И только Сергей совсем один, без Марицы, без Альки, стоит молчаливый, вероятно, угрюмый, и ждет, когда наконец загудит паровоз, дрогнут вагоны и поезд двинется в этот очень далекий путь.
Она быстро вышла из дому и вскочила в трамваи.
На вокзале, перебегая из зала в зал, она пристально оглядывала всех окружающих, но Сергея не могла найти нигде.
Отчаявшись, она наконец в третий раз остановилась в буфете, не зная, где искать и что думать.
Вдруг, совсем нечаянно, за крайним столиком, за которым негромко разговаривали какие-то отъезжающие военные, она увидала Сергея.
Он был в форме командира инженерных войск, его товарищи - тоже.
Но что поразило Натку - это то, что он был не угрюмый, не молчаливый и вовсе не одинокий.
Слегка наклонившись, он внимательно и серьезно слушал то, что вполголоса ему говорили. Вот он, с чем-то не соглашаясь, покачал головой. А вот улыбнулся, вытер лоб и поправил ремень полевой сумки.
- Сережа! - негромко позвала его Натка.
Он обернулся, сразу же встал, быстро сказал что-то своим товарищам и, крепко обрадованный, пошел ей навстречу.
- Ну вот, - сказал он, сжимая ее руку и почему-то виновато улыбаясь. Ну вот, Наташа, ты видишь теперь, как оно все вышло.
На перроне разговаривали они мало: сбивали гул, шум, гудки, толпа и музыка, провожавшая какую-то делегацию.
Что-то хотелось обоим напоследок вспомнить и сказать, но каждый из них чувствовал, что начинать лучше и не надо.
Но, когда они крепко расцеловались и Сергей уже изнутри вагона подошел к окну, Натке вдруг захотелось напоследок крикнуть ему что-нибудь крепкое и теплое.
Но стекло было толстое, но уже заревел гудок, но слова не подвертывались, и, глядя на него, она только успела совсем по-Алькиному поднять и опустить руку, точно отдавая салют чему-то такому, чего, кроме них двоих, никто не видел.
И он ее понял и наклонил голову.
Натка вышла на площадь и, не дожидаясь трамвая, потихоньку пошла пешком. Вокруг нее звенела и сверкала Москва. Совсем рядом с ней проносились через площадь глазастые автомобили, тяжелые грузовики, гремящие трамваи, пыльные автобусы, но они не задевали и как будто бы берегли Натку, потому что она шла и думала о самом важном.
А она думала о том, что вот и прошло детство и много дорог открыто.
Летчики летят высокими путями.
Капитаны плывут синими морями.
Плотники заколачивают крепкие гвозди, а у Сергея на ремне сбоку повис наган.
Но она теперь не завидовала никому. Она теперь по-иному понимала холодноватый взгляд Владика, горячие поступки Иоськи и смелые нерусские глаза погибшего Альки.
И она знала, что все на своих местах и она на своем месте тоже. От этого сразу же ей стало спокойно и радостно.
Незаметно для себя она свернула в какой-то совсем незнакомый переулок только потому, что туда прошел с песнею возвращающийся из караула дружный красноармейский взвод.
Мельком заглянула Натка в незавешенное окошко низенького домика и увидала, как старая бабка, нацепив радионаушники, внимательно слушает и отчаянно грозит рукой догадливому малышу, который смело лезет на стол к сахарнице.
Тут Натка услышала тяжелый удар и, завернув за угол, увидала покрытую облаками мутной пыли целую гору обломков только что разрушенной дряхлой часовенки.
Когда тяжелое известковое облако разошлось, позади глухого пустыря засверкал перед Наткой совсем еще новый, удивительный светлый дворец.
У подъезда этого дворца стояли три товарища с винтовками и поджидали веселую девчонку, которая уже бежала к ним, на скаку подбрасывая большой кожаный мяч.
Натка спросила у них дорогу.
Крупная капля дождя упала ей на лицо, но она не заметила этого и тихонько, улыбаясь, пошла дальше.
Пробегал мимо нее мальчик, заглянул ей в лицо. Рассмеялся и убежал.
1934
ПРИМЕЧАНИЯ
"Сейчас я работаю над повестью, которая называется "Военная тайна". Это повесть о теперешних ребятах, об интернациональной смычке, о пионерских отрядах и еще много о чем другом", - сообщал Аркадий Гайдар в 1934 году ("Пионер", No 5-6).
Он начал писать ату повесть весной 1932 года в Хабаровске, где работал разъездным корреспондентом газеты "Тихоокеанская звезда". Поначалу писатель предполагал назвать повесть "Такой человек".
"Какой это человек? И кто этот человек? Это будет видно потом", говорится в письме Аркадия Гайдара, посланном в июне 1932 года детской писательнице А. Я. Трофимовой.
Нетрудно увидеть, что "таким человеком" Аркадий Гайдар считал героя этой повести - "малыша Альку". Он наделил его чертами, которые впоследствии появились и у одного из героев повести "Судьба барабанщика", Славки Грачковского, и у Тимура Гараева из повести "Тимур и его команда".
