НКВД было лишь их внимательным наблюдателем и регистратором. Каждый из них возбуждал в политбюро очень большие надежды, – тем горше было разочарование.
Счесть тот ряд событий, центром которых становился Алексей, простой цепью случайностей невозможно; пока всё это продолжалось, ни у кого из посвященных в данную историю не было и тени сомнений, что там, в пустыне, в такой же пустыне, в какой когда-то началась вера в Единого Бога, где столь мало ненужных деталей, суеты, столь мало лишнего, Алексей в самом деле долго колебался, решая, должен ли он встать на путь Христа, и так же колебались на счет его призвания Высшие силы.
Вот один из примеров. После высадки из вагона на станции Тахиаташ экспедиция на двух грузовиках и более чем пятидесяти верблюдах отправилась к развалинам крепости Топрак-Кала, где должны были вестись основные раскопки и где, соответственно, предполагалось разбить лагерь. Сына же Бальменовой Югорский по собственной инициативе отправил в Хиву, около которой в прошлый сезон велись пробные раскопки и где осталось много экспедиционного имущества. В Хиве за две недели он должен был дополнительно нанять три десятка рабочих (в городе была уйма безработных и сделать это можно было очень дешево), упаковать и организовать перевозку снаряжения в Топрак-Калу.
В городе не было ни одной гостиницы, и он поселился на турбазе, в которую недавно превратили гарем бывшего хана. Канцелярия помещалась на первом этаже, там прежде был ханский кабинет, украшенный огромным, из необыкновенно ярких изразцов, голландским камином; очень похожий он видел как-то в одном из домов на Арбате. Здесь, на турбазе, Алексей и снял себе номер, сразу же расплатившись за весь срок, чтобы больше об этом не думать.
Потом оказалось, что номер – это просто альков, или глубокая ниша. Впрочем, турбаза была пуста, Алексей был единственным постояльцем и то, как он устроился, ему даже понравилось. Наверное, когда-то в каждом алькове жила или жена, или наложница; все ниши выходили на открытый балкон, кругом огибающий внутренний дворик с небольшим садом и изящным фонтаном. Делать ему в первый день было нечего, и Алексей, оставив вещи, пошел пройтись. Через ту же канцелярию он вышел на площадь перед дворцом; с внешней стороны его тоже окружала галерея – тень, где можно было гулять и в самые жаркие часы. Держалась она чуть ли не на двухстах колоннах из толстых стволов карагача, снизу доверху покрытых таким изощренным орнаментом, какого ему еще не доводилось видеть. Резьба была настолько тонка и сложна – бесконечные обвивающие друг друга стебли растений, – что лишь на третий день ежевечерних прогулок он вдруг сообразил, что все колонны – разные, нигде не повторяется даже деталь.
В Хиве боˊльшую часть дня он с радостью занимался всем, что ему было поручено Югорским. Несмотря на то, что Алексей вырос в глухой деревне, он оказался неожиданно способен к любым организационным делам. Наем людей для экспедиции – вещь весьма сложная, жить в малом пространстве лагеря непросто: ни от кого и ни от чего нельзя уйти, спрятаться, – поэтому набрать рабочих, которые будут усердно трудиться и в то же время никоим образом не станут пытаться этот малый мир разрушить, – тяжело. Вдобавок Алексею пришлось брать людей, не понимая ни их языка, ни обычаев; говорить с ними он мог только через переводчика – местного, хорошо знающего здесь всех и каждого и с каждым находящегося в совершенно непонятных постороннему отношениях. Собственно, он и переводил не то, что его просили, а эти отношения, потому что считал, что это его исконное право – нанимать людей для Югорского. Как потом говорили Алексею, с одних кандидатов он брал мзду, другим сам был чего-то должен, и тем не менее донесения НКВД из Хивы свидетельствуют, что даже человек, знающий местные языки, вряд ли сумел бы набрать людей лучше, чем это сделал сын Бальменовой. То есть в нем несомненно была и интуиция, и знание людей, и дар организатора, и редкое трудолюбие: отпущенных двух недель ему вполне хватило и на то, чтобы найти рабочих, и на то, чтобы привести в порядок, собрать и упаковать экспедиционное имущество.
В середине его пребывания в Хиве турбаза наполнилась народом. На сутки приехала совсем нищая киносъемочная группа. Им было даже не на что опохмелиться, и они упросили Алексея расписаться чуть ли не за полсотни статистов, после чего, получив деньги, тут же устроили попойку. Приглашали и его, но он не пошел. Весьма заинтересовались им трое соседей – студенты Алма-Атинского университета, впрочем, позже оказалось, что бывшие, выгнанные за принадлежность к церкви адвентистов седьмого дня. Они объезжали свои общины по всей Средней Азии и звали Алексея с собой.
С этими ребятами он последние три дня их пребывания в городе общался очень тесно, до этого ни сил, ни времени у него не было – возвращался он на турбазу заполночь, валясь от усталости с ног. Но эти три дня он провел с ними. Он знал, что дальше они поедут в Бухару, Самарканд, Душанбе, а потом через Фергану и Киргизию – обратно в Алма-Ату. Они долго вчетвером ходили между карагачевых колонн, ходили и по городу, который – это было сразу видно – со времен революции почти не изменился. Те же оплывшие, без единого острого угла глиняные стены крепости, что полвека назад штурмом взяли русские войска, бесчисленные мечети и медресе, теперь, правда, без молящихся и без учеников. Они поднимались на минареты, откуда была видна вся окрестность, аккуратно, словно на карте, расчерченная арыками, по несколько раз в день заходили и на базар – Алексей очень любил виноград и каждый раз покупал на компанию несколько больших гроздей.
В том, как они вели себя с ним, было странное ликование, будто они наконец нашли того, кого искали, ради кого отправились в дорогу. Они умоляли его бросить экспедицию и уйти с ними, рассказывали о скором конце жизни и о страшном суде. Он слушал их сначала просто из вежливости, слушал, потому что у них были умные, хорошие лица и ему было приятно с ними гулять, но потом он постепенно стал проникаться тем, что они говорили. Это было видно и со стороны, в частности, по его походке, становящейся всё более неуверенной. Он и сам чувствовал, что возражать им ему становится труднее, наоборот, хочется и легко принять то, что они говорят. Все-таки он не пошел с ними. Ответил им отказом.
Следующим утром еще затемно они уехали, тем же утром и он должен был отправиться со своим караваном в Топрак-Калу, но, сославшись неведомо
