Но текст не исчез. Маша еще раз прочитала все целиком:
"Mne soobsсhili shto vchera skoropostizhno umer Mitja.
Pohorony v chetverg 9 chasov v Botkinskoj.
Nado pojti. Zhalko parnja".
Она поверила в реальность написанного только тогда, когда распечатала сообщение на принтере и смогла взять лист бумаги в руки. Почти телеграмма.
Вскоре пришел Володя. Он впервые позволил себе переступить порог ее кабинета. Дверь оставил открытой. Все это Маша отмечала машинально, не вдумываясь.
- Ну представляешь себе! Стало плохо прямо на операции. Сердце. А вроде никогда не жаловался. Кстати, пора мне к врачу сходить, месяца три кардиограмму не делал, а это после инфаркта недопустимо.
Маша вспомнила, как пугало Митю, что ему запретят оперировать и отправят "в таблицу указкой тыкать".
- Еще как жаловался, боялся только, что в клинике узнают и от операций отстранят.
- Допрыгался герой. Я за тобой заеду на служебной, по дороге с шофером цветы купим. Так что спускайся без двадцати девять. Досадно, что в четверг похороны, совещание в двенадцать. Ну хоть на вынос съездим. Да, жалко парня.
Володя ушел, а Маша с раздражением подумала: "Других слов у него, что ли, нет".
...В зале прощаний Боткинской больницы народу было пропасть. Володя поздоровался с кем-то из одноклассников, передал ей цветы, огромные белые розы. У гроба Машу вдруг зазнобило: Митя совершенно не изменился, как и бывает с внезапно умершими и не мучившимися людьми. Только волосы были зачесаны назад, это портило его лицо, и ей неудержимо захотелось причесать его, как при жизни. "Неужели здесь нет никого, кто мог бы это сделать?" Маша огляделась вокруг. Около гроба не было, как обычно, бросающихся в глаза родственников. "Кто все эти люди? - Она смотрела и смотрела вокруг. Неужели я самый близкий ему человек? А если бы тогда, на заснеженной аллее, я сказала "да", сейчас поправила бы ему волосы, встала бы у гроба, взялась за край..." Володя, крепко державший ее под руку, тянул в сторону, чтобы пропустить желающих украсить гроб своими гвоздиками и хризантемами. Не было ни горя, ни страха, только странное ощущение, что от нее чего-то ждут, а она не представляет себе - чего.
Володя все-таки отвел ее от гроба и, наклонившись, стал говорить вполголоса прямо в ухо:
- Близких родственников у него не было, какие-то троюродные. Но что странно, такой обаятельный человек, а нет убитой горем вдовы, и не видно скорбящей дамы сердца.
В это время из толпы вышел человек ("главный врач" - шепнул Володя), и начались речи: "врачующий скальпель", "возвращающие зрение руки", "золотое сердце". Коллеги, похоже, были искренни, но по-настоящему трогательны были бывшие пациенты. Неожиданно для нее слово взял Володя, сказал о школьной дружбе, проверенной десятилетиями, и почему-то это тоже звучало искренне.
В конце главный врач объявил, что здесь же, рядом в церкви будет отпевание, затем - похороны на Головинском кладбище и поминки в конференц-зале Глазной больницы.
Вынесли гроб и поставили на катафалк. Все вышли на улицу. Володя приличествующе вздохнул:
- Ну вот и проводили, как говорится, в последний путь. Что делать, все там будем. Пора на работу, Машенька.
Толпа медленно продвигалась вслед за Митей к церкви. Было что-то старомодно-щемящее в этой неспешной веренице людей.
- Я пойду на отпевание, - решительно сказала она.
Володя удивленно поднял брови, пожал плечами.
- Ладно. Я поехал в офис, а водитель за тобой вернется. Совещание, как всегда, ровно в двенадцать.
И ушел. Не попрощавшись.
Маша догнала процессию. Без Володи она почувствовала себя легко и свободно: ее никто не знал, и никто, кроме нее, не знал чего-то очень важного про Митю. Она могла теперь по-настоящему понять, что он больше никогда не позвонит и что последнего его настойчивого пожелания "Не меняйтесь!" она не исполнила. Чья-то рука протянула ей свечку, заботливо нанизанную на бумажку, чтобы не капал воск.
С каждой минутой службы Маше становилось все горше. Совсем недавно в Прощеное воскресенье она слышала похожие слова, только обращенные к живым, но они прошли мимо нее, теперь же она может только просить прощения у Мити и вместе со всеми молиться об отпущении ему всех грехов. Слух вылавливал растасканные на цитаты обрывки: "Во блаженном успении вечный покой", "в селениях праведных", "прости ему согрешения вольные и невольные", "последним целованием..." И нелепо, неприлично, в храме, у гроба, Машино тело заныло, как никогда прежде, не душа, а оно, грешное, горевало, что отвергло, быть может, единственное свое женское счастье. И всплыло Володино лицо на подушке, увиденное, будто в гробу, и в смятении и стыде она закрыла лицо руками. Господи, да что это с ней! Гроб уже выносили, Маша попыталась подпевать "Святый Боже, Святый крепкий..." и вдруг почувствовала, что все та же, и поклялась Мите "не меняться".
