Ощущая пристальное внимание и наполняясь гордостью, Апиций увлекательно рассказывал о трудностях торгового дела, о разграблении судов пиратами, о жадности греческих купцов. Как-бы, между прочим, пожаловался на неудобство причалов на Тибре и расположением складов, из-за которых разгрузка торговых кораблей растягивается на несколько дней. При этом, не забывал поглядывать на Октавиана. Слышит ли?
- Ну, а что, дорогой Апиций, говорят в Риме по поводу строительства храма? - спросил император.
Речь шла о строящемся храме в честь Юлия Цезаря, храме давно задуманном Октавианом и имеющем для него, как явный, так и тайный смысл. По замыслу, это сооружение не должно было уступать по своей грандиозности никаким другим сооружениям Рима и постоянно напоминать его гражданам о величайшем из императоров, сумевшим превратить Римскую империю в непобедимый, необъятный, самый могущественный за всю историю, конгломерат. Строительство храма на все времена останется в памяти потомков связанным с его именем! Храм - это бессмертный символ его, Августа Октавиана, законной власти! И, наконец, храм должен был свидетельствовать и напоминать о том, что наивысшей славы Рим смог достичь, именно, тогда, когда вся власть была сосредоточена в одних руках. Не республика, а единоличная неограниченная власть императора вознесла Рим и сделала его центром мира.
Октавиан выжидательно глядел на Апиция и ждал ответа на свой вопрос, который, кажется, ввел толстяка в замешательство. Действительно, Апиций находился в растерянности. Глуповато улыбаясь, он смотрел на императора, не умея, однако, скрыть, присущее торговцу выражение в момент, когда тому предлагают сомнительную сделку.
- Не бойся! Говори, что думаешь! - приободрил его император, от которого не ускользнули сомнения Апиция.
- Ходят слухи, государь, что ты намерен запретить гладиаторам биться боевым оружием и хочешь, чтоб они дрались палками. Вот что волнует народ! Люди так и говорят, что перестанут ходить в цирк. А на строящийся храм поглядывают только для того, чтоб сравнить его высоту с высотой храма Юпитера Капитолийского или Венеры Родительницы, - сказал Апиций, продолжая бороться с собственной неуверенностью.
- Вот, дорогой Меценат! Люди жаждут крови! Хлеба и зрелищ! А ты рассуждаешь о всемирной любви друг к другу!
- Толпа жестока и необразованна! Жестока, потому что - необразованна! Наши жрецы больше думают о своих желудках, чем о просвещении народа. На протяжении веков они повторяют одно и то же. Люди привыкли к их монотонным речам и давно перестали вслушиваться в их смысл, как перестают замечать шум водопада, живущие у его подножия. Я говорю о той любви, которая требует познания и долготерпения. Путь, к которой лежит через просвещение! Я говорю о любви, как о науке!
- Как о науке? - встрепенулся Николай, - Но, дорогой Цильний, наука основана на фактах и доказательствах и держится на авторитете учителя! Любовь не поддается измерению, ее нельзя ни взвесить, ни поместить в формулу, как это делал мудрый Пифагор и не менее мудрый Аристотель. Кто может быть авторитетом в такой призрачной области, которую нельзя ни пощупать, ни попробовать на вкус, ни уловить запаха? Последователи и ученики есть у Эпикура, у Зенона, у Диогена, у Платона, но кто способен стать безоговорочным авторитетом для всех?
- Что ты утомляешь малый ум вечными вопросами? - недовольно отозвался Гораций, испытывая потребность встать на сторону старого друга против изворотливого иудея, к которому он, никак, не мог проникнуться чувством любви, - Или забыл, что согласного судьба ведет, а не согласного тащит? Так, кажется, говорил Диоген Лаэртский.
- Безоговорочным авторитетом может стать тот, кто принесет людям любовь, - сказал Меценат, не обращая внимания на попытку Горация прийти к нему на помощь.
Пораженный совпадением мыслей и никак не ожидавший этих слов от Мецената, никогда не касавшегося, даже, намеком опасной темы, Николай, тем не менее, решил, до времени, не подавать виду, что в главном, в идее любви, он с ним согласен и сам, давно, размышляет об этом.
- Ты хочешь сказать, что наши Боги не обладают даром любви? - спросил Октавиан, до того, молча, наблюдавший за спором.
- Наши Боги предпочитают, чтоб их боялись, - решительно ответил Меценат.
- Из всех человеческих качеств иудейский Бог, то же, выбирает страх. Разве не так? - повернулся Гораций к Николаю.
- Да, до сих пор считалось, что только страх способен удерживать человека в смирении и послушании, - задумчиво подтвердил иудей.
