– Хорошо; или нет… Впрочем, пожалуй.
Книгопродавец понял, с кем имел дело. Он навязал огромную кипу московского литературного хламу, подкрасил несколькими романами и повестями известных писателей, составил счет на двести пятьдесят рублей; взял деньги, низко поклонился доверчивому покупщику и сам вынес книги в коляску.
Михайло Памфилович заехал еще во французский магазин, купил несколько изданий illustr?s с политипажами[40], и потом помчался в «Европу».
– Здесь стоит господин К…?
– Извольте посмотреть, на доске записано.
– А! в третьем нумере; где третий нумер?
– Извольте идти наверх: там покажут.
Михайло Памфилович, входя на лестницу, снял шляпу, поправил гребеночкой волоса, отыскал сам третий номер, потому что в коридоре никого не случилось. Дверь ее заперта; вошел в переднюю – никого нет; но в комнате кто-то распевает.
Михайло Памфилович приотворил легонько двери и вздрогнул, когда раздалось:
– Кто там?
Раскинувшись с ногами на диване, лежал довольно еще молодой человек, с истощенным уже лицом, с впалыми глазами, но в которых блистал огонь. Венгерка нараспашку, руки по карманам широких шаровар.
– Извините, – проговорил Михайло Памфилович, сделав современный реверанс головой вперед и поправляя очки, – в передней никого нет… и я не мог предупредить карточкой… Узнав, что вы посетили Москву, я, как почитатель вашего таланта…
– Покорнейше прошу! – сказал Дмитрицкий, окинув быстрым взглядом Михаила Памфиловича. – С кем имею честь говорить?
– Я так люблю русскую литературу, – отвечал Михайло Памфилович, подавая карточку, – я наслаждался чтением ваших сочинений и не мог отказать себе в желании видеть известнейшего нашего литератора.
«О-го! я сочинитель! прекрасно! Я думал поискать со свечой такого знакомца, а он сам явился: Михайло Памфилович Лычков», – подумал Дмитрицкий, прочитав визитную карточку.
– Очень рад познакомиться, сказал он вслух, – вы мне делаете много чести.
– Помилуйте, я так уважаю гениальность.
– Вероятно, и сами сочиняете? Кажется, я что-то читал…
– Ах, нет, я еще совсем неизвестен на этом поприще…
– Вы постоянный московский житель?
– Постоянный.
«Ну, о чем же мне еще с ним говорить?» – подумал Дмитрицкий, смотря на Михаила Памфиловича, который почтительно устремил на него свои очки и ожидал нового вопроса»
– Москва – бесподобный город!
– Вам понравилась? Но как вы ее находите в сравнении с Петербургом?
– О, я нахожу, что Москва гораздо обширнее… Вы имеете здесь собственный дом?
– Как же-с, мой батюшка имеет свой собственный.
– Чем же вас потчевать?… Эй, кто тут? Что-нибудь закусить да бутылку шампанского!.. да сыру! Ведь я сказал, чтоб кто-нибудь здесь дежурил! Представьте себе, я здесь один-одинехонек, даже человека нет со мной.
– Вероятно, приехали в дилижансе? Человек – совершенно лишнее.
– О, как можно, я не привык ездить без своего человека. Но у меня, верст за пятьдесят отсюда, сломался экипаж, два колеса вдребезги, а ось пополам; я оставил коляску, людей, чтоб как-нибудь починили, а сам поскакал на почтовых, приезжаю в дом к одному знакомому, а он уехал из Москвы. Что делать? принужден был остановиться в гостинице.
– Это, точно, неприятно.
– Очень, очень неприятно! Вы трубку курите или сигары? Эй! подай сигар, да лучших!.. Не угодно ли отведать сыру… Откупорь! Это не кислые щи[41]?
– Как можно-с; самое лучшее шампанское. Дмитрицкий налил стакан, хлебнул.
– Изрядное!.. Покорно прошу!
Михайло Памфилович знал приличие, что от шампанского не отказываются, и потому взял стакан и прихлебнул.
– Это что такое? нет, извините, мы чокнемся! Как бишь ее… Кастальскую воду пьют залпом, чтоб не выдохлась[42].
В восторге от приему и дружеской простоты обращения Михайло Памфилович не умел отказаться от второго стакана.
– А я хотел просить вас, – сказал он, – сделать мне честь.
– Все, что прикажете.
– У меня сегодня литературный вечер, соберутся несколько московских известных литераторов… Надеюсь, что и вы не откажете быть у меня. Все так рады будут с вами познакомиться.
– На литературный вечер? – сказал Дмитрицкий, рассуждая сам с собой: «За кого этот мусье принимает меня? за какого-то известного литератора, которого никто еще в глаза не видал? Да это прекрасно! Отчего ж не сыграть роль известного литератора?… Он же меня ни по имени, ни по фамилии не величает, и я не скажу, кто я; из этого выйдет при развязке славное кипроко[43]!»