Вышедшие из храма стали рассаживаться в автобусы, а Маша, отойдя к больничной ограде, вынула косметичку и, как могла, привела в порядок заплаканное лицо.
...Служебная машина стояла у ворот. Через сорок минут на совещании она очень аргументированно доказала, что им невыгодно дальнейшее сотрудничество с Чеховским полиграфкомбинатом.
Как любой уважающий себя глава фирмы, первые десять дней мая Володя объявил нерабочими. Само собой разумеется, это стало возможно за счет аврала предшествующих недель, однако никто не роптал: идея сада-огорода или же Барселоны-Антальи уже овладела массами. Маша буквально задыхалась, но все шло на удивление четко, без срывов и истерик, оказалось, что она умеет заранее увидеть узкие места и, как говорили коллеги, "разрулить" грозившие застопорить движение заторы.
Зато вынужденный отпуск оказался невыносим. Володя с женой собрались в Португалию. Впервые он чувствовал себя неловко и всячески уговаривал Машу уехать куда-нибудь, даже грозился молча принести путевку, но она была тверда. Не раз она потом жалела, что не поддалась Володиным уговорам, но в тот момент одна мысль, что придется упаковывать чемодан, уже парализовывала. Когда они с Надюшей отдыхали в Турции, она полушутливо решила, что ездить надо одной и непременно с легендой. Что ж, роль свежеиспеченной вдовы могла бы оказаться ей впору, но было это так пошло, что окончательно убило мысль о возможности поездки куда бы то ни было.
Верочка отправилась с компанией однокурсников в Суздаль, но, по-видимому, что-то сказала отцу, потому что Сережа был внимателен, как никогда, звонил каждый вечер, а как-то предложил съездить за город.
С того неправдоподобно далекого февральского дня Маша из Москвы не выбиралась, погода была замечательная, делать ей было решительно нечего...
- Только не спрашивай, куда поедем, вези куда хочешь, ладно?
- Очень хорошо, тем более, что я уже маршрут продумал.
Они долго пробирались сквозь жилые массивы, одинаковые, как пчелиные соты, а когда пересекли Кольцевую дорогу и помчались по широкому шоссе, Маша с удивлением увидела, что деревья уже зеленеют, а на обочинах мелькают золотые головки мать-и-мачехи.
- Сережка, а тебе не странно, что ты взрослый, почти дедушка, и ни мамы с папой, ни Балюни уже нет?
- Еще как! Все думаешь, вот-вот жизнь настоящая начнется, а на самом-то деле она давно катится под уклон...
Маше хотелось вызвать брата на доверительный разговор, после смерти Балюни образовалась пустота, которую никто, кроме кровных родных, не мог занять.
- Помнишь, Балюня говорила: "Друзей выбирают, а родственников - нет". Интересно, муж и жена не родственники, потому что их выбирают?
- Не знаю, наверное.
- А все-таки почему мы с тобой, Сереженька, оказались одинокими, как ты думаешь? Нормальные вроде бы люди.
- Думаю, случайно. Что такое брак? Одна встреча. Клубится некое броуновское движение - пересекутся траектории или нет. Вот ты не спрашиваешь, куда мы направляемся, а мы уже почти приехали. Смотри, ничего не узнаешь?
Маша вертела головой то вправо, то влево, но ничего знакомого не видела. Вокруг тянулись заборы какого-то дачного поселка, и вдруг в просвете между домами мелькнуло водное зеркало, причал и сосны, сосны, сосны...
- Лунёво! - закричала она, и сердце дернулось, как будто нежданно исполнилась главная мечта ее жизни. - Господи, неужели Лунёво?!
Сережа остановил машину и сказал очень серьезно:
- А теперь подумай хорошенько, готова ли ты увидеть, что мест твоего детства уже нет, а все занято двух-трехэтажными каменными джунглями, где обитают новые русские?
- Нет, что-нибудь да осталось.
- Я прямо боюсь тебя выпустить, страшусь энергии возможного разочарования.
Но Маша уже открыла дверцу и вылезла из машины. Пусть ничего не осталось, но почему ей хочется снять туфли и идти босиком, лечь ничком на молодую траву, почему все горести и ошибки кажутся поправимыми?..
Пристань изменилась мало, разве что палатки выглядели посовременнее и торговали в них вполне пригодными в пищу хот-догами, шаурмой и прочими закусками. Они сели за столик, съели по куску пиццы с пепси-колой и набрались храбрости на десятиминутный марш-бросок, взяв друг с друга слово не приходить в отчаяние, что бы им ни привелось увидеть.
