроде бы Катя была похожа на отца, то есть красавицей ее мог назвать не всякий. Но разве в этом дело? От прежней Тани был легкий характер, хорошо скрываемое ребячество и звонкий голос, пробивающий любую стену, любую броню.
Поэтому Оскар Александрович дочь свою обожал, но с тех пор как Катя поступила в медицинский в Санкт-Петербурге, видел ее не часто. Но когда дочь все-таки приезжала /иногда случалось, что на выходные/, Оскар Александрович преображался и домой возвращался с удвоенной скоростью, бегом, несмотря на неизбежную встречу с женой и свистки разгневанных милиционеров.
На этот раз дочь приехала как никогда вовремя. Бург, заму ченный последними событиями, наконец-то получил возможность излить душу и был утешен. Катя как будущий медик провела с отцом бесплат ный сеанс психотерапии, после чего удалилась, но вскоре вернулась с билетами в цирк, полученными, правда, не совсем бесплатно.
- Папа, когда ты в последний раз был в цирке? - спросила дочка. Оскар Александрович надолго задумался, но вспомнить так и не смог.
- Вот и отлично, - поставила диагноз Катя. - Одевайся немед ленно в самое лучшее и пойдем. Бург вздрогнул.
Цирк удивил Оскара Александровича. Клоуны, например, отбывали номер. Они изображали корриду, но вместо быка на арену вышла ленивая овца. Клоунам было где развернуться, но они предпочли пустое кривляние и столетней давности репризы. Закончилось тем, что на арене все уснули, включая овцу. Накрылись красной тряпкой и захрапели. Оскар Александрович едва к ним не присоединился. Но тут под куполом закружилось что-то невероятно легкое и белое. Ангел? Может быть и так, только в обличье девушки-подростка. Зазвучала такая музыка, от которой Оскару Александровичу сделалось спокойно, и мысль о том, что летать под куполом, наверное, опасно - так ему и не пришла. Он смотрел, запрокинув голову, на хрупкую фигурку вверху, с каждым новым ее угловатым движением все больше приходя в себя. Напоследок он подумал, что этот ангел мог бы учиться в гуманитарной гимназии / не в техническом же лицее?/. Не исключено что в 10"Б".
