Анна молчала, а он не вызывал ее на разговор.
- Что читаете, Егор Трифонович?
- Роман. - Он не мог отвыкнуть от неправильного ударения, хотя знал, как произносится это слово. - Люблю романы. Поучительности в них много, объяснил он. - Глубже проникаешь в людей.
Варвара Архиповна участливо посмотрела на гостью.
- Может, молочка?
- Нет, нет.
Анна разомкнула сумочку, подала Жестеву бумажку.
- Вот.
Жестев закрыл книгу, отложил вилку, прочел, вскинул глаза на Анну, перечел бумажку еще раз.
- Так, так...
Варвара Архиповна полюбопытствовала:
- Жалоба какая?
Егор Трифонович не ответил, поглядел пытливо на Анну.
- Пойдемте в кабинет, поговорим.
Они вышли с Анной в палисадник, сели на скамеечку под рябинами. Жестев долго молчал, потом сказал коротко, даже сурово, как никогда не говорил с Анной:
- Слушаю.
Она принялась сыпать словами, очень по-женски, торопливо и беспорядочно:
- Все у меня есть. А у детей еще больше будет. С работой все хорошо. Ну, не все, но все идет правильно. А ведь все это кто-то дал? Ведь я понимаю. Не хочется остаться в долгу...
Жестев посмотрел в небо. Не было ему ни конца ни краю.
- Вот ударит мороз, посладеют ягоды, - сказал он задумчиво. - Возьмешь тогда на варенье...
Он расправил бумажку.
- Поддержим, - сказал он. - Попросим Мосолкину, я поддержу, к Богаткину можешь обратиться...
- А может, что не так? - спросила Анна. - Может, не так написала?
- Почему же? "Прошу принять меня в партию. Потому что ей я обязана..." - прочел он. - Все правильно.
- Чего-то не дописала, - торопливо сказала Анна. - Чего-то надо мне еще тут дописать...
- Да разве суть в этом... - В глазах старика засветилась укоризна. Чего там дописывать... Важно, чтоб на совести все было правильно. Всмотрись в себя - за душой-то у тебя дурного нет?
Он и вправду заставил ее еще раз заглянуть себе в Душу.
- Решительности мало, Егор Трифонович...
Жестев пытливо на нее посмотрел.
- Это в чем же?
- Да как же... Помните, отдали семена? Не сумела поспорить, сдалась. Едва не обездолила колхоз...
Жестев ногой разгреб опавшие листья.
- А поспорила бы - добилась?
Анна посмотрела ему в глаза.
- Нет.
- То-то и оно, а на нет и суда нет. - Помолчал и с сожалением сказал: Спорить да доказывать тоже надо умеючи. Я вот тоже чувствую иногда, а доказать не могу...
- Значит, сдаваться?
Старик отрицательно покачал головой:
- Не сдаваться, а искать. Путя искать. Лбом стену не всегда прошибешь. Искать и в большом, и в малом.
Анна не поняла Жестева.
- Может, вы считаете... - Она выговорила с трудом: - Может, я не готова?
- Да нет, почему же? - сказал Жестев. - Тебе уже пришло время идти в партию.
XXIII
Март пришел неверный, шальной, неустойчивый. То таяло все, то опять схватывало морозцем. На озерке за Мазиловом вскрылись полыньи, дня два чернели, а потом снова затянуло ледком. В колхозе достраивали новый коровник, попросторнее, потеплее, с отдельным помещением для молодняка. Мосолкина радовалась и хвасталась перед людьми, собиралась теперь прославить ферму на весь район. Все приваживала на ферму молодежь, школьников, рассчитывала завербовать кое-кого к себе на работу по окончании школы.
Перегнать телят в новое помещение собиралась она к первому марта. Но, как всегда, что-то не доделали, чего-то не успели, погнали лишь на третий день марта. За дело взялись школьники, и тут случилась беда.
Санька Тихонов и Томка Аладьина погнали телят. Годовалых телят, крепеньких таких, веселых, бойких. От старого телятника до нового не более километра. Но Саньке вздумалось погнать телят через озерко, по льду. Выгоды в том особой не было, но так интересней. Томка кричала: "Не надо, Санька, подломится..." Но где же это видано, чтоб послушался мальчишка девчонку? Нарочно погнал через озерко. "А ну..." Телята побежали по льду, и ничего перебежали. Только одна рыжая телочка струсила - свернула с тропки и угодила в полынью: ледок проломился, телку потянуло под лед. Мимо шел Жестев.
К кому же было взывать Саньке, как не к Жестеву!
- Дядя Егор! Дядя Егор... Тонет!
Но дядя Егор и без крика заметил происшествие. Спрыгнул на лед, потянулся за теленком, и лед проломился и под ним. Однако он ухватил-таки теленка, подтолкнул к берегу. Выволок теленка, выкарабкался сам.
Теленок дрожал, мокрый, перепуганный, очумелый.
- Гони ходом на ферму! - велел Жестев Саньке, а сам что было сил побежал к деревне.
