Я не любила сидеть в гостиной. Во мне произошла какая-то перемена: без всякой причины хотелось мне иногда плакать, а иногда вдруг делалось так весело, что я прыгала и бегала, как ребенок, хоть мне уж было шестнадцать лет.
Случалось, по временам просиживала я часа по два у окна без всякого дела; я следила за облаками, бог знает о чем думала, припоминала романы, которые читал Яков Михайлыч, воображала себя героиней романа… Мне так нравилось такое странное состояние, что я с нетерпением ждала, когда солнце сядет и немного смеркнется. Тогда я брала книгу, садилась к окну, делала вид, будто урок учу, а между тем забывала и себя и свое положение -- все и всех. Мне чудилось, я тоже под облаками, борюсь с массой туч, пробиваюсь сквозь них и с невероятной быстротой лечу по ясному небу. Иногда я находила в тучах сходство с разными чудовищами, о которых слышала в сказках. И я радовалась, когда такая враждебная туча встретится с другой и после долгой борьбы совершенно исчезнет. А как досадовала я на совершенно темные вечера! Степанида Петровна, ненавидевшая меня, заметив во мне перемену, подозрительно спрашивала меня:
– - Что ты делаешь у окна? Разве можно теперь что-нибудь видеть?
– - Я хочу так сидеть! Зачем вам знать все?
– - Уж не смотришь ли ты на офицеров?
Напротив нас жили офицеры, но я не обращала на них внимания; я считала себя еще ребенком, и притом, по уверению Степаниды Петровны, не могла никому нравиться. Однакож ее замечание раздражило меня. Я отвечала резко:
– - Еще успею насмотреться на офицеров, а вот вам так уж и пора прошла!
Взбешенная, она твердила мне, что я безобразна и глупа, никто и взглянуть на меня не захочет, а уж выйти замуж нечего мне и думать…
– - Да я и не думаю… А вот вы и умней, да на вас никто не женился… даже и раньше!
Еще больше возненавидев меня, она начала следить каждый мои шаг, каждое слово толковать в дурную сторону и беспрестанно ко мне придираться. Она успела вооружить против меня и тетеньку Александру Семеновну, насказав ей, что я на дороге к учителю перемигиваюсь с проезжими и что ей говорила жена учителя, будто я ничего у них не делаю, а только все гляжу в окна…
Александра Семеновна также начала подсматривать за мной, как только я пойду к окну. В досаде я оставила свои невинные наблюдения и садилась к окну спиной…
– - Что ты нейдешь в гостиную к сестрам, а только сидишь у окна? -- каждый вечер твердила мне Александра Семеновна, когда приходили гости.
– - Что я там буду делать? Мне с ними скучно, я не понимаю, что они там говорят!
Когда гости расходились, молодая тетенька рассказывала сестрам, как за ней ухаживал сын важного человека. Сестры тоже по секрету шептались. Только Степаниде Петровне не о чем было рассказывать и шептаться: за ней никто не ухаживал…
Раз мне вздумалось пойти вечером в гостиную. Там были всё обычные гости. Сын важного человека, чтоб не бросились в глаза его частые посещения, познакомил маменьку с тремя молодыми людьми. Один из них, Алексей Петрович, спросил меня:
– - Отчего вас никогда не видно?
– - Я люблю сидеть одна, -- отвечала я.
– - Разве вам не скучно сидеть одной? Ну, что же вы теперь делаете?
Я посовестилась сказать, что смотрю на облака, и необдуманно отвечала:
– - Читаю.
– - А что вы теперь читаете?
Я смешалась, и мне стало досадно на свою ложь. Кроме всеобщей истории, грамматики и географии никаких книг я и в руках не имела… к счастию, я вспомнила "Ледяной дом", который читал сестре Яков Мпхайлыч…
– - Роман, -- отвечала я.
– - Какой?
– - "Ледяной дом".
– - Вам нравится?
– - Очень.
– - Не хотите ли, я вам принесу какой-нибудь роман Вальтер-Скотта?
– - Благодарю вас; я не смею: надо спросить у тетеньки.
– - Как! Вы не смеете прочесть романа без позволения тетеньки!
Алексей Петрович улыбнулся.
– - А который вам год?
– - Семнадцатый.
– - Вы любите цветы?
– - Да, очень люблю.
– - Позвольте мне вам завтра принести букет.
– - Ах, нет! Надо спросить…. -- Но я не договорила, потому что Алексей Петрович опять засмеялся… Вспыхнув от злости, я ушла в детскую, где целый час бранила его больной тетеньке… Вечером сестра спросила меня: отчего Алексей Петрович так смеялся, разговаривая со мной?
Степанида Петровна подхватила:
– - Верно, ты сказала ему какую-нибудь глупость? Он все спрашивал потом: отчего ты нейдешь в гостиную?
– - Сам он глуп, оттого и смеется так много… я с ним никогда больше не буду говорить.
– - Да он и сам не станет говорить с такой дурой, -- сказала тетенька.
