С первой фотографии Альфреда, которую сделали в конце сороковых годов прошлого века, может быть в том же Париже, на нас будет пристально смотреть лицо изможденного человека, который, кажется, с большим трудом смог удержаться на плаву. Ему в это время исполнилось всего тридцать семь лет, но человеку на фотографии можно смело дать и все пятьдесят. Волосы изрядно поредели, на лбу появились три глубокие морщины, глаза сузились, смотрят на мир подозрительно и со злобой. Альфред разуверился в удаче и в том, что у мира есть по отношению к нему хоть какие-то благие намерения. Нечеловеческое напряжение, которое не ослабевало в течение многих лет, не могло не сказаться на психике, и без того балансирующей на грани безумия. У Круппа в Париже возникает стойкое желание покончить с собой. Но все обошлось, и приступ истерии отвел Альфреда от последней черты. Портье парижской гостиницы вызвал во время врача. Неизвестный человек, мало похожий на парижских гризеток, и стал для Круппа той феей, которая спасла ему жизнь. О своем нервном срыве Альфред упомянет между прочим в одном из своих писем, адресованных братьям: "...пять дней я вынужден был провести в постели (5 Tage lang bin ich nicht aus dem Bett gewessen); у меня были сильнейшие боли во всех членах, что и приковало мое бренное тело к ложу. Кровь шла носом, голова раскалывалась на части и никакого аппетита - короче говоря, проявились все неприятности, которые угодно было изобрести самому дьяволу".
Судя по письмам, лишь ностальгия по дому в такие минуты была спасительной ариадниной нитью, которая и не позволила Альфреду решиться на самоубийство. "Попросите сестру мою, Иду, - пишет в отчаянии Крупп, потому что никто, кроме неё не сделает этого лучше, попросите её описать в следующем письме мой дорогой и милый сердцу Эссен. Пусть она расскажет мне о наших родственниках и друзьях и пусть ничего не упустит в своем рассказе. Я испытываю в этом большую нужду" и вдруг - неожиданный эмоциональный всплеск посреди спокойного повествования: "Если бы невеста ждала меня, то и тогда я не был бы в большей спешке! (Wenn mich zu Hause eine Braut erwartete)".
Но письма Альфреда - это не только отчеты о сделках и выражение ностальгии по родине. В этих письмах нашли свое воплощения и обычные фобии Круппа. То вдруг ему привидится, что брат Герман выбрал бракованную сталь для производства валков, то ему покажется, что необходимо срочно заменить клапаны в паровом молоте, то вдруг он увидит во сне, как неожиданно треснул один из плавильных тиглей.
Альфред постоянно спрашивает в своих письмах, надежен ли ночной сторож и можно ли ему доверять в полной мере. "Думаю, - писал он, - что для этой работы необходимо найти ещё одного человека, чтобы этот второй страж беспрестанно следил за первым. А за вторым должен приглядывать и третий, которого также, но только в тайне ото всех, следует взять на работу". И вдруг в конце этого параноидального рассуждения мы встречаем полный отчаяния вывод, похожий на библейское изречение: "Но кто в силах помешать уснуть всем трем в одночасье?!"
И тут вновь дает знать о себе ещё одна фобия - панический страх перед огнем, перед бушующим пламенем. Больше всего Крупп боится ночи, когда на фабрике не останется ни души, а сторожа уснут по какой-либо причине. И тогда может начаться пожар...
"Вы сами знаете, - пишет почти в панике Крупп, - как быстро распространяется огонь, и вы знаете, что пламень может уничтожить на своем пути все, буквально все, слышите!"
Альфред даже предлагал братьям выгнать рабочих, которые будут замечены в курении. Все средства были хороши для того, чтобы не допустить пожара.
Но успокоенный обстоятельным и обширным письмом Густава, в котором подробно рассказывалось о делах на фабрике, Альфред набрался сил и решил продолжить свое путешествие. Впереди его ждала Англия.
И здесь Крупп смог отличиться. Из Франции Виктора Гюго он попал в Англию молодого Чарльза Диккенса. Однако письма Альфреда с берега туманного Альбиона ни в коей мере не напоминают знаменитых записок мистера Пиквика, хотя также отличаются природной чудаковатостью. Письма эссенского путешественника по своей стилистике больше близки чаплинским комедиям, чем выдержанному повествованию добропорядочного англичанина викторианской эпохи.
"И тут мои штаны на глазах у всех лопнули по шву", - замечает Крупп в одном из своих посланий. Или: "Сегодня какой-то незнакомец угодил мне кремовым тортом прямо в лицо". Но, пожалуй, большее ощущение клоунады создается из-за того, как Крупп описывает свои шпионские приключения в Англии. Его главная цель - выяснить все относительно секрета шеффилдской стали. Ради разгадки этой тайны отец Альфреда, Фридрих Крупп, пожертвовал своим здоровьем и жизнью. Если учесть особенности психики эссенского путешественника, то вполне можно было предположить, что поиски тайны, да и сама шпионская атмосфера должны были создать благоприятные условия для развития ещё одной мании.