Домой прибежал оледеневший, разделся кое-как, вернее, раздела его Варвара Архиповна, растерся водкой, напился чаю с малиной, забрался на печку, укутался одеялом...
- Сосну, мать. К вечеру отойду...
Однако спустя час или два его начал трясти такой озноб, что стало уже не до сна. Варвара Архиповна закутала своего Трифоновича во все одеяла, накрыла шубой. Озноб не проходил. К тому времени в деревне уже узнали о происшествия. К Жестевым начали наведываться. "Ну как? Ну что?" Принесли термометр. Температура поднялась до тридцати девяти. Собрались в совхоз за врачом. Запротестовал, разумеется, сам Жестев.
- Не надо, обойдусь. К утру пройдет...
Однако к утру Егор Трифонович уже метался в бреду.
Анна сама поехала за врачом. После того, как Анну приняли в партию, она очень сблизилась с Жестевым. Старик не пытался ее учить, не командовал ею, получилось так, что Анна сама стала заходить к нему за советами.
Жестев здорово стар, жизнь достаточно его потрепала, седьмой десяток, пора на покой. Но старик не сдавался, все еще тащил по жизни свой воз. Задыхался, а тащил. Не хватало энергии, напористости, не раз возникал вопрос о том, что пора освободить его от секретарских обязанностей, но хорошие люди уважали старика, а плохие... Плохие терпели, тем более что силенок на борьбу с ними становилось все меньше и меньше.
У Жестева началась жестокая пневмония. Анна привезла врача, из больницы прислали сестру, лекарства. Старику становилось хуже и хуже. Врач уехал только к вечеру.
Анна вернулась домой поздно. Дети спали, свекрови тоже не было слышно. Алексей сидел за столом. Потрескивал включенный репродуктор.
- Ты знаешь, Жестев очень плох, - сказала она еще с порога.
- Иди ты со своим Жестевым... - как-то странно ответил Алексей. - Ты слушай, слушай...
И вдруг из репродуктора послышались позывные... Позывные Москвы!
У Анны перехватило дыхание.
- Что - война?
- Да ты что?.. Очухайся!
И вдруг она услышала:
- Мы передаем бюллетень о состоянии здоровья Иосифа Виссарионовича Сталина...
- Сталина?!
Она точно спросила репродуктор.
Алексей смотрел на нее тяжелым взглядом.
- Ты понимаешь?.. Сталин!
Радио не выключали всю ночь. Всю ночь за окном надрывался мартовский ветер. Анна плохо спала. Встала раньше обычного. Вышла из дома. Несмотря на раннее утро, народу на улице было много. Все шли в красный уголок.
Тревога за жизнь Жестева сразу ослабла, Жестева продолжали лечить, врач приезжал из Мазилова, сестра дежурила, больного навещали десятки людей, но все говорили о Сталине. Так много было связано с именем Сталина, так много Сталин значил, что все остальное теперь бледнело и уходило в тень...
Сталин - это было что-то огромное. Огромное, но далекое. И там она ничем не могла помочь. А здесь, рядом, тоже шла борьба. За человека. За добрую и большую жизнь.
Во вторую ночь Анна совсем не могла заснуть. За печкой пел сверчок. Все чиркал и чиркал свою заунывную песню. Свекровь похрапывала, иначе она обязательно плеснула бы в щель кипятком. По всей стране, по проводам и без проводов, от антенны к антенне неслись сообщения. Сердце, пульс, температура... И совсем рядом, через несколько домов, Таня Грошева, медсестра из участковой больницы, тоже следит за сердцем, за пульсом, за температурой. Через каждые четыре часа вводит Егору Трифоновичу пенициллин.
Почему Анне так безмерно жаль Жестева? Точно он ей родной...
И вдруг она ловит себя на мысли, что Жестева жалеет больше, чем Сталина. Ей неудобно в этом признаться. Даже самой себе. Но Жестев роднее, ближе, дороже. Тот - символ, а Жестев - живой человек.
Она запрятывает эту мысль в какие-то такие тайники своей души, куда никому и никогда не проникнуть.
С утра побежала к Жестевым. Тихонько вошла в избу. Варвара Архиповна дремала на лавке, подложив подушку под голову. Сидя у постели, дремала Таня Грошева. Дремал Егор Трифонович.
Таня открыла глаза. Виновато улыбнулась.
- Ну как?
- Падает... - Взглядом показала на термометр. - Доктор говорит, выкарабкается...
- Ой, Танечка!
Анна безвольно опустилась на скамейку. Все-таки она выпросила у судьбы жизнь Егору Трифоновичу...
И в тот же день, вечером, пятого марта, умер Сталин.
По радио передавали сообщение Центрального Комитета. Передавалось медицинское заключение. Извещение от комиссии по организации похорон...
Особенно притихшими казались дети. Они жались к печке и даже всхлипывали. Играли тихо-тихо. Да и не мудрено. Все хорошее связывалось в их представлении с именем Сталина. В школе постоянно твердили, что он - лучший друг. Всего. Детей. Велосипедистов. Мелиораторов. В детских домах даже конфеты давали с присказками, что о конфетах позаботился дедушка Сталин...