– Очень бы рад, да не знаю, как это дело устроить; я теперь совершенно в затруднительном положении.
– Да не угодно ли вам переехать ко мне? – сказал Михайло Памфилович.
– К вам?… «хм!.. – подумал Дмитрицкий, – и это прекрасно!..» Но представьте себе, я здесь без платья и без денег, со мной только ключи от шкатулки… у меня недостанет даже денег здесь расплатиться. А скоро ли приедет Сенька с коляской! Остановясь в доме у приятеля, я не нуждался бы в деньгах; но вот, что хочешь делай!
Дмитрицкий вынул кошелек и вытряхнул из него ключик и червонец.
– Сколько вам нужно, я могу служить, – вызвался Михайло Памфилович. Самолюбию его льстила возможность служить известному литератору; притом же ему очень хотелось уже сказать всем и каждому: «У меня остановился К…»
– Со мной есть около двухсот рублей, – сказал он, вынимая бумажник.
– О, это еще с лишком, я думаю столько и не нужно будет, – сказал Дмитрицкий, взяв деньги. – Эй!.. счет!.. да! призови сюда ямщика!
– Дорога, я думаю, прескверная.
– Прескверная; а хуже всего было то, что нечего было есть.
– А гостиницы по дороге?
– Помилуйте, это ужас!.. Ну, сколько?
– Тридцать два рубля-с.
– Вот вам пятьдесят, да с тем, чтобы всех обсчитывали так же, как меня… А тебе, мужик-сипа, кажется, следует шестьдесят рублей? да червонец на водку, не так ли?
– Если милость ваша будет.
– Ну, вот тебе от моей милости семьдесят пять рублей, кланяйся!
– Много благодарны.
– То-то же, я не богат, да тароват. Ступай! кажется, со всем распорядился… Не угодно ли получить семьдесят пять обратно? За мной сто двадцать пять.
– Так точно. Мы можем ехать?
– У вас есть чем побриться?
– Все, что вам угодно.
– У меня и бритв с собой нет; дурак Сенька положил чемодан в телегу, чтоб мне мягче было сидеть; а ключи оставил у себя.
– Чтоб перевезти чемодан, можно приказать нанять извозчика, а мы сядем в коляску.
– Конечно. Эй! найми извозчика и перевези мой чемодан к ним, по адресу.
– Недалеко отсюда.
Михайло Памфилович сказал адрес. Все устроено. Дмитрицкий сел с ним в коляску, и отправились.
– Я уж у вас буду без церемоний, в чем есть.
– К чему же церемонии!
– Я их и не люблю. Приедете ко мне, воздам вам сторицею; за хорошую игру в простых сдам вам игру в сюрах[44]. А что, кстати, говорят, что в Москве ведут огромную игру?
– В английском клубе.
– В банк?
– Нет, банк запрещен; здесь играют преимущественно в палки[45].
– Что ж, палками можно также отдуть.
– Как вам нравится Москва в сравнении с Петербургом? – повторил опять старый вопрос Михайло Памфилович, которого постоянно улыбающаяся физиономия от двух стаканов шампанского и чести ехать вместе с известным свету человеком приняла вид важный, ожидающий со всех сторон предупредительных поклонов.
– Как нравится Москва? в каком отношении? – спросил Дмитрицкий.
– В отношении общего вида, в отношении наружности?
– О, мне все равно, в каком сосуде ни заключаются люди, лишь бы они были такие, какие мне нужны. А что, здесь много хорошеньких?
– О, вам непременно надо быть в благородном собрании или в театре; вы увидите бомонд[46] московский и всех красавиц; если хотите, мы поедем вместе.
– Мне кажется, напротив, где много красавиц, там не увидишь ни одной. Приятнее знакомство: в доме хорошенькая хозяйка, миленькие дочки, и тому подобное; но чтоб особенно дочки не были опасны для сердца.
– Это каким же образом? Хорошенькие всегда опасны.
– Совсем не всегда: что за опасность, например, влюбиться в девушку, которая может принести тысяч сорок доходу? Это все равно, что влюбиться в тысячу душ и взять их за себя, или влюбиться в значительный капитал и перевести билет на свое имя.
Эта философия поразила Михаила Памфиловича: он уважал любовь всем сердцем.
– Вы поэт, а судите так прозаически, – сказал он.
– Это так вам кажется, потому что вы в восторге. Во время восторга я совершенно иначе думаю; я думаю, что рай только с нею или в ней.
– Вот мы и приехали, – сказал Михайло Памфилович. Коляска въехала на двор и остановилась перед крыльцом.
– Прекрасный дом! – заметил Дмитрицкий, выскочив из коляски вслед за Михаилом Памфиловичем, который провел его через переднюю на антресоли.
