Так, Романов едет в Пензу, а дело его "вертится" в министерстве и в научном институте, пока министр не дает "ход" открытию на южном заводе.
Романов не может бросить работу в Пензе, его выручают "орлята", они все делают по его указаниям. Но пока дело зависит от Министерства черной металлургии, очень большие трудности и с "орлятами", поскольку все они уже не в аспирантуре Романова, одни кончили и работают, другие прервали аспирантуру, ибо не могут перейти к другому профессору и не могут переехать в Пензу.
Трудность применения открытия на чужом, а не на "своем", не специальном заводе в том, что там свой налаженный конвейер выпуска продукции, там план с обязательством его перевыполнения, там масштабы и напряжение, а всякое новшество типа романовского, если его ставить хотя бы минимально-производственно, требует в какой-то части затраты времени, отвлечения лучших инженерских сил, реконструкции, хотя бы частичной, дополнительного напряжения. А открытие-то - туманное, кто его знает!
"Орлята" находят на заводе только одну сочувствующую душу - Евгению Ивановну Навотную. Как женщина, преодолевшая неимоверные трудности, чтобы в металлургическом производстве завоевать себе положение и стать начальником бессемеровского цеха, она их, "орлят", жалеет.
"Орлята" знакомятся на этом заводе с прожектерами и лжеизобретателями: "изобретает" пустяк, а шумит на весь Союз, оперирует [?] "заслугами", припугивает партийными органами (которые, бывает, только чтобы не прозевать "новое", поддерживают этих прожектеров). И "орлятам" становится ясным, почему к ним такое недоверие среди людей серьезных.
Можно сделать, что "орлята" - на заводе имени Буранова (вымышл.), а на "Запорожстали" - группа научного института, работающая по кислороду. "Орлята" мечтают перейти на "Запорожсталь" - передовое предприятие. Но "научная" группа, с которой они встречаются, отпугивает их. Здесь дать все двусторонне: критику и "научной" группы и критику руководства завода. Потом министерство исправляет это.
* * *
В романе сильно подать старую русскую школу металлургов.
Роль Павлова для поколения металлургов, к которому принадлежит Багдасаров.
Курако и Громадин.
Чернов - Байков - и нужен современный металловед из поколения помоложе.
В связи со старыми уральскими делами, а также в связи с современными делами металловедения - обязательно об А.Носове.
* * *
Когда обсуждается вопрос о назначении нового директора комбината, взамен умершего Сомова, и выдвигается кандидатура Шубина, последний долго не соглашается, потому что он не сталеплавильщик, а доменщик, он хорошо знает всю самую "черную" сторону черной металлургии - работу рудообогатительных и агломерационных фабрик, углеподготовку и производство кокса, усреднение доменной шихты и весь процесс производства доменного чугуна, то есть все, что касается процессов до производства собственно стали и продуктов проката стали. Ему напоминают, что Громадин, тоже доменщик, строил Большой комбинат.
* * *
Между прочим, Громадин в числе многих причин не понял, вернее недооценил открытие Романова тоже и потому, что он, доменщик, не мог сразу принять открытия, ликвидирующего самый доменный процесс, усовершенствованию которого Громадин отдал всю свою жизнь.
* * *
Продумать вопрос, не едет ли в вагоне среди молодых инженеров вместе с Верой Каратаевой кто-нибудь из "орлят" Романова? И не лучше ли весь будущий роман Веры развернуть в направлении этого "орленка", а не одного из начинающих инженеров-металлургов? (Неразделенная любовь архитектора - это само собой. Но... все еще может повернуться в его пользу.)
* * *
Сомов Зосим Филиппович - уникальное порождение Урала, - он точно выскочил из сказов Бажова. Старый быт Урала, домны на древесном угольке, дремучие леса над синими озерами, камни-самоцветы, искрометный талант древних умельцев и устоявшийся полусобственнический уклад полурабочего, полукрестьянина, когда на время покосов останавливалось все металлургическое производство, талант и дикость, русский размах и нелюдимость, наивная светлая мудрость и власть темных инстинктов - все это отразилось в духовном и физическом типе его, в мощных узловатых руках, в курчавой бороде, в глазах, спрятанных под нависшими бровями, глазах, которые казались угрюмыми и даже страшными, а когда присмотришься к старику в спокойном состоянии, видишь в них наивную, светлую, детскую мудрость, как у врубелевского Пана. Крупная голова его обросла густым курчавым темным волосом, под старость он облысел, волосы его стали белыми и курчавым венцом обкладывали мощный череп со столь развитыми и хорошо обозначенными костями, что старика можно было бы демонстрировать в школе. Когда он стоял, казалось, что он навечно прирос к этому месту. Вылез здесь из земли, сотни лет назад, застарел, уже весь в узлах, а ноги все еще наполовину в земле, и так и будет он стоять здесь вечно, - даже удивительно было, когда туловище его начинало передвигаться!
