Наверное, поэтому Головачев и проверял меня время от времени. Со стороны ему было видней.
Как только я взглянул на себя и на всю нашу ситуацию под этим новым углом, мне вдруг показалось, что нормальных людей вообще не существует. Может, они и существуют, но определение "нормальность" или "я - не сумасшедший" - это все-таки больше самооценка, краткая и невероятно хвастливая автобиография, но никак не описание работы полностью функциональной системы.
Просто взгляд изнутри. Сквозь узкие смотровые щелочки. Которые к тому же заросли волосами. Но некоторым нравится. Они подходят и говорят: "Какие красивые у вас ресницы".
То есть во всей этой близорукости и мохнатой в некотором отношении невозможности разглядеть истину присутствует еще и эстетический элемент. Забавно.
А нужен специалист. Чтобы послушал, подумал и сделал вывод: "Да, вы не сумасшедший. Вам нечего здесь делать, батенька... Пожалуйста, немедленно отпустите его". Но о себе он ведь, наверное, тоже думает, что он не сумасшедший. И судит меня, опираясь на свое собственное представление о том, как должен вести себя абсолютно не сумасшедший человек. Такой же примерно, как он.
А что если у нас с ним просто одинаковая форма безумия?
Короче, я понял, что с теми, кто на тебя похож, надо держать ухо востро. Впрочем, пообщавшись несколько недель с доктором Головачевым, я стал подозревать практически всех. Кое-кому ради забавы даже присматривал место в нашей больнице.
Большое опасение, например, вызывала заведующая той самой кафедрой в моем институте, где мне все никак не могли дать часов и без конца повторяли: "Ну вот, дождемся вашей защиты, а там посмотрим". Как будто у них было что-то со зрением и после заседания диссертационного совета оно чудесным образом должно было исцелиться.
Постоянная надежда на чудеса. Будь ты хоть комсомолец, хоть член КПСС с большим пузом. В любом случае догадываешься, что партбилет в кабинете у окулиста не помогает. Всегда хочется чуда. "Простите, как лучше пройти к купальне Силоам? Замучили эти минус десять". (См. Ев. от Иоанна, гл.9, ст.7-11)
Клавдия Федоровна, руководившая кафедрой, тревожила скорее даже не поведением, а внезапной переменой своего отношения к жизни. Будучи уже довольно опытной старой девой - с устоявшимися привычками, любовью к белым носкам и панталонам в горошек, которые она в жаркие дни надевала под тонкое прозрачное платье, - обладая твердой психикой и ясными представлениями о том, как вести домашнее и кафедральное хозяйство, она вдруг однажды решила выйти замуж.
Разумеется, ей это удалось. Благодаря решительному складу ума и отсутствию брезгливости в выборе средств ей вообще многое удавалось, и скорее всего именно по этой причине она неожиданно забрала себе в голову, что ей нужен муж. Захотела продемонстрировать свою мускулистую силу. В фехтовании такие штуки называются "тур-де форс". Не по делу, конечно, но удовольствие доставляют. Ведь не была же она настолько наивна, чтобы верить во всю эту чушь насчет надежной мужской руки, которая и в старости опора и в юности тоже чего-то там - шаловливое, неугомонное и любопытное. Плюс юркое, как хорек. Только зазевайся.
Тем более что ее женская рука была понадежней целого пучка муж
ских. Подрагивающих в ее присутствии, покрывающихся мурашками и по2том. Далеко не от вожделения, надо сказать.
В общем, претендента искать ей пришлось недолго. Постоянная занятость конференции, заседания, разнос подчиненных, снятие стружки со студентов - не предполагала длительного и серьезного поиска. Выбор пал на Тихосю. В миру Тихон Николаевич Осипецкий. Самый худой доцент в мире.
Тихося приносил на свои семинары кефир и пил его из толстой бутылки, запрокидывая голову и не отворачиваясь от студентов. У него было что-то с желудком, поэтому он всегда морщился, делая очередной нелегкий глоток. Девушки стыдливо опускали глаза, потому что стеснялись смотреть на Тихосин кадык, который шевелился, как отдельное существо, и каким-то образом все время намекал на то, что, по идее, он должен располагаться где-то в таинственном низу Тихосиного организма, а не на бесстыдно открытой да еще и выбритой шее. Мужская часть аудитории не прятала глаз, поскольку, сидя рядом со смущенными девушками, она в той или иной степени думала о том же, на что намекал тихо шевелящийся Тихосин кадык. Мужская часть аудитории думала о любви.
И тут появилась Клавдия Федоровна. Очевидно, ее тронул тот неясный призыв, который исходил от Тихоси в момент публичного распития кефира. Скорее всего он исполнял свой номер с бутылкой и на кафедре тоже. Чем еще занять себя одинокому доценту на перемене? Свадьба состоялась почти мгновенно. А вот дальше все пошло непонятно как.