Так, перед отъездом из Пруссии Альфред специально настоял на том, чтобы его заграничный паспорт был выписан на имя "А. Круп" с одним "п" на конце и без расшифровки имени. По его мнению, это больше походило на английское имя. В свой багаж путешественник положил пару острых шпор. Он был уверен, что верховая езда является обязательным атрибутом любого джентльмена. Если вдруг кому-то вздумается обыскать его багаж, то шпоры все скажут сами за себя.
Изо всех сил Альфред старался сохранить свое инкогнито. Он писал из Парижа зашифрованные письма, когда речь заходила о поездке в Англию. Эти письма Альфред отправлял на имя своего компаньона Золинга. Заговорщики в тайне должны были встретиться уже в Ливерпуле и оттуда продолжить свое путешествие вплоть до самого Шеффилда.
Вот как описывает Альфред свою первую шпионскую вылазку, которую он предпринял совместно с Золингом: "Только вчера нам пришла мысль совершить прогулку приблизительно в пяти милях от того места, где мы остановились. И тогда я смог увидеть без чего-либо предварительного уведомления новую фабрику по выпуску стальных валков для медных пластин, которая к моменту нашего приезда проработала совсем недолго и вполне могла считаться новой.
Я был одет соответствующим образом. На мне были высокие сапоги со шпорами, и владелец фабрики, завидев нас, мог быть сбит с толку нашим безупречным видом. Он бы так и остался в недоумении, решая для себя вопрос, почему столь блестящие джентльмены прогуливаются недалеко от его владений".
Но к чему привели все эти шпионские приготовления? Был ли визит Альфреда Круппа по-настоящему успешным? Удалось ли ему разузнать хоть какие-то секреты выплавки знаменитой шеффилдской стали? Пожалуй, на эти вопросы можно дать лишь отрицательный ответ. Поведение Альфреда в Англии напоминало фарс, или водевиль короля вальсов Иогана Штрауса из Вены. Все, что смог узнать Крупп так это то, что хорошая сталь получалась из высококачественного железа и благодаря безупречному соблюдению всего сложного технологического процесса. Альфред лишь с горечью признал, что рудники Рура не могли предоставить ему необходимого сырья. Обогащенная руда находилась лишь в Швеции, где уже давно хозяйничали англичане.
Нужно сказать, что в конце 30-х годов девятнадцатого столетия знаменитый секрет Хантсмена уже успел стать всеобщим достоянием. Англичанам уже давно нечего было скрывать. Времена Наполеона и экономической блокады ушли в вечность. Складывалась довольно парадоксальная ситуация: если бы два визитера из Германии, старавшиеся всеми правдами и неправдами сохранить свое инкогнито, напрямую обратились бы к авторитетным людям, то им, безусловно, предоставили бы больше информации, чем та, которую удалось заполучить Круппу и Золингу благодаря своему шутовскому маскараду.
Так и видятся эти две странные фигуры провинциальных немцев, которые на практике решили разыграть один из сюжетов английского писателя все той же викторианской эпохи, сэра Артура Кона Дойля, о неутомимом сыщике Шерлоке Холмсе и его верном докторе Ватсоне. Еще не было написано ни строчки, ещё не родился даже замысел, а прототипы уже бродили по доброй старой Англии, может быть, вызванные из неких черных непроницаемых глубин воспаленным сознанием морфиниста и алкоголика англосакса Эдгара Алана По в далекой Америке. Здесь поневоле задумаешься над тем, что же все-таки управляет миром: идея или материя.
Крупп провел в Англии около пяти месяцев. Ему так и не удалось добыть никакой другой информации помимо той, которую он мог заполучить даже не выезжая из родного Эссена. Однако в целом Англия произвела на Альфреда неизгладимое впечатление. По его словам, уезжая в Британию, он заранее ненавидел всех её обитателей. Это продолжалось до тех пор, пока Альфред сам не оказался в этой стране и "не нашел здесь добрых, искренних мужчин и женщин". Здесь следует сказать, что для всех Круппов в последствии, даже в эпоху фашизма, будет характерна абсолютно искренняя англомания. Феномен, который можно, пожалуй, объяснить лишь с позиций фрейдизма: что-то вроде идентификации себя с агрессором. Англия с её секретом чуть не разорила весь род, но она же, Англия, являясь самым серьезным соперником и великой индустриальной державой, была идеалом, к которому следовало стремиться, и, как строгий отец по отношению ко всему роду немецких промышленников, заставляла неустанно трудиться, заставляла, несмотря ни на что, крепко держаться в седле.
