Земля безводная - Александр Викторович Скоробогатов

решился. Первой моей мыслью было позвонить в милицию, но почти сразу я вспомнил об оставленном мне Андреем номере, «по которому его всегда можно найти». «Всегда», насколько я понял, начиналось часов с десяти и заканчивалось часов в пять — шесть. Пока я пытался сообразить, что лучше — просто звонить в милицию или подождать, чтобы обратиться к уже знакомому следователю, — желание звонить куда бы то ни было исчезло; куда бы я ни позвонил, везде мне будут заданы одни и те же вопросы: как очутилась девушка в моем номере, где я был во время ее убийства, кто сможет это подтвердить, — и выводы, боюсь, сделаны будут тоже одни и те же: на кровати рядом с убитой валялся небольшой складной перочинный ножик с многочисленными лезвиями, пилками, штопором, отверткой, шилом и ножницами, с красно-белой, а сейчас только красной, толстой рукояткой, так хорошо, увесисто лежащей в ладони, совершенно безобидный, почти игрушечный нож, с которым проходишь через все таможни, с которым пропускают во все самолеты… Но мой нож, которым — я нисколько не сомневался — изуродована, а затем и убита та, чей труп накрыл я одеялом.

Нож был безнадежно тупой — коротенькие и толстые его лезвия невозможно заточить хоть сколько-нибудь прилично: горло взрезано неровно, убийцам явно приходилось начинать снова и снова, снова и снова втыкать короткое лезвие в мясо, не столько резать, сколько рвать горло — трудиться, тяжело трудиться, как приходится трудиться усердному мяснику. Она должна была бы страшно кричать, убиваемая ими девушка, но — я видел — изо рта ее торчала ткань, во рту ее был кляп, кричать она не могла.

Под ее глазами я различил едва заметные белые соляные дорожки, оставленные засохшими слезами.

Я не мог больше помочь ей ничем, она была мертва. Позвони я в милицию — и меня обвинят в убийстве, несомненно посадят, начнется позор допросов, необходимости доказывать свою невиновность… Сколько это все протянется? День-два, или месяц, или годы?

Меня передернуло от воспоминания: когда я включил свет, из дыры в горле лежащей на кровати тяжело и неровно взмыла к потолку пьяная от крови, непонятно откуда взявшаяся в номере, жирная, изумрудная муха.

Снова начинало тошнить.

Мне некому было позвонить, не к кому было обратиться за помощью — я был совершенно один, я с ума сходил от нереальности, невозможности произошедшего.

Я был больше не в состоянии оставаться рядом с этой ужасной кроватью. Торопясь, я переоделся; содрогаясь, открыл кран, держась за него через рубашку: на кране тоже была кровь.

Умылся. Я был бледен.

Заставил себя осмотреть напоследок комнату, чтобы не забыть здесь ничего из того, что может понадобиться мне в дороге. Мне нельзя брать с собой чемодан, решил я. Я хотел выйти из гостиницы налегке, как делал все эти дни; я надеялся выйти незаметно, не привлекая ничьего внимания.

Выключил свет. Перекрестил в темноте накрытую одеялом, убитую девочку. Закрыл за собой дверь. Прошел клифтам, спустился вниз. Никем в коридоре не был замечен.

Прошел по белому полу к дверям, вышел на улицу — каждую секунду ожидая, что вот-вот узнают, окрикнут, подбегут, остановят, поведут… Господи.

Не стал брать такси, стоявшее у гостиничного подъезда.

Вышел на проспект, прошел в какую-то сторону, ничего не видя перед собой, дошел до какого-то перекрестка, там уже и поймал машину, сказав отвезти себя в Шереметьево, в международный аэропорт, где надеялся купить билет и быстренько сесть на первый же самолет, отправляющийся куда угодно, хоть в Африку, хоть на Северный полюс, куда угодно, лишь бы подальше отсюда, и чтобы уж наверняка больше не возвращаться. Водитель заломил страшную цену, которую я принял, не сказав и слова.

Запомнилась голова шофера: короткие, мышиного цвета, чуть сальноватые волосы, затылок, жирными складками переходящий в красно-лиловую, будто воспаленную, шею.

20.06, утро

А в кассе, спросив у загорелой, полненькой, неулыбчивой девушки в форменной одежде, есть ли на сегодня билеты в Бельгию, и услышав в ответ волшебное слово «есть», купил все же билет на завтра. Мне не хотелось бежать, не хотелось выглядеть трусом. Перед кем? Да перед кем угодно. Перед самим собой, перед Анной, в смерти которой — необъяснимой, нелепой, совершенно бессмысленной, — уж и не знаю почему, я чувствовал свою вину. Останься я с ней этой ночью, и она, скорее всего, была бы жива.

Найдя в здании аэропорта телефон-автомат, я дозвонился с первого раза, но линия была настолько плоха, что я почти ничего не слышал; я едва узнал голос ответившего мне.

— Вас слушают, — сказали в трубке.

И он не слышал меня, если я говорил обычным голосом, так что мне пришлось кричать.

— Кто-кто? — переспросили меня.

Я снова, уже в который раз, назвал — прокричал свое имя.

— А-а, — сказали в трубке. — Очень хорошо, что вы звоните.

Странно все это было. Я еще мог положить трубку. Я еще мог изменить свою предполагаемую судьбу: поменять билет, сесть в отправлявшийся примерно через сорок минут в столицу государства с красивым названием Бельгия самолет, забыть обо всем, оставить все эти не нужные мне волнения, ужасы и опасности позади, — я молчал, волнуясь.

— Вы откуда звоните? — спросили меня.

— Из аэропорта, — ответил я тихо.

— Вас плохо слышно! Говорите погромче!

— Из аэропорта. Из Шереметьево.

В трубке помолчали.

— Вы уезжаете?

— Нет. Я хотел бы с вами встретиться.

— По какому поводу?

Я оглянулся: за мной к телефону собралась уже небольшая, из четырех — пяти человек, очередь, — каждое слово, даже произнесенное мною вполголоса, будет услышано этими людьми.

— Мне необходимо с вами поговорить, — сказал я в трубку. — Я вчера познакомился с девушкой…

Лица стоявших за моей спиной как будто оживились.

— Речь идет не о той… по поводу которой мы с вами встречались.

— Да-да, — сказали в трубке.

— Дело в том, что она сейчас в моем номере.

На меня смотрели с явным интересом.

Мне хотелось повесить трубку. У меня не было сил. Я больше не понимал, ради чего снова ввязываюсь в неприятности.

— Дело в том, — заставил я себя продолжать, — что она…

Мне показалось, что я ослышался, потому что собеседник вдруг закончил вместо меня:

— Она убита.

Сказано это было не особенно громко, я едва расслышал его голос в плотном, непрерывном шуме аэропорта и треске телефонных помех.

— Простите, что вы сказали?! — переспросил я, пораженный.

— Я сказал, что она убита.

Я не сразу нашел, что ответить.

— Вы знаете, кто это сделал?..

— Об этом еще рано говорить, — отвечал он уклончиво.

— Это не