Через день после свадьбы счастливый муж был вышиблен из уютного семейного гнезда, которое ему так и не дали свить. Заботливой птахи, снующей с веточкой в клюве туда-сюда, из Тихоси не получилось. Видимо, в те моменты, когда он цедил свой кефир, в его запрокинутую голову вливался не только молочнокислый продукт, но и самые разнообразные мысли. Поделившись этими размышлениями со своей новобрачной, нетерпеливый Тихося совершил роковую ошибку. Клавдия Федоровна была порядочной девушкой и совершенно иначе смотрела на взаимоотношения полов. Она была изрядно удивлена тем, что кому-то из ее коллег вообще могли прийти в голову такие грязные мысли. Она даже представить себе не могла, какое пагубное воздействие оказывает обычный кефир на неокрепшее половое сознание советских доцентов.
Так или иначе пылкий Тихося с треском вылетел из двухкомнатной квартиры Клавдии Федоровны, а привычно невыносимая жизнь ее подчиненных превратилась на этот раз в настоящий ад. В многострадальный Сайгон, где как раз в это время американцы негласно уже занимали бывшие казармы французских колонизаторов. И мне, кстати сказать, предстояло там работать. Выживать в джунглях Меконга. Разумеется, в роли трепещущего вьетнамского крестьянина.
"'Ave you seen Vietcong, son? You haven't? You're lying, dirty native swine! Die, son-of-a..." ("Вьетконговцев не видел, сынок? Нет? Не лги мне, мерзкий туземец! Сдохни, уб...". Пер. с англ.)
Так что усилий доктора Головачева для исцеления Клавдии Федоровны могло бы и не хватить. Медицина в ее случае разводила руками, а "внук Ленина" рядом с этой гордой наследницей рода Клавдиев выглядел как буколический персонаж. Беззаботный пастушок Вергилия, наигрывающий под кустом на свирели свое "ай-лю-лю".
* * *
Сокращать Тихосю до "Тихоси" было одно удовольствие. Тихоном Николаевичем, кажется, его не называли даже в лицо. Он бы, наверное, и сам удивился, услышав хоть что-нибудь вместо "Тихоси". Так моя еврейская бабушка при всей своей нелюбви к Иосифу Сталину еще и теперь говорила "Сталинград", когда вспоминала живущих в этом городе родственников.
Люди привыкают к определенному звуку. Особенно когда он связан с тем, что для них дорого. Тихося, очевидно, был дорог самому себе (поскольку, как выяснилось, даже Клавдия Федоровна дорожила им совсем недолго), а моя бабушка любила Сталинград. Хотя к этому времени уже прошел целый год с тех пор, как Гагарин слетал в космос, а Сталинград стал Волгоградом.
К третьему курсу мы несколько раз пытались сократить и других преподавателей, но у нас ничего не вышло. Получались какие-то жалкие "Валвикты", "Натсеры" и "Григорасты". "Григораст", в принципе, было неплохо, но семантического волшебства "Тихоси" в нем не хватало. Фонетика в этом мероприятии - всего лишь полдела. Стоило один раз увидеть, как наш любитель кефира и тайных мыслей вынимает из портфеля, поглядывая на студенток, свою заветную бутылочку, и сразу становилось понятным, что имя ему - "Тихося".
Во всяком случае, тот, кого раза три успели назвать "Григорастом", на настоящего "григораста" ни в коем случае не тянул. Максимум - на "григорастика". К тому же никакой внятной дисциплины он не преподавал. Так, один небольшой спецкурс. Кажется, даже в зачетку во время сессии он не шел. Поэтому, когда четвертой парой вне расписания ставили его семинар, по коридору шелестело: "Сорвемся".
Люба на эту тему постоянно распевала песенку "С одесского кичмана сорвались два уркана". Ей ужасно нравилось убегать. При этом совершенно неважно - откуда. Если бы мы учились на одном курсе, я вообще не посетил бы, наверное, ни одной лекции. Шатался бы с ней по Москве и целовался в парадных. Но она была на десять лет старше, и "срываться" мне приходилось совсем с другими людьми.
"Это неправильный вариант, - поправлял Любу Соломон Аркадьевич. Утесов поет: "С одесского кичмана бежали два уркана". Понимаешь? "Бежали", а не "сорвались". Откуда ты взяла это слово? Сорваться можно только с какой-нибудь высоты. Упасть откуда-нибудь, понимаешь?"
Думаю, она научилась этому слову у тех самых хулиганов из Приморья, которых так полюбила в детстве и которые, несмотря на все свое могущественное влияние, почему-то позволили ей впустить неприключенческого и незахватывающего меня в ее жаждущее стремительных порывов сердце.
