У дуба пастор обгоняет нас и открывает дверь склепа ключом, который получил от меня перед похоронами. Засветив фонарь, он удаляется во тьму. Марвин ступает следом, держа гроб высоко над головой. Я же, напротив, чуть сгибаю колени: наш груз нельзя слишком наклонять, иначе тело внутри может сдвинуться, и мы потеряем равновесие.
Спустившись, я и Марвин проносим массивный дубовый гроб через вторую арку и ставим его в свободном промежутке между другими. Когда я уже поворачиваюсь, чтобы уйти, в углу мне чудится какое-то движение. По моей просьбе священник поднимает фонарь повыше. Но там нет ничего, кроме недвижных корней. Это всего лишь наши тени на стене, думаю я и покидаю это место, в котором мне так неуютно.
Ночь.
Я сижу в библиотеке и смотрю в готическое стрельчатое окно на сад, укутанный тьмой.
У входа в склеп горит красный огонек — пастор оставил там свечу. Пламя мерцает в ночи, как сигнальный маяк.
Небо затягивают грозовые тучи. Издали доносятся громовые раскаты. Сверкают первые молнии, высвечивая иззубренные кроны деревьев на опушке.
Поспешно отвожу глаза и снова берусь за том, лежащий передо мной. Это история моего рода. Я раскрыл книгу впервые, хотя отец не раз призывал меня приобщиться к ней. Мне же не хотелось ее читать, я боялся узнать какую-нибудь запретную, зловещую правду о себе и своей семье — о некой наследственной болезни или врожденной склонности к меланхолии и помыслам о самоубийстве. Однако ничего такого на этих страницах, пахнущих перцем, нет. Рассказы о героических деяниях крестоносцев и мудрости ученых, прославивших наш род, наскучивают мне, и я начинаю зевать. Сон вот-вот заключит меня в свои мягкие объятия.
Вдруг библиотеку заливает слепящий свет, и гром сотрясает особняк до самого основания. Дремота в один миг слетает с меня, я вскидываю голову и вижу, что дуб в саду объят пламенем. Очевидно, в него ударила молния. Мне надо позаботиться о склепе. Накинув плащ, я сбегаю по лестнице к задней двери. В легких домашних туфлях несусь через луг, а на землю уже падают первые капли дождя. К дереву не подойти ближе, чем на пять метров, жар слишком силен. Прячу лицо в ладонях и пытаюсь пройти еще чуть-чуть, но все без толку. Сквозь пальцы мне удается разглядеть, что гробница цела. Ударная волна не достигла ее.
С облегчением отворачиваюсь. Дождь потушит огонь, думаю я, и бегу к дому, где меня уже поджидает Марвин с фонарем в руках.
На следующее утро я спускаюсь в сад, чтобы оценить ущерб, причиненный дубу. Зрелище плачевное.
От моего старинного товарища остался скелет из обугленной древесины, нутро его еще тлеет. От ветвей и сучьев поднимается серый дым, пропитывая воздух металлическим запахом. Подняв воротник плаща повыше, я прикрываю рот и дышу через ткань.
Осторожно касаюсь ладонью черной коры. Покойся с миром, произношу я мысленно. И отворачиваюсь.
Ночью я ворочаюсь в постели и не могу заснуть. Из головы никак не выходит прискорбный облик дерева.
Вздрогнув, открываю глаза и гляжу в темноту. Меня все мучит одна мысль: если молния ударила с такой силой, что сырая древесина потом горела всю ночь под дождем, то почему же не расщепила дуб? А ведь если задуматься, сколько энергии в небесном огне, то иначе и быть не могло!
Не в силах успокоиться, сажусь на край кровати и надеваю туфли, рубашку и плащ. Фонарь уже стоит на ночном столике, осталось лишь зажечь его, сойти по лестнице и выйти из дома. Нужно еще раз взглянуть на дуб — возможно, я что-то упустил.
Свет фонаря падает на дерево, и я встаю как вкопанный. Тот ли это ствол, что прошлой ночью полыхал у меня глазах? Свидетельств тому нет: кора имеет насыщенный бурый оттенок, но отнюдь не обуглена. Я поднимаю фонарь над головой. Насколько видно, следов пожара никаких. Неужели дуб оправился? Разве деревья способны так быстро восстанавливаться? Оглядевшись, вижу в траве кусочки коры. Странно, но мне думается о змеях, сбрасывающих кожу.
Опускаюсь на колени. Снаружи ствол черен и покрыт копотью. Однако внутри древесина приобрела грязно-красный цвет. Меня пробирает озноб; осененный внезапной мыслью, возвращаюсь в дом. Там беру ключи и спешу обратно к склепу, открываю дверь. За входом таится сырая тьма — кажется, она с неохотой отступает перед светом моего фонаря.
