— Ты, Егорушка, не думай об этом…
Молотов не слыхал ее слов. У него поднялись и заходили мысли о будущем. Опять вспыхнула внутри работа…
— Господи, — сказал он в глубоком раздумье, — не старую, отцами переданную жизнь продолжать, а создать свою… выдумать ее, что ли?.. Сочинить?.. У умных людей спросить?.. Умные люди оттого и умны, что никогда о таких вещах но говорят…
— Так и мы не будем говорить…
— Нельзя, Леночка…
Леночка слушала его с полным вниманием, раскрывши глаза широко. В ее чудных глазах любовь светилась; ротик ее полуоткрыт; яркий румянец горит на щеке…
— Неужели моя жизнь пропадет даром?.. Где моя дорога?.. Неужели так я и не нужен никому на свете?
Он крепко задумался. Леночка все смотрела на него, ожидая признаний; но при последних словах Молотова она неожиданно обвила его шею руками и осыпала все лицо поцелуями, крепкими и жаркими, какими еще никогда не целовала его.
— Егор Иваныч!.. Душка!.. Ты герой!..
Молотов пожал плечами и чуть вслух не сказал: «Душка!.. Герой!.. Вон куда хватила!..»
Поцелуи не разогрели его, несмотря на то что Леночка первый раз охватила его так страстно. В ее поцелуях, горячих и бешеных, было что-то серьезное; стан ее выпрямился, она точно больше ростом стала; во всей ее позе была решительность и какая-то женственная смелость и отвага; грудь поднималась медленно и равномерно, и чудно откинула она в сторону свою маленькую ручку… Молотов ничего не заметил. Он смотрел угрюмо в землю…
— Милый мой!.. Егорушка!.. И мне тоже все чего-то хочется… Я перестала понимать себя… боюсь всего… такие странные сны… Я плакала давеча…
— О чем, Леночка?
— И сама не знаю о чем… Но теперь ты стал говорить, и мне так легко, так легко… Я никого на свете не боюсь… Я птица!.. Полетим, Егорушка!..
— Полетим, — сказал Молотов и засмеялся…
Леночку обидел этот смех…
— Всегда так… зачем чувство охлаждать?..
— Куда же лететь?
— А вот чрез кладбище, за озера, за Волгу… туда, туда… Ты понесешь меня в объятиях… Пойдем в долину; хижину выстроим… Пусть все меня оставят; я никого не хочу…
— Леночка, возможно ли это?
— Ах, какой ты несносный!.. Я знаю, что нельзя, ведь не дурочка… Для того разве говорят?.. Это так. Ведь я люблю тебя, Егорушка…
Молотов засмеялся…
— Ой, как ты громко смеешься!
Леночка замолчала, опустила ресницы вниз; досадные слезы пробивались на ее глазах, она гневно щипала мантилью.
— Господи, чем это все кончится? — вырвалось у Молотова.
— Да о чем же ты горюешь, Егорушка?
Не спросила бы его Леночка с такой любовью, если бы знала, о чем он думает. Молотов от злости стал несправедлив; у него желчь разлилась… Он думал: «Полетим, Егорушка!..» Ах ты птичка, птичка!.. Полетим!.. «Я сама знаю, что нельзя!..» Что это я наделал?.. Как так втянулся в эти странные отношения?» Припомнилась ему вся любовь, вся игра в поцелуи, пожатие рук и сладкие глазки, припомнились страстные ночи, и досадно ему было, зачем все это случилось. Но, несмотря на все это, он как-то невольно тянул время последнего свидания. «Надобно покончить, — думал он, — сказать ей…», а сам все сидел, и не хотелось ему уйти так скоро…
— Егорушка, да что ты такой скучный?.. Что с тобой сделалось?..
Егор Иваныч не отвечал; он думал: «Ах вы божьи ласточки!.. Господи, как все это сделалось? Неужели наши отношения кладут на меня серьезные нравственные обязательства?.. Что нас связало? Несколько поцелуев, бог знает каким образом полученных. Я и сам не знаю, что такое у нас вышло. Во всяком случае, один исход — расстаться».
— Егорушка, — говорила Леночка…
«Допрашивается! — думал Молотов. — Но, быть может, я напрасно беспокоюсь; вероятно, кончится все просто…»
Леночка опять обняла Молотова. Ему сделалось невыносимо.
— Елена Ильинишна, — сказал он серьезно…
— Что?
— Нам пора объясниться…
У Леночки сжалось сердце. Она предчувствовала какое-то горе; никогда Егор Иваныч не говорил так с нею.
— Разве мы не объяснялись? — спросила она…
— Нет, не объяснялись; все у нас было, кроме объяснений.
— Ну, скажите, — ответила Леночка, боязливо глядя на собеседника.
— Вы меня любите?
Леночка хотела обнять его. Он уклонился.
— Я вас очень люблю…
— Но, разумеется, можете привыкнуть к той мысли, что мы не всегда будем поддерживать каши отношения.
— К чему же об этом говорить?
— Подумайте, пожалуйста, и выскажитесь откровенно. Ей никогда не приходил такой вопрос на ум, и она с замешательством отвечала:
— Да, я вас люблю…
— Простите же меня, Елена Ильинишна, я вам не могу отвечать тем же…
Леночка взглянула на него испуганным взглядом и вскрикнула. Болезненно отозвался этот крик в душе Молотова. «Вот она так любила!» — подумал он.
— Елена Ильинишна, кто же виноват? Кто виноват? Вы должны помнить, что не я первый… — Молотов оборвался на полуфразе, потому что невольно почувствовал угрызение совести. «Что ж такое, что не я первый», — шевельнулось у него в душе, и он кончил иначе, нежели начал:
— Более мой, что же это на меня напало!..
Он страдал. Леночка смотрела все молча и испуганно. Лицо ее было бледно; сердце сжалось и ныло страшно, рука ее как лежала на плече Молотова, так и осталась, и Молотов слышал, как рука ее дрожала слегка. «Зачем же она любила?» — думал Молотов со страхом.
— Что ж это, Егор Иваныч, разве можно так?.. Вы говорили, что будете любить…
— Нет, Елена Ильинишна, — проговорил он с усилием, — я никогда этого не говорил… припомните, пожалуйста… Я и сам не понимаю, как все это случилось…
Леночка не возражала.
— Ведь это пройдет; вы меня не сильно любите…
Леночка заплакала.
— Этого еще недоставало, — прошептал Молотов.
Послышалось всхлипыванье и тихое, ровное, мучительное рыдание; запрется в груди звук, надтреснет, переломится и разрешится долгой нотой плача; слезы катились градом… Прислушиваясь к ее плачу, Егор Иваныч невольно вспомнил ночь, когда видел «до гроба верную и любящую…».
— Вот из чего слагается горе человеческое, — прошептал он, — плачет она, бедная!.. Что же я-то могу сделать?
— Никому мы не нужны… кому любить таких?..
Она зарыдала сильнее.
Молотов сидел ополоумевши. Последние слова задавили его. Мучительные минуты одна за другою еле ползли. Он слышал, как в висках его стучало… Наконец Леночка стихла.
— Кого же вы полюбили? — спросила она.
— Никого, Елена Ильинишна…
— Вы не хотите сказать… не бойтесь…
— Уверяю вас, никого не полюбил…
— Что же это? — спросила она с изумлением.
— Ах, как тяжело мне, — сказал Молотов…
Долго они сидели молча. Вечернее солнце уходило за лес, и листья сада зыблились и блестели красноватым светом. Мелкая птица кончала свои песни. Тени ложились углами и квадратами. Бледный серп месяца уже глядел с неба. Ласточки, вылетая из-под крыш, трепетали в воздухе, летели на реку, омакивали крылья в воду и опять неслись с визгом… Кто не знает, что в птичьей песне нет человеческого смысла? Но кто не отыскивает в ней смысла? И Егору Иванычу казалось, что птицы его дразнят. Зяблик все одну и ту же руладу повторяет… отчего?.. Оттого, что одну только и знает… Не всегда бывает так тяжело расставанье для истинно любящего, как оно было тяжело для Молотова. «Итак, ко всем несчастиям еще подлость? — думал он. — Ты не должен был целовать ее, если впереди не видел ничего серьезного. Но кто же мог все это предвидеть? Бедная, бедная Леночка! Как она плачет!.. Как ей тяжело!..
— Леночка, — сказал он, взял ее руки и крепко поцеловал их. — Леночка, простите меня… все это пройдет как-нибудь… не горюйте… не сердитесь на меня… скажите, что вы вспомните меня добрым словом…
Леночка опять заплакала… Она как будто предчувствовала, что в ней чего-то нет, за что любят других женщин, что ее полюбили так, нечаянно, по ошибке и теперь, так поздно, хотят поправить ошибку. И уже в ее слезах слышалась не только жалоба о потерянном счастье, но и жалоба на обиду, недоверие к себе… Между тем Молотов думал: «Ничем нельзя оправдаться: я подло поступил, подло!»
Он вслушивался в это новое для него слово, как человек, который вслушивается в только что родившуюся и начинающую расти мысль. Вот он что-то очень ясно понял и усвоил, так что это выразилось во всей его фигуре, и он прищурил глаза от внутренней боли. «Подлость? Ну так что ж такое? — думал он. — С новым чувством познакомился. Опыты обходятся нелегко, ничего даром не узнаешь. Зато теперь вполне человек!» Ему противно стало от такого направления мыслей: «Но кому какое дело? — думал он. — Всякий сам за себя отвечает, а тут иначе и быть не могло». Ему хотелось остановить в себе это мучительное брожение мыслей.
— Елена Ильинишна, нам проститься надобно.
