— Пятилѣтка имъ никогда не удастся — крикнулъ кто то съ мѣста.
— Какъ можно говорить: — «не удастся» о томъ, что уже удается. Другой, и совершенно праздный вопросъ — какою цѣной?… Весь союзъ совѣтскихъ, соцiалистическихъ республикъ, вся прошлая громадная Россiя, скажу банальное избитое слово: — шестая часть свѣта, со ста сорока миллiонами населенiя обращается въ громадную фабрику, производящую все то, что нужно для человѣчества. Въ ней работаютъ — рабы. Нищiе, голодные, боящiеся окрика своихъ мучителей и притомъ фанатически вѣрующiе, что они проповѣдники новой свѣтлой религiи, религiи соцiализма… Это же Египетъ какой то… Египетъ временъ фараоновъ!.. Но Египетъ съ усовершенствованкыми путями сообщенiя, съ радiо, съ аэропланами… Вотъ они повсюду закупаютъ и заказываютъ коммерческiй тоннажъ. Это готовится такой дампингъ, передъ которымъ не устоитъ никакое государство. Года черезъ два заводы Форда подъ Нижнимъ Новгородомъ выпустятъ автомобили «Made in U.S.S.R.» цѣною, здѣсь, въ Парижѣ 2000 франковъ. Кто можетъ съ этимъ конкурировать?… Вы скажете: — «ихъ можно запретить… наложить такiя пошлины, что они станутъ дороже здѣшнихъ»… Да не очень то запретите, когда самъ пролетарiатъ, сами рабочiе, скажемъ, работающiе у того же Рено, или Ситроена, кинутся покупать эту дешевку?.. Сами будутъ рубить сукъ, на которомъ сидятъ. Сами будутъ загонять себя въ соцiалистическое рабство. А потомъ придутъ корабли съ хлѣбомъ, со всевозможнымъ сырьемъ, съ лѣсомъ, добытыми въ громадныхъ государственныхъ кол-хозахъ рабскимъ трудомъ и завалятъ всѣ рынки… Вотъ недавно въ Бразилiи пришлось выкинуть нѣсколько тоннъ мѣшковъ съ кофе, чтобы не подорвать цѣнъ на кофе… Еще гдѣ то по той же причинѣ пшеницей топили паровозы… Совѣтскiй дампингъ затопитъ всѣ рынки. Трудъ станетъ безцѣльнымъ. Государства станутъ передъ дилеммой: — или заводите у себя такой же рабскiй трудъ, такую же скотскую жизнь, стройте чрезвычайки, разстрѣливайте неповинующихся рабочихъ, или становитесь въ полную зависимость отъ совѣтскаго союза и увеличивайте до безконечности армiи безработныхъ. Въ Европѣ готовится самое ужасное рабство и что примѣчательно: — сами будущiе рабы — рабочiе — куютъ себѣ рабское ярмо. У соцiализма два пособника: — жадность и глупость и оба они въ Европейскихъ демократiяхъ на лицо. Торжество соцiализма — обращенiе нацiи въ безсловесную толпу, которой легко управлять… И правители найдутся… Только будемъ ли мы тогда довольны своими правителями?…
Стасскiй кончилъ. Онъ сдѣлалъ чуть замѣтное движенiе головой, нѣчто въ родѣ поклона и безсильно опустился на стулъ. Воспламенившiйся было, въ старомъ тѣлѣ духъ угасъ. Передъ толпою былъ старикъ, такъ странно похожiй на большую хищную птицу. Теперь эта птица словно была мокрой и нахохлилась.
Слушатели были подавлены. Раздавшiеся, было, жидкiе апплодисменты сейчасъ же и оборвались. Докладчикъ нарисовалъ такую жуткую картину будущаго, что странно и дико было рукоплескать своей грядущей гибели.
Нѣсколько мгновенiй въ залѣ стояла тишина. Потомъ она стала прерываться отдѣльными возгласами.
— Если бы это говорилъ кто нибудь другой… какой нибудь провокаторъ, прiѣзжiй изъ совѣтчины агентъ чрезвычайки, а то — Стасскiй… Стасскiй!..
— Первый умъ Россiи… Соцiалистъ въ прошломъ.
— Какой онъ тамъ соцiалистъ. Никогда ни въ какой партiи не былъ. Типичный Русскiй анархистъ. Всегда и все отрицавшiй…
— Раньше отрицалъ Императорскую власть, религiю, армiю, потому что они были въ силѣ. Теперь отрицаетъ соцiализмъ, потому что настало его царство.
— Неужели и вы считаете, что совѣтскiй коммунизмъ имѣетъ что нибудь общее съ соцiализмомъ? — Если не признать этого, придется согласиться съ крайними правыми, считающими, что все это еврейскiй заговоръ, а согласитесь, что это было слишкомъ простое рѣшенiе вопроса въ духѣ «Сiонскихъ протоколовъ».
Залъ гудѣлъ голосами. Въ Президiумѣ совѣщались. Оставить докладъ Стасскаго безъ возраженiй было нельзя. Слишкомъ тяжкое впечатлѣнiе онъ произвелъ на слушателей. He того ожидали отъ него устроители доклада.
Было рѣшено открыть пренiя по докладу.
Зазвонилъ колокольчикъ предсѣдателя.
— Слово предоставляется Ѳедору Ѳедоровичу Разгонову.