- Неужели Вы думаете, что любовь способна выполнить эту роль лучше страха? - воскликнул император.
- Да, я так думаю, - твердо заявил Меценат.
- Я разделяю мнение нашего друга, - присоединился Николай, заставив Горация удивленно вскинуть брови. На этот, прямо поставленный вопрос, нельзя было отвечать уклончиво, иначе, таилась возможность ввести в заблуждение, помимо остальных, и самого императора, а вот этого делать Николаю, как раз, и не хотелось.
- А что думаешь ты, Апиций? - не унимался Октавиан, проявляя крайний интерес к обсуждаемой теме.
Торговец сидел с таким видом, словно, его заставляли выйти на гладиаторскую арену и уже протягивали ему в руки короткий спартанский меч. Он не понимал этого разговора.
- Богов нельзя касаться простому смертному, - выдавил Апиций.
С тех пор прошло еще пять лет. Уже не было в живых Агриппы, в один год, покинули суетный мир Меценат и Гораций, словно, желая доказать, что и смерть не в силах разрушить их дружбу.
Октавиан ни разу не вспоминал о необычном разговоре. Он расправился с Паннонией и, поначалу, был доволен тем, как складываются отношения с Тиберием, который проявил себя в этой войне с самой выгодной стороны. Тот во всем следовал указаниям императора, ни в чем не перечил, одновременно, предлагая собственные военные решения, обращающие на себя внимание зрелостью и несомненным полководческим талантом. После смерти Агриппы Юлия стала женой Тиберия. Брак этот был придуман Ливией. Он укреплял власть в империи и, в этом смысле, был на руку Октавиану и открывал путь к трону Тиберию, что заключало главный интерес Ливии, готовой смириться со своим, более, чем прохладным отношением к дочери Октавиана. Ливия не ошиблась в своих расчетах. Согласие императора было получено сразу. Кроме того, Октавиан приложил немало усилий на то, чтоб склонить Юлию к этому союзу. Ливии же пришлось уговаривать сына. Обоюдная неприязнь молодых с годами никуда не исчезла и имела форму плохо скрываемой ненависти. Однако, уговоры родителей и осознание собственной ответственности перед империей возымели действие. Брак состоялся. Он почти ничего не изменил в личных отношениях Тиберия и Юлии, позволяя вести прежнюю жизнь, не подвергая ее переделу в угоду одного из супругов. Но отношение Октавиана к Тиберию претерпело изменения. Он стал всерьез приглядываться к нему, как к своему преемнику.
Донесение Кальпурия повергло его в смятение. Притихшие на время, все те же - Юл Антоний, Гракх, Квинтий Криспин и другие, опять, зашевелились, опять недовольны и неразлучны в своей злобе. И Тиберий с ними!
Октавиану недавно исполнилось пятьдесят четыре года. Он был крепок, по-прежнему статен, вынослив. По этой причине вопрос о преемнике, был вопросом отдаленного будущего. Но, иногда, императору, казалось, что он безнадежно состарился, что душевные силы покидают его и нет уже больше той решимости бороться с противниками, которая позволяла ему до сих пор опережать их и выходить победителем. Он тратил годы на то, чтоб усмирить варварские племена на Севере, чтоб держать в повиновении Восточные провинции, чтоб добиться спокойствия в пределах империи, но стоило лишь прикрыть веки и возблагодарить Богов за краткие мгновения покоя, как тут же, снова, начинал доноситься воинственный скрежет металла и шепот диких лесов перерастал в угрожающие гортанные крики врагов. И, казалось, не будет этому конца.
Но еще тревожней осторожный шорох и бесшумная поступь тех, кто рядом. Кто прячет свой взор, опасаясь разоблачения... Страх еще сдерживает их порывы. Но прав был Меценат - страх преодолим! И, тогда...
Случись, это раньше, он заставил бы Тиберия заплатить кровью. Невзирая на проклятия Ливии. Но, теперь... Теперь, он колебался и не знал - на что решиться! Тиберий не хочет ждать. Ему не терпиться занять его место, и он, во имя этого, не остановится ни перед чем!
Несколько ночей Октавиан обдумывал положение, пока, не пришло окончательное решение. На следующий день он приказал доставить Тиберия. Доставить без вооруженной охраны, но так, чтоб тот сразу почувствовал твердую руку Октавиана и понял, что императору известно все. Не стоит тратить время на пустые разговоры. Кальпурий послал восьмерых легионеров из личной охраны, без оружия. Каждый в Риме знал, что это означает.
Тиберий держался с достоинством и не произнес ни одного слова в оправдание.