Внизу осматриваю ряды гробов. С моего последнего визита ничего как будто не изменилось, и все же в окружающем присутствует некая неправильность — неопределимая, но явная.
Мой взгляд вновь скользит слева направо. И тут я замечаю: крышка одного из гробов сдвинулась. Там же мой отец!
Убежденный, что его похоронили заживо, бросаюсь к гробу и торопливо вывинчиваю болты. С огромным усилием поднимаю крышку — и вижу иссохшее лицо.
В нем нет ни единого намека на влагу. Кожа на скулах потрескалась. В приоткрытом рту скалятся поблескивающие зубы, губы одрябли. Шея вся в обвисших складках. Но хуже всего — глаза. Из-за обезвоживания веки мертвеца приподнялись, и теперь желтоватые глазные яблоки отца уставились на меня, словно обвиняя, что я с позором отказал ему в какой-то неведомой просьбе.
Гляжу на руки покойника. Под кожей явственно проступают кости пальцев. Смотрю еще ниже. И когда я вижу, что угнездилось у покойника в левом боку, не могу сдержать крика.
В размякшую мертвую плоть глубоко вонзился покрытый плесенью корень — пробил стенку гроба и впился в жировую ткань.
Отшатнувшись к стене, я от ужаса роняю фонарь. Огонек гаснет, и тьма захлестывает меня, словно накатившая волна. Из гроба доносятся громкие звуки — сосущие, чавкающие. Услышав их, я спасаюсь бегством, как будто за мной гонится сам дьявол. Под дубом, при свете луны, пытаюсь перевести дух. У меня кружится голова, я опираюсь на ствол.
И тут же отдергиваю руку. В такой час ночи кора должна быть холодной. Но она тепла, и под ее поверхностью ощущается некая пульсация, природы которой мне знать не хочется. И все же я не в силах закрыть глаза на ужасное чудо, явленное мне.
Теперь я знаю, почему дуб так быстро оправился после пожара.
Знаю, почему тела в семейном склепе иссушены.
Мне открылась лишь часть тайны, которая нераздельно связывает нашу фамилию с этим деревом. Однако я последний из рода Делакруа и не стану мириться с роковым, нечестивым союзом, смысла которого не понимаю!
Вне себя от ярости возвращаюсь в дом.
Той же ночью в саду раздаются глухие удары. Утерев пот со лба, я налегаю на топорище. Без сомнений, треск уже разбудил Марвина.
Со скрипом, напоминающим предсмертный крик, дуб валится на траву. У меня под ногами сотрясается земля.
Потом становится тихо.
Я со спокойной душой подбираю свой инструмент и иду на свет, льющийся на лужайку из задней двери. В проеме маячит неясная фигура — это меня дожидается озабоченный Марвин.
Разумеется, алые брызги на моем плаще и окровавленный топор удивляют слугу, но вопросов он не задает. Ибо знает, вероятно, всю глубину тайны, что стоит за фамильным древом Делакруа.
С тех пор прошло десять лет. Марвин умер. Упокоился он не в склепе, как подобает верному слуге семейства Делакруа, — его останки обратились в пепел в городском крематории. Я не желаю давать пеньку в саду новой пищи. Как знать, не способен ли он пустить новые ростки?
Особняк пребывает в катастрофическом состоянии. Доски в полу вспучились и гниют. Фундамент пропускает воду, и по стенам под драпировками расползаются трещины, распространяя сырость.
Уверен, недалек уже тот день, когда дом начнет рушиться. Что-то подсказывает мне, что первым будет западное крыло. Я не схожу с той самой металлической кровати и коротаю дни, ожидая, когда трещины в потолке соединятся, и отвалится большой кусок штукатурки. Если повезет, он попадет мне прямо в голову, и смерть будет мгновенной. В ином случае камень сломает мне ребра, и осколки костей вонзятся в легкие. Тогда мне придется ждать конца под собственное свистящее дыхание.
С моей смертью погибнут и дом, и древняя фамилия Делакруа. Если не сегодня, то завтра — или, может, на следующей неделе?
Лишь одно знаю точно: гибель неотвратима, ибо древесные корни, что так долго пронизывали фундамент, уже разлагаются. Сладковатый душок, витающий в коридорах, не дает мне ошибиться.
Перевод Владислава Женевского
Фред М. Уайт
«Фиолетовый ужас»
Чтобы передать важное письмо прямо в руки адмиралу, небольшой отряд американских моряков направляется в путь длиной в пятьдесят миль. Заночевать они решают в деревне кубинцев, где встречают необычайной красоты девушку. На шее у нее венок из фиолетовых цветов, и командующий отрядом лейтенант, знаток ботаники, сразу распознает неизвестный науке вид орхидей. Парень по имени Тито соглашается показать место в лесу, где растут эти удивительно большие цветы, от которых будто бы тянет запахом разложения…
