- Ты любишь ее, Ашир?
- Зачем спрашиваешь?
- А за что же ее на суд?
- Это пусть она тебе сама расскажет. Она - расскажет. Вот сына привела. Почему? Как думаешь?
- Я не думал об этом. Сын попросился к Дим Димычу, вот и привела.
- Нет! Она к тебе его привела. Почему?
- Не знаю, Ашир.
- Она не желает, чтобы ты про нее обманывался. Гордая! Вот почему! Нет ничего прекраснее, чем гордая женщина. Мы унижаем своих женщин, но мы хотим, чтобы они были гордыми. Ислам очень противоречив, скажу тебе.
- И ты у нас верующий? - попробовал улыбнуться Знаменский.
- Со мной все в порядке, я не верующий. Но ислам - это не только вера, это и обычаи. Суры Корана, суны Корана. Нет другой религии, которая бы так вторгалась в жизнь, в быт человека. Каждый шаг расписан. Каждый поступок оценен. Мы, теперешние, не верим, но мы все еще в плену обычаев, иные из которых совсем не плохи, иные терпимы, но иные - отвратительны. Да вот хотя бы одна недавняя история... Ты выпьешь?
- Нет.
- А я выпью. Горячее шампанское - это нечто. Рассказывать?
- Ты же хочешь рассказать.
- Умный. Да, хочу. Так вот... В одном нашем областном городе, тебе не важно знать, какая это область, - лишнего тебе знать не нужно, - жил да пил один молодой джигит. У-у, какой джигит! Когда он в Ашхабаде работал, весь город его знал, все рестораны гудели. Но - уехал, перевелся в родной город, туда, где родное селение рядом, где родное племя вокруг. Куда меньше Ашхабада город, куда больше простора. Совсем просторно! Ну, совсем, понимаешь, совсем! Жена молодая у него была. Приревновал. Убил! И ее, и любовника! И ничего, оправдали. Понимаешь, совсем просторно! Оправдал наш советский суд. А потому что и в сурах Корана, и в сунах Корана, и у шиитов, и у суннитов изменившую жену велено убить, как шелудивую собаку. Изменившую мужу женщину может и должен побить камнями любой сосед. Так повелевает обычай. От седьмого века. Но и сегодня. Совсем рядом, в Иране, например. Ты спросишь, при чем тут Уголовный кодекс и суры и суны? А вот об этом и речь. Уголовный кодекс - молодой, наши обычаи - сложились в веках... Когда они шли по базару, их приветствовали, в ресторане им посылали вино. Я затребовал это дело. Оно и издали не показалось мне слишком простым. Я слишком хорошо знал убийцу. Если бы он чтил предписания ислама, он бы не был пьяницей, бабником, картежником, не баловался бы кокнаром или тирьеком, а это - опийный наш наркотик. Одно возражало другому. Зачем такому убивать? Ну, прогони! Вот тут как раз наш кодекс подходит. Прогони, возьми другую, третью, пятую. Тут мы шире ислама. Согласен со мной? А? Выпьешь? Налить?
- Нет.
- Не наскучил мой рассказ?
- Я слушаю.
- Да, я оказался прав в этой истории о ревности, а мы народ ревнивый, каким-то все неясным было, не стыковалось в деталях. Я доложил, Верховный суд республики вынес протест по приговору, я сам повел это дело. Для начала наших ревнивцев взяли под стражу. И это было моей ошибкой. И мой протест, и моя активная позиция. Тут я повел себя как мальчишка, как стажер. Убийца был сыном влиятельного в том городе человека. Не велик город, но велик пост. Месяц не прошел, и я узнал, что оба убийцы снова на свободе. Больными оказались. До суда, мол, пусть полечатся. Не велик город, но велик пост. И позор на его голову! Но я и тут повел себя, как мальчишка. Я выпью, пожалуй. Не осуждаешь, что я все время пью? На меня не действует. Сразу выкипает все. Жаль, конечно. Да... И вот тут-то нашли в моем сейфе ту самую толстую пачку денег, о которой я уже говорил. Возможно ли?! В прокуратуре республики?! Такое?! Но пачку подложили! Клянусь тебе! Ты мне веришь?!
- Да.
- Подложили! Но это еще не все. Мне важно было понять, кто это сделал. А тем, кто это сделал, важно было понять, готов ли я уняться или полезу на кинжал. Они ждали, они терпеливо ждали, считая меня умным человеком. А я действовал, я стал распутывать клубок. Но я заторопился, у меня было мало времени. А надо было понять, почему они пошли на такую крайность, на такой риск. Из-за этого ревнивца и гуляки? Ну пусть отсидит два-три года. Нет, из-за него на такой страшный подлог не пошли бы. Меня знают все-таки. Меня в Москве знают, в Ленинграде. Они страшно рисковали. Но - кто они? Но - почему пошли на такое? У меня было мало времени, я спешил, а когда спешишь, открываешься. Я открылся, стало ясно, что я многое успел узнать, понять, что я становлюсь действительно опасным. Те, кому я стал опасен уже всерьез, тоже заторопились. И вот я здесь, перед тобой, Ростик... - Ашир поднялся, держа стакан в руке, сутулый, жалковатый в повисшей рубахе, в этих штанах пузырями. Он, кажется, сейчас нарочно себя таким жалким, будто побитым, подавал, на себя как бы со стороны поглядывая. - Считаешь, что проиграл?