В "Судьбе барабанщика" сын военного инженера Славка Грачковский сломал ногу, прыгая с парашютом из горящего самолета.
"- Нога - это плохо, - говорит он Сереже Щербачеву. - Ну ничего, не пропаду. Не такие мы люди!
- Кто мы?
- Ну, мы... все...
- Кто все? Ты, папа, мама?
- Мы, люди, - упрямо повторил Славка и недоуменно посмотрел мне в глаза. - Ну, люди!.. Советские люди! А ты кто? Банкир, что ли?"
В повести "Военная тайна" "такими людьми" стали "теперешние ребята" пионеры, съехавшиеся в Артек со всех концов страны. В 1931 году в Артеке Аркадий Гайдар с жадным интересом всматривался в этих ребят, представителей нового поколения, выраставшего и формировавшегося уже при Советской власти.
1 августа 1932 года Аркадий Гайдар пометил в своем дневнике: "Она (книга. - Т.Г.) вся у меня в голове, и через месяц я ее окончу, тем более, что отступать теперь уже поздно... А назову я ее "Мальчиш-Кибальчиш"..."
Тема верности Родине, стойкости, отваги все ярче звучала в рукописи. 23 августа 1932 года Аркадий Гайдар записал в дневнике: "Сегодня я неожиданно, но совершенно ясно понял, что повесть моя должна называться не "Мальчиш-Кибальчиш", а "Военная тайна". Мальчиш остается мальчишем, но упор надо делать не на него, а на "военную тайну", которая вовсе не тайна".
Что же это за "военная тайна", которая вовсе не тайна?
А это и есть те черты характера советских людей, их коллективизм, интернационализм, готовность к подвигу, которые Аркадий Гайдар разглядел у советских ребят и которые эти ребята, повзрослев, с такой яркостью проявили десять лет спустя, на полях сражений Великой Отечественной войны.
В конце 1934 года Аркадий Гайдар был в Ростове-на-Дону, встречался с ростовскими пионерами и оставил им один экземпляр рукописи "Военной тайны", уже подготовленной к печати. Потом, отвечая на вопросы ребят, прислал в Ростов-на-Дону письмо.
"Дорогие ребята!
Мне из Москвы переслали ваши письма и отзывы на мою повесть "Военная тайна".
Конечно, был я очень обрадован. Повесть выйдет отдельной книгой недели через две. Я уже распорядился, чтобы тотчас же по нескольку экземпляров были высланы в Ростов - библиотеке им. Сталина, имени Величкиной и на "Сельмаш".
Прочтете, обсудите и тогда напишите еще. Одно дело, когда такую совсем не маленькую повесть вам читали вслух по частям, и совсем другое, когда каждый ее прочтет сам.
Я отвечаю вам на два главных вопроса: зачем в конце повести погиб Алька. И не лучше ли, чтобы он остался жив. И второе: почему повесть называется "Военная тайна".
Конечно, лучше, чтобы Алька остался жив. Конечно, лучше, чтобы Чапаев остался жив. Конечно, неизмеримо лучше, если бы остались живы и здоровы тысячи и десятки тысяч больших, маленьких, известных и безызвестных героев.
Но этого в жизни не бывает...
Вам жалко Альку. Некоторые ребята в своем отзыве пишут мне, что им даже "очень жалко". Ну, так я вам откровенно скажу, что мне, когда я писал, было и самому так жалко, что порою рука отказывалась дописывать последние главы.
И все-таки это хорошо, что жалко. Это значит, что вы вместе со мною, а я вместе с вами будем еще крепче любить и Советскую страну, в которой жил Алька, и зарубежных товарищей, тех, которые брошены на каторгу и в тюрьмы.
И будем еще больше ненавидеть всех врагов: и своих, домашних, и чужих, заграничных, - всех тех, что стоят поперек нашего пути, и в борьбе с которыми гибнут наши лучшие большие и часто маленькие товарищи.
Вот вам ответ на первый вопрос.
Почему "Военная тайна"? Конечно, по сказке. В сказке Буржуин задает три вопроса: первый из них - нет ли у побеждающей Красной Армии какого-нибудь особого военного секрета или тайны ее побед? Тайна, конечно, есть, но ее никогда не понять главному Буржуину. Дело не только в вооружении, в орудиях, танках и бомбовозах. Всего этого немало и у капиталистов. Дело в том, что наша армия знает, за что она борется. Дело в том, что она глубоко убеждена в правоте своей борьбы. В том, что она окружена огромной любовью не только трудящихся Советской страны, но и любовью миллионов лучших пролетариев капиталистических стран.
И, наконец, вспомните те строки из повести, где Натка задумывается над тем, что теперь она по-новому, по-иному поняла и спокойные глаза Альки, и упрямую хватку Баранкина, и холодный, беспощадный взгляд Владика.
