На самом верху Працена стоит часовня. От широкого ее основания, сужаясь к вершине, бегут стены - и вверху - на черной маковке - крест старинного образца. Лампады чуть тлеют за решеткой часовни. Застыли статуи на вытянутых ее краях. И надписи на разных языках говорят о тысячах французов, русских и австрийцев, похороненных и на этой высоте, и там, в долине, {122} куда с соседних холмов шли наполеоновские полки. Вон горка, где утром стоял Наполеон, пытаясь разглядеть - что там, внизу, в тумане. Отсюда, из-за этого холма на котором крест венчает сейчас поминальную часовню - ослепительное и прекрасное взошло солнце Аустерлица - и первые его лучи засверкали на штыках дивизий Удино и Сент-Илера.
Пушка, из которой был дан сигнал к наступлению русским колоннам Дохтурова и Ланжерона, стояла возле Праценской церкви - и по той же дороге, по которой я пришел сюда, в тумане долины, невидимые друг другу, двигались союзные и французские войска.
Нa этих холмах, на этих полях двести тысяч человек дрались с раннего утра до полудня. Здесь решалась судьба Наполеона - императора, как на полях Маренго - Наполеона-Консула.
Когда все было кончено, когда двенадцать тысяч трупов лежало на праценских склонах, в долине Уезда, между озерами Блажовиц и Иржиковиц, Наполеон в сером плаще проехал к городу Славкову, который немцы называли Аустерлицом. За ним везли его железную походную кровать. В корчме Гандиц, у Лишны, ночевал он на ней в ночь перед сражением. А в ночь после победы, в замке графа Кауница, в Славкове на пышном ложе спал он в комнате с расписными потолками и высокими окнами.
На одной школьной выставке, - в Брне, я видел сочинение двенадцатилетней чешской девочки о битве при Аустерлице. "2-го декабря 1805 г., написала она, было большое сражение у Славкова. В нем участвовало три императора: русский, французский и австрийский. После битвы они сошлись и заключили мир. Убитых и раненых было очень много. Больше ничего".
Я вспомнил это сочинение, стоя на Праценской {123} вершине через 120 лет после битвы у Славкова. На стенах часовни были надписи о вечной памяти и мире. В Кауницевских хоромах, при свечах, писал Наполеон свой приказ: "солдаты - достаточно будет сказать вам "я был у Аустерлица", чтобы услышать: "вот герой". А скоро и имя Аустерлица будет известно только историкам, и вот уже в том самом Брно, где жил два месяца Наполеон, вчера не знали, что Славков - это Аустерлиц.
Память - эта часовня с золотыми буквами на мраморных досках. О душах погибших молятся слова надписей: "упокоиться дай им, Господи, да светит им вечный свет, и в мире да спят они".
А мир - кругом.
Тишина такая, точно века уж здесь исполинская могила. Над темно-рыжими и бурыми полями встает предвечерний туман. Чернеют перелески - туда, к дороге - по которой тогда возили в Брно раненых.
Направо, у карликовых домиков Працена крестьянин в шляпе пашет землю на откормленных конях И кроме него - ни души - и тополя при дороге вздрагивают от вечернего ветра.
В комнате у сторожки, где ребенок в красной кофточке играет с черным котом - музей. Здесь пули и гранаты, пушечные ядра - и пуговицы, и зубы, и черепа. Черепов немного. Несколько костей, десяток подков - все, что осталось от 22 братских могил, куда сложили тела друзей и врагов после битвы при Славкове. И русские нательные кресты остались, бедные и богатые, и несколько образков, почерневших от земли и тления. И на кусочке кожи клочок - единственный - каштановых волос. "Больше ничего", как написала маленькая девочка.
А на досках часовни, тем, от кого не осталось и горсти праха - обещают восстание в день гнева, в день {124} суда, когда труба взыграет над кладбищем миллионов. Средневековая латынь просит Бога о прощении, о покое, о сне вечном.
Крестьянин с лошадьми едет домой. По жнивью темнеют комья навоза. Сумерки. Едва слышен легкий шелест мелкого дождя. Туман, как тогда, ползет долиной. Ни огня, ни тени над полосами хлеба, над спящими и темными рощами. Уже не видны придорожные тополя. От дальних холмов движется ночь.
Это и есть поле Аустерлица, поле славы.