– - Ну, видно, он и вас считает тоже не очень умной: не сказал с вами ни слова, когда я там была.
– - Слышите, как заговорила! Видно, она слышала, что он о ней говорил… Да он шутил, будь уверена, шутил… А ты уж и вообразила, что в самом деле ты хорошенькая!
– - А вас и в шутку никто не называет хорошенькой!
На другой день я нарочно вышла в гостиную показать, что и я, если захочу, умею болтать, как другие… Не знаю, откуда брались у меня слова: я говорила без умолку. Степанида Петровна беспрестанно посылала меня спать, говоря, что мне завтра надо рано итти к учителю.
– - А в котором часу вы ходите к учителю? -- спросил Алексей Петрович.
– - В девять.
– - Я завтра тоже встану в девять часов и пойду к вашему учителю -- мы вместе будем брать уроки.
– - Пожалуйста, не делайте этого, -- начала я с испугом… Но вдруг остановилась, смещалась и покраснела, заметив на его губах вчерашнюю улыбку. Он сказал:
– - Вы не хотите этого? Ну, прикажите!
– - Зачем я буду вам приказывать? Вы сами не поедете! Вот если б там Соня училась -- дело другое!
– - Отчего же не для вас? -- тихо спросил Алексей Петрович.
– - Мне Степанида Петровна сказывала, что вы влюблены в нее.
– - Да, я влюблен, только не в вашу сестрицу, -- сказал Алексей Петрович еще тише и как-то странно посмотрел на меня.
Вдруг мы оба замолчали. Глаза Алексея Петровича жгли мои смуглые щеки, я была красна, как пион, дышала с усилием и в первый раз отчего-то не могла смотреть прямо ему в глаза. И волнение мое с каждой минутой увеличивалось. Я тихо сказала: "прощайте", и убежала от изумленного Алексея Петровича.
С неделю я его не видала, но много думала о нашем разговоре, припоминала каждое его слово, иногда даже предлагала ему вопросы и сама за него отвечала. То мне казалось, что он говорил со мной серьезно, то приходила мысль, что он шутил, и я не решалась итти в гостиную.
Я смотрела на него в щелку дверей; он больше сидел один, а если говорил с сестрами и тетеньками, то как-то нехотя.
Я даже слышала, как он спрашивал: "А ваша сестрица отчего не выходит? Здорова ли она?.." Сердце у меня билось… Узнав, что я здорова, он, казалось мне, хмурился.
Чем бы я ни занималась, при его имени я невольно останавливалась и вздрагивала…
Раз на уроке я видела, как он проехал мимо дома учителя, и от испуга чуть не упала в обморок. Мне представились маменька и Степанида Петровна, которые спрашивают меня, зачем он проехал?
Я стала посматривать пристально на себя в зеркало: иногда мне казалось, что я не так дурна и черна, как говорит Степанида Петровна; то снова находила я себя безобразной и с досады чуть не плакала…
Наконец я решилась выйти в гостиную. Сердце мое сильно билось, и голос дрожал. Алексей Петрович очень обрадовался. Он сказал мне:
– - Вы, верно, на меня сердитесь? Простите, я больше не буду ездить мимо вашего учителя…
Мне стало легче, я дышала свободнее… Я притворилась, что даже и не знаю, проезжал ли он там…
– - А не выходила я просто оттого, что не хотелось.
– - А мне так очень хотелось вас видеть, -- сказал он со вздохом.
– - Зачем? -- спросила я, краснея.
Он молчал, -- видно, затруднялся отвечать на такой вопрос.
– - Я вас хотел видеть потому, что я люблю ваши глаза!
И он пристально посмотрел на меня.
Я совершенно терялась в таких случаях, но страх обмануться, приняв шутку за серьезное, не давал мне надолго забываться. Я спросила:
– - А глаза Степаниды Петровны вы любите?
– - Вы всё только шутите!
Он рассердился.
Мне стало жаль его, и я разными рассказами старалась развеселить его…
Наутро, завидуя, что мне оказывают внимание, Степанида Петровна пустила такую сплетню, что я опять решилась не говорить с Алексеем Петровичем.
И на следующий вечер я, точно, старалась избегать разговора с ним, чем невольно еще больше заинтересовала его; глаза мои как-то особенно блестели, и я сама чувствовала в них какую-то силу. Во время отсутствия Степаниды Петровны я успела рассказать. Алексею Петровичу мое положение, и мне стало легко… Поверив ему свою тайну, я чувствовала, что нас теперь связывает что-то. К концу вечера я забыла совсем свое обещание и снова говорила с Алексеем Петровичем. Мы стояли у фортепьяно, я перелистывала книгу, и рука моя нечаянно коснулась его руки, он удержал ее и слегка пожал. Я почувствовала, что голова моя закружилась, гостиная исчезла, и я как будто качалась на воздухе. Когда я опомнилась, рука моя все еще лежала в его руке, он тихо говорил мне:
