под которыми проглядывались лямки лифчиков. В ряду, приткнутом к окнам, гендерный расклад был примерно тем же, что и на среднем: только двое парней, остальные – девушки. Среди всей аудитории Кристина отличалась непритязательностью наряда: не то что бы футболка и джинсы резко контрастировали с в основном формальным стилем одежды, однако Кристина единственная не походила на школьника на сентябрьском собрании: после более внимательного осмотра она поняла, чтó ей напоминает внешний вид одногруппников, пусть с тех пор, как она закончила школу, прошло всего-то два месяца. Кажется, что школа и университет находятся друг напротив друга через дорогу, никакого скачка и изменения, ребята просто вышли из одного здания и тут же очутились в другом, в котором царила та же узнаваемая атмосфера, стайка слева только подтверждала эту гипотезу – поведением парни почти ничем не отличались от тех же одноклассников, которые всё лето провели во дворе, не разлучались, не уезжали ни к бабушкам в деревню, ни на море, и в таком же составе заявились обратно на учёбу. Не в своей тарелке, видимо, чувствовала себя одна Кристина, переглядываясь и замечая, как разговаривают друг с другом вполголоса ребята, уже нащупывая общие темы для разговора, уже образуя закрытые группки по интересам, короче говоря, масса разделялась внутри самой себя, и Кристина оставалась в стороне от данного раздела, сохраняя собственную маргинальную позицию. Не считая односторонней связи с мальчиком в зелёной футболке.
Дверь приоткрылась; в проёме появилось заспанное, слегка опухшее лицо; губы на этом лице слабо зашевелились, высвобождая голос со смешанным, бесполым тембром: чего?
Кристина растерялась и не сразу нашла, что ответить.
– Простите, я тут живу. Меня вчера заселили.
Тронутые дрёмой глаза постепенно прояснялись: зрачки заострились, сфокусировавшись на Кристине, веки несколько раз хлопнули, увлажнив роговицу, и взгляд наконец засверкал и ожил, а голос прозвенел: да, сейчас!
Дверь закрылась, и тут же послышался шум: кто-то метался по комнате, расшвыривая одежду, пытаясь при этом кого-то разбудить; после пары неудачных попыток голос перешёл на крик, пока ему не ответил хриплый бас. Женский и мужской голоса попререкались друг с другом, после чего дверь раскрылась нараспашку, и наружу вырвался поток утреннего света. В проёме показалась мужская фигура, вперевалку вышагивающая в сторону Кристины, недовольно бурча и отпуская односложные реплики тому, кто гнал эту фигуру прочь. Кристина отступила вбок – мимо неё прошёл парень в одних джинсах и тапочках, со взъерошенными чёрными волосами, сквозь которые струилось солнце, и абсолютно сонными, ни на что не реагирующими глазами. Парень мельком взглянул на Кристину, но, наверное, из-за пелены только что разорванного сна, ничего не разобрал, и шаткой походкой направился к выходу на лестничную площадку, сойдя в безмолвный полумрак длинного и узкого коридора. Девушка запустила Кристину в комнату.
– Господи… – шептала Инна, продолжая массировать нижнюю часть живота. – Есть нормальные парни. А есть Вадим.
Кристина отвернулась от окна.
– Извини, – сказала Инна. – Просто… эм, после этого парня у меня всё болит. Как будто я атлетикой занималась.
– Да ничего страшного.
– Тебе ко второй паре сегодня?
– К первой. Я решила её пропустить, чтобы в общагу вещи завести.
– Ясно. Слушай, у тебя есть сигареты?
– Ага.
– Пойдём, покурим?
– А что, здесь можно?
Инна села на кровать, надела тапочки.
– Можно. На лестнице.
– Тогда пойдём.
На лестнице было тихо и как-то странно пахло.
Инна прислонилась к перилам. Кристина, встав напротив, вытащила две сигареты.
Наверху хлопнула дверь, послышались шаги.
– Ну, как тебе универ? – спросила Инна, и голос эхом прозвенел на площадке.
– Не знаю. – Кристина выдохнула дым. – Трудно пока сказать, если честно.
Шаги умолкли.
Инна затянулась и мечтательно посмотрела в сторону.
Солнце начало понемногу освещать пространство на лестнице. Грязные ступени, грязные стены. Это напоминало закулисье провинциального театра, где сцена и изнанка сцены качественно почти не отличаются.
Инна выпустила дым. Она курила элегантно, будто годами оттачивала этот навык.
– На кого учишься? – спросила Инна.
– На регионоведа.
– Кого-кого?
– Регионовед. Даже не спрашивай, я сама не знаю, что это такое.
Инна хмыкнула.
– Я и сама не очень понимаю, на кого учусь, – сказала она. – Все говорят «юриспруденция», будто знают, о чём идёт речь, хотя, на самом деле, это какая-то херня. Я уже успела несколько раз пожалеть о том, что поступила сюда.
Кристина пожала плечами.
– Получается, никто не понимает, где оказался?
– Нет, ну, есть уникумы, которые что-то да смыслят в том, что здесь творится, хотя, знаешь, всё это брехня. Никто ничего не понимает, а кто говорит, что понимает, боится признаться в этом.
По крайней мере, я не одна в этом бедствии, подумала Кристина. Причём нельзя было не заметить, что Инна лукавила: она отчётливо понимала, где оказалась; от невозможности что-либо изменить теперь её мучил панический ужас, что жизнь так и продолжится; застыло время, охваченное великим кольцом самозабвенного мироздания; невыносимая скука, граничащая с сумасшествием. Кристине стало не по себе.
– Пойдём? – Инна потушила сигарету – вдавила окурок в стену, оставив чёрный след.
Кристина выдохнула дым.
Дилемма зрячего и зримого
Кристина начала сомневаться, что это нужная аудитория. Хотя… если немного приподняться на цыпочках и взглянуть поверх голов на табличку над дверью, вроде бы, номер тот, и никакой ошибки нет, тогда откуда тут столько людей? Девушка часто оглядывалась по сторонам, ощущая себя героиней шпионского триллера. Ты не в фильме. Фраза ненароком выскочила из узелков памяти; бычок шмякнулся об асфальт, пока армия из новоизбранных студентов направлялась к универу; солнце слепило глаза, и воздух тёплыми массами уплотнялся вкруг её тела. Она шла навстречу тому, чего никак не ожидала; она направлялась прямо к ней, к тёмному платью, сверкающему в лучах бессердечного божества, к выверенно-тонким, будто искусственным, чертам лица, к изящной фигурке, без пяти минут растворяющейся в воздухе; она продолжала идти, не подозревая совершенно, что её ждёт; зритель кричит, чтобы герой не открывал дверь, не заходил в ту страшную комнату – ведь если бы персонажи хоть раз послушали, что им твердит всезнающий зритель, то ситуация приняла бы иной оборот, история закончилась бы хорошо, и все отправились по домам. Кристина прислонилась к стене. Она не имела ни единого понятия, кто в её случае является зрителем. Соседка из общаги… парень, вышедший навстречу прямо из средоточия солнечного света… мама с папой… они относились к той аудитории, чьё слово служит неоспоримым мотивом действий персонажа… нельзя быть одновременно зрителем и персонажем… тогда я тоже начну совершать ошибки…
Как на вокзале.