На эстраду вошелъ старикъ съ длинными и густыми, совершенно бѣлыми волосами, причесанными по старой «профессорской» модѣ назадъ. Сѣдые усы и сѣдая «интеллигентская» бородка красили его усталое, покрытое морщинами, блѣдное лицо. Онъ поклонился публикѣ и началъ…
— Господа! докладъ почтеннаго Владимiра Васильевича — цѣлое откровенiе… Мы должны… Нашъ священный долгъ… довести его въ цѣломъ… Во всемъ его объемѣ до свѣдѣнiя иностранцевъ. Намъ дано видѣть — имъ не дано видѣть… И мы должны имъ открыть глаза… Но, господа, отъ лица своей партiи… Я старый соцiалистъ считаю своимъ долгомъ заявить, что то, что дѣлается въ Совдепiи отнюдь не соцiализмъ. И въ этомъ глубокоуважаемый Владимiръ Васильевичъ жестоко ошибается — никогда не соцiализмъ!.. Соцiализмъ не рабство!.. Нѣтъ!.. Тысячу разъ кѣтъ!.. He рабство и не обманъ!.. Свобода, равенство и братство, какъ были, такъ и останутся священными лозунгами…
Мы должны, господа, забыть всѣ наши разногласiя, всѣ наши партiйные споры и объединиться… Придти къ полному единенiю… Всѣ отъ крайняго лѣваго до праваго нашихъ фланговъ начать рѣшительную борьбу словомъ съ большевиками, этими дѣйствительно разрушителями великой Русской культуры, давшей намъ Пушкина…
— Э… завелъ волынку, слышали, — довольно громко сказалъ кто то подлѣ Нордекова. — Теперь заговоритъ о митингахъ протеста, о подписныхъ листахъ съ воззванiями къ международной совѣсти. Надоѣло!..
И точно… Съ эстрады раздавалось:
— Мощные митинги протеста… Во всѣхъ городахъ всего свѣта… Рѣчи лучшихъ ораторовъ. Просвѣщенныхъ умовъ… Громкоговорители… Неослабно и неустанно будить народную совѣсть, призывать къ бойкоту всего совѣтскаго, къ презрѣнiю ихъ всѣми, разъяснять всю пагубность, всю несостоятельность совѣтской системы…
— Они насъ шимозами, а мы ихъ молебнами, — говорилъ, ни къ кому не обращаясь, сосѣдъ Нордекова.
— Это уже было разъ… Ничему мы не научились… Они насъ изъ пулеметовъ… А мы иконы… Митинги, рѣчи, протесты… Придумайте, господа, что нибудь новое и дѣйствительное.
И будто для подтвержденiя словъ говорившаго рядомъ съ Нордековымъ, на эстрадѣ стараго профессора смѣнилъ маленькiй щупленькiй человѣчекъ въ изящномъ смокингѣ, въ лакированныхъ аккуратно завязанныхъ туфелькахъ, старый, но красивый барскою изнѣженною красотою, съ блѣднымъ лицомъ и голубыми, выцвѣтшими глазами.
— Слово предоставляется писателю Ивану Максимовичу Леонардову.
Довольно дружные апплодисменты вспорхнули по залу.
— Господа, — сладкимъ, негромкимъ голосомъ началъ писатель, — и то, что говорилъ Владимiръ Васильевичъ, и то, къ чему насъ призывалъ Ѳедоръ Ѳедоровичъ взаимно одно другое дополняетъ и разъясняетъ… Вы простите меня за нѣкоторую несвязность рѣчи… Тотъ, кто хорошо пишетъ не всегда можетъ хорошо говорить… Поднятый вопросъ меня необычайно волнуетъ. Оба почтенные оратора не коснулись главнаго, по моему мнѣнiю, самаго существеннаго. Они говорили о матерiальной сторонѣ, не касаясь стороны духовной.
Идетъ борьба Христа съ сатаной. И намъ надо объединить свои души въ этой борьбѣ. «Едиными устами и единымъ сердцемъ»… Я не говорю, что надо отказаться совсѣмъ отъ дѣйствiй… Отнюдь нѣтъ… Но каждый изъ насъ понимаетъ, что всякая, такъ называемая интервенцiя съ оружiемъ въ рукахъ совершенно исключается. Дѣйствiя противъ большевиковъ выражаются не въ одномъ террорѣ, не въ бряцанiи оружiемъ, а въ каждомъ нашемъ словѣ, движенiи, жестѣ, мысли, проникнутыхъ дѣйствительностью, рождающей здоровую атмосферу и убивающей охватившiй насъ маразмъ… Мы должны проникнуться извѣстнымъ мистическимъ настроенiемъ вѣры, чтобы создать опредѣленные, такъ сказать, флюиды борьбы… Важно, господа, не то, когда падутъ большевики, а важно то, что они непремѣнно падутъ, что они должны пасть… Важно, что мы хотимъ, чтобы они пали и знаемъ и вѣримъ, что это такъ и будетъ… Иными словами я васъ призываю къ вѣрѣ, что горами движетъ… Будемъ всѣ вѣрить въ паденiе большевиковъ, создадимъ атмосферу, насыщенную флюидами такой вѣры и этимъ своимъ невидимымъ воздѣйствiемъ, мистическою своею вѣрою мы погубимъ ихъ навѣрно и навсегда…
— Такъ вѣдь вѣра то безъ дѣлъ мертва есть, — громко сказалъ сосѣдъ Нордекова. Онъ сильно волновался рѣчами ораторовъ и близко принималъ къ сердцу то, что говорилось съ эстрады.