- Считаю, что отобьешься, - не очень уверенно сказал Знаменский. Правда-то на твоей стороне...
- Красиво, очень красиво говоришь, товарищ. Как в пьесах. - Ашир прошелся туда-сюда по дворику, до виноградных лоз дотронулся ладонью, в небо поглядел, на солнце сквозь свой стакан глянул, прищурившись. Он явно играл, подтрунивал. - Правда... Ее доказать надо, дорогой товарищ... Добыть... А я, сам видишь, какой я... Ладно, что унижен, я связан, у меня путы на ногах, как у непокорного верблюда. - Он вдруг к Знаменскому наклонился, обдав горячкой своей, жар шел от него, спросил жарким шепотом: - Ты поможешь мне, Ростик?..
Ростик... Ростик... Его вовлекали в какую-то явно рискованную историю, его опять "повели", взяв, даже схватив за руку, а все-то он Ростик, Ростик...
- Мало мне своих забот, Ашир? - Знаменский откачнулся от него, от этого жара в нем. - И что я могу?
- У тебя связи.
- Какие там связи?! Где был, где очутился? Ровня мы!
- Нет, тут ты не прав. - Ашир снова уселся на свое место, спокойным вдруг стал, не пригубив, отставил стакан, насмешливо, колко поглядывая на Знаменского. - У тебя, Ростик, всё куда хуже, чем у меня. У меня совесть чиста. Есть разница?
- Ну и убирайся тогда, если ты такой благополучный! Пей! Гуляй!
- Не злись. И я не пью и не гуляю. Но это хорошо, что ты так думаешь. Пусть и все так думают. А я работаю. Но мне нужна помощь, Ростик. Пойми, я стреножен. Мне шагнуть никуда не дают! Я думал, вот приехал человек, которому надо заслужить доверие, вернуть назад доверие... Я подумал, надо познакомиться с этим человеком... Может быть, не все уже кончено для него?.. Мы познакомились... Ты еще не конченый человек, Ростик... Ты избалованный человек... Ты жил как в сказке... В той, в такой, где нет правил, где все можно... Там не кисельные берега у вас, там вообще нет берегов... Но... К счастью... Я так думаю, насколько знаю людей, а я знаю людей, со сколькими в грязи вывалялся, я думаю, что ты не безнадежен... Я решил, ты согласишься мне помочь...
- Так вот зачем Дим Димыч сдал мне свою комнату? Ну и ну!
- Не злись. У Дим Димыча свои планы касательно и тебя, и меня, и Светланы, и маленького Димы, и вообще вселенной. Он строит души. У меня планы поскромней. Мне нужно, чтобы Ростислав Юрьевич Знаменский слетал через недельку-другую в Москву. На денек. Всего лишь на денек. К себе домой. Навестить жену. Это так естественно. Ну и, заодно, встретился бы там кое с кем из влиятельных своих приятелей. Да что приятели, у тебя же тесть министр. Вот этот уровень мне и нужен. Мне нужно, чтобы мое письмо дошло до самого верха. Понял?! К Самому! Вот и все, что от тебя требуется, Ростик.
- Сам бы и слетал. Тем более, как ты утверждаешь, тебя в Москве знают.
- Мне нельзя. Чудной человек, совсем, смотрю, наивный человек. Международником был? Совсем, смотрю, наивный международник. Вот тебя и повели.
- И сейчас ведут. Это так, ведут!
- Не злись. Пойми, я на крючке. Каждый мой шаг под присмотром. Ну, полечу, если в самолет пустят, ну, прилечу, если долечу. Кто я? А, этот Ашир Атаев из Ашхабада, выгнанный за взятки! Кто меня выслушает? Жалобщик... Обиженный... Дежурный по прокуратуре возьмет брезгливо письмо, он его и закроет, а то и перешлет сюда, в Ашхабад. И тогда... - Ашир вскрикнул, сжался, обеими руками схватившись за живот, будто кто вонзил ему туда нож. И такая боль развела его губы в яростный оскал, что почудилось: убит человек. Но вот он и снова распрямился, даже ухмыльнулся кривовато, взял стакан, жадно стал пить.
- Тогда пойди в ЦК, - сказал Знаменский. - Пробейся на прием. Тут-то тебя действительно каждый знает.
- И каждый знает, что меня еще будут судить, если не пожалеют, знают, что я спиваюсь. Вон какой! Кто станет со мной разговаривать? А вот то, что я пришел в ЦК, а вот про это кое-кто узнает... И тогда!.. - Он снова, но уже медленным движением, прижал ладони к животу. - Нет, никуда не денешься, ты мне нужен, Ростик. И еще больше стал нужен, когда подвернулся этот случай с этим Посланником. Удача! Счастливый случай! Если, конечно, ваша поездка состоится. Но думаю, что состоится. Как думаешь?
- Глупые затеи всегда удаются. Этот глупый Посланник, пожалуй, клюнул на твой чал.
- Он не глуп, Ростик, ты ошибаешься. Он просто несчастный, смертельно больной старик. Ах, как ты плохо разбираешься в людях! Баловень! Баловень!
