от обиды и, с презрением взглянув на хохотавшего Неоржу, проговорил:
– Еще никогда не случалось, чтобы я не осуществил своего намерения! Я это докажу вам и тем, которые мне поверили, что я вырву из рук деспота Великопольшу.
Мацек пригрозил кулаком.
– Может быть, я у него отниму еще кое-что, о чем говорить не хочу, –прибавил он со смехом. – Вот увидите!
Неоржа недоверчиво покачал головой, и это окончательно вывело Борковича из терпения. Нагнувшись к уху старца, он прошептал:
– Раньше чем стать королевой, она дарила мне свои ласки. С ее помощью я буду тут властвовать…
При этих словах он показал полученный от нее перстень. Изумленный Неоржа молчал.
– Король состарился, мягок, слишком доверчив, жена сумеет его заставить сделать все, что она захочет, а руководить-то ею буду я, –сказал Боркович, хвастаясь и вдруг, не докончив, прервал свою речь.
Вскоре вслед за этим они расстались, так как Мацек торопился побывать еще и у других, а Неоржа не пожелал дольше задерживать такого опасного гостя. В сумерки, отправив слуг домой и закутавшись в плащ, чтобы не быть узнанным, он проскользнул в замок. Еще во время свадебных пиршеств он изучил все ходы в апартаментах королевы и ее женского персонала. Заметив свет в комнате Конрадовой, он смело проник к ней.
Старуха, хоть и знала о пребывании Борковича в столице, остолбенела, увидев его перед собой. Опасаясь, чтобы он при девушках, находившихся в комнате, не заговорил о том, чего им слышать не следовало, она поспешно выслала их вон.
– Видите, – сказал развязно Боркович, – что я не забываю о моих старых знакомых, да при том я никогда не являюсь с пустыми руками. Хотя королева прошлый раз меня плохо приняла, но я надеюсь, что она одумалась. Мне необходимо с ней повидаться, и тут никакие отговорки не помогут. Конрадова слушала, насупив брови.
– Поищите другого посла к ней, – произнесла она, – а я ни слышать, ни знать об этом не хочу!
– Это уж старая песенка, которую я слышал от вас обеих, – возразил Мацек, – но я не позволю, чтобы меня отправили ни с чем. Не доводите меня до крайности, а то плохо будет! Когда я покажу перстень и расскажу, каким образом и где я его получил, то это еще будет полбеды, но когда я захочу мстить и начну рассказывать о том, что было и чего не было…
Он рассмеялся, многозначительно подмигивая глазами.
Старая воспитательница, свыкшаяся уже с его угрозами, не высказывала особенного страха. Она лишь молча окинула его взглядом и затем начала внимательно рассматривать лежавшее перед ней рукоделие. Боркович напрасно ждал ответа. Гнев в нем усилился.
– Вы одумались? – спросил он.
– Не о чем было думать, – пробормотала старуха. – Уходите прочь, вы ничего не добьетесь от меня.
Мацек, выведенный из терпения, послал старуху ко всем чертям.
– Мне некогда ждать, – произнес он, – я должен завтра отсюда уехать. Одно лишь могу вам сказать: предупредите королеву, что я даю ей десятидневный срок. Захочет она меня выслушать, то я приду тайком, и никто меня здесь не увидит; если же она знать меня не захочет, то я докажу, что мы знали друг друга близко. На десятый день я сюда пришлю своего слугу за ответом. Я тогда буду знать, как поступить, смотря по тому, какой будет ответ – да или нет.
Старая воспитательница покачала головой.
– Я вам уже сегодня говорю, что нет. Напрасно только пошлете слугу.
– Ты своей головой ответишь, старая ведьма, – воскликнул гневно Боркович, – если не передашь королеве моего ультиматума!
Сказав эти слова, он грозно взглянул на неподвижную от страха старуху и ушел. Едва успел удалиться Боркович, как медленно раскрылись двери из комнаты королевы; в них появилась бледная, дрожащая, как лист, Ядвига.
– У вас двери открыты для всех и каждого? С этого дня у всех входов, ведущих в мои покои, будет поставлена стража, и никто без доклада не перешагнет порога.
Конрадова хотела оправдываться, но Ядвига жестом остановила ее и сурово проговорила.
– Вы слышали? Я так приказываю.
Отвернувшись от своей наперсницы, Ядвига медленным шагом возвратилась в свою комнату.
Мацек злой и раздраженный, возвратился к себе на постоялый двор. Выместив свой гнев на слугах, которых застал распивающими пиво, он велел им приготовиться к отъезду.
Его единомышленники, видевшие его накануне веселым и в хорошем расположении духа, не могли понять, что с ним приключилось. Он сам ни в чем им не признался.
– Нам тут уже нечего делать! – говорил он. – А дома найдется работа. Завтра на коней!
На следующий день на рассвете Боркович вместе с сопровождавшими его великополянами поспешно покинул столицу. Отъезд его был таким неожиданным, что в течение целого дня многие из его знакомых приходили на постоялый двор в полной уверенности, что он еще там.
Боркович направился прямо в Познань, не обнаруживая никакого страха ни перед Вержбентой, ни перед другими, неприязненно относившимися к нему. С того момента, как король так снисходительно к нему отнесся, его дерзость еще более увеличилась.
Когда его единомышленники уговаривали его быть осторожным, он над ними насмехался и говорил:
– С этим королем я достигну всего, что захочу! Он знает мою силу. Для борьбы со мною он слишком слаб. Он предпочтет отказаться от Великопольши, чем тягаться из-за нее со всеми землевладельцами, – а они теперь все на моей стороне!
В Познани уже заранее были предупреждены о предстоящем приезде Борковича, потому что из Кракова прибыли известия, что король оставил его старостой и не лишил доверия. Более робкие противники присмирели и притаились.
Вержбента продолжал относиться к Борковичу с прежним недоверием и не переменил о нем своего мнения. Староста, хоть и втихомолку угрожал ему, однако не решался открыто выступить против него. Он знал, что напугать Вержбенту нельзя, а совершить так скоро после убийства Бенко новое преступление он не осмеливался.
– Дождется и он своего, – ворчал Мацек, – не уйдет он из моих рук. Найду его всегда, лишь только захочу.
Мацек устроился в Познани наподобие того, как в Козьмине, и открыл свой гостеприимный дом для всех своих единомышленников. Туда прибыл брат его из Чача и сын, чтобы приветствовать победителя. Мацек безжалостно насмехался над своим братом, у которого не хватило мужества, чтобы сопровождать его в Краков, и долго не хотел ему этого простить. Боркович еще пуще прежнего стал подстрекать великополян не отдаваться в кабалу Казимиру.
– У нас свои собственные права, старые обычаи, мы на особом положении и такими должны остаться, – говорил он.
Все ему поддакивали, потому что он льстил