* * *
Где-то в середине или в конце романа разговор молодых инженеров об открытии Романова. Они говорят о том, что это - тайна. "Как бы американцы не украли".
- Куда им! Если они и узнают секрет и украдут, они же не смогут перестроить производство на новых основах. Они, брат, не случайно первые открыли атомную бомбу, поскольку дело касается защиты и расширения их прибылей, - с ее помощью они думают мир подчинить... для своих максимальных прибылей. А революции в технике для блага людей они не в силах произвести, они - могила технического прогресса. Ведь такая революция потребовала бы отказаться от прибылей в интересах расширенного воспроизводства на новой технической базе, на это господа империалисты не способны. Нет, они уже ничего не способны дать для жизни, весь их технический "прогресс" направлен к тому, чтобы убивать...
Вернее всего, что это разговор в среде "орлят".
* * *
Еще раз продумать в отношении Балышева его семейное положение. Все-таки лучше, может быть, сделать его человеком женатым, но бездетным; он живет с претенциозной и неработающей женой. Правда, при такой ситуации пропадает вся юмористическая сторона его спора с женщинами на квартире у инженера-коксовика. Но вырастает до подлинного трагизма вся линия его отношений с Дашей Паниной, и образ самого Балышева освобождается от специфических черт "красавца холостяка".
* * *
Этот вариант в отношении Балышева дает мне возможность развить линию отца жены Балышева - рабочего-изобретателя, неудачника, оригинала, участника революционной борьбы, участника знаменитой стачки южных заводов, в молодости - друга Буранова (большевистского вожака рабочих металлургических заводов юга). Теперь - на пенсии, пишет мемуары, которые, очевидно, никогда не закончит, а в годы, когда Балышев женится на дочери его Юлии, он - рабочий ремонтник, токарь или автогенный сварщик на заводе имени Буранова.
* * *
Юлия Николаевна - "художественная натура". Претензии, - мятущаяся душа! - и ничего не свершено. Мечтая стать художником, измучила своего Костю смолоду тем, что, увлеченная "идеей", не захотела иметь детей. А потом уже не смогла их иметь. Попытка создать "салон". Бунт Константина Витальевича. Незаметно она стала обыкновенной потребительницей жизни, сохранив, однако, претензии и "порывы". Но даже на измену своему Косте у нее не хватило характера! Домашнего ухода, уюта она ему тоже не создала, - вот почему у Балышева ощущение бездомности. Талантливый, бешеный в работе, которая дается ему легко, сама идет в руки, он вечно в командировках, дом его - такой же очередной полустанок, как гостиница в городе, где осуществляется очередное строительство.
* * *
Мать Балышева воспитана на Чернышевском: свидетельство той глубокой идейной вспашки, которая так характерна именно для шестидесятников-революционеров. Детство и отрочество ее падает на восьмидесятые годы, которые принято считать "годами безвременья". На самом деле учение Чернышевского в это время шло в глубокие "низы" демократической интеллигенции, оно, в сущности, только начинало доходить до передовой молодежи из этих "низов" - в самые отдаленные углы, в самую глухую, необъятную российскую провинцию. Для поколения Балышевой учение революционеров-демократов буквально сомкнулось с марксизмом девяностых годов.
* * *
Спор Балышева с Дашей Паниной вокруг так называемой "несчастной любви", вокруг "несчастья" вообще, вокруг Гамсуна, и проч. и проч. Даша атакует Константина Витальевича Горьким. Здесь, между прочим, не называя, можно дать бой всей той части современной литературы, которая забывает, какое поколение растет, и пытается вопросы любви решать по старинке с достоевщинкой. Образ Даши здесь вырастает буквально в образ новой женщины. В сущности, после Чернышевского никто у нас не поднял на щит женщину нового типа, нашу женщину.
Вместе с тем надо с силой показать муки неразделенной любви через Голубеву. И дать резкую отповедь - через прямое публицистическое обращение "диккенсовского" стиля - тем "критикам", которые, обсуждая современные романы, где дается любовь и семейная жизнь, фальшиво вопят: "Почему столько неудачных личных судеб, столько несчастных любвей, столько несложившихся счастливо семейных жизней!" Надо показать, что это отражает объективные противоречия и трудности роста и формирования коммунистического человека, но что сегодня уже во многом это зависит от самих людей, от их воспитания, а воспитать людей в таком душевном смысле нельзя, если литература не покажет, откуда все это и где те внешние и внутренние "враги" современного человека, которые так часто мешают его полному личному счастью.
