я принимал трудные решения. Завтра будет… Какую дуру интересует, что будет завтра утром, днём или вечером, или, по-быстрому, в рабочий полдник по многочисленным заявкам трудящихся? Может, лучше перенести весь процесс на выходные или праздничные дни, или ещё лучше под бой курантов и залпы новогоднего салюта?
Мужчины, не ищите честь сзади, она всегда находится спереди.
И этот, идиот, меня молодую, красивую, энергичную в постели женщину, в мгновенье ока сделал безработной, с безвольно опущенными руками и погасшими глазами. Так каждый раз думала я, засыпая, повернувшись к нему спиной. Я часто видела его во сне, как потом видела многих: состарится, сгорбится, сморщится, а то, что поседеет, никому неинтересно и никто в том не виноват. Работать впустую или только для карьеры меньше надо было. Из одних труд делает человека, а из других… лучше бы он остался обезьяной.
Я с ним не спала! Я не могла позволить себе этого! Нет, первое время, конечно да. Хотя, если быть честной до конца, скорее всего, нет. Хотя в самом начале нашей семейной жизни, я что-то почувствовала раз, ну, от силы, два. Может быть, хотя я в этом даже сейчас до конца не уверена. Эти явления я бы охарактеризовала, как нечто среднее между лазаньем в школе по канату и прыжком на дюжину матрацев из окна первого этажа. Эти ощущения, скорее всего, ещё не описаны современной наукой. А затем, потолок, потолок, потолок. Никуда от него, родимого, не деться.
Назвался груздем, полезай в кузов. Вот только кузову с груздем не повезло, оказался вялым и червивым. Вам, наверное, очень хочется сказать: «Молчи, молчи, старая кошелка». Я не могу молчать, я хочу, чтобы меня слушали и понимали.
— Слушаю. Но почему кошелка?
— Потому что старая. Дата моего рождения на амбулаторной карточке указана верно, и диагноз, написанный вашей рукой, соответствует действительности, но у здорового человека не может отсутствовать душа, вот и больной теряет её не сразу. Вот и злость берет, вот и горько мне.
— Счастье — это не марки, и полную коллекцию, сколько ни живи, сколько ни старайся, не удаётся собрать никому.
— Ответе мне: кому и когда нравятся глисты?
— Отвечаю: гельминтологам.
— Я смотрела на него утром в приоткрытую дверь, когда он принимал душ, и видела его омерзительный отросток, днём, когда этот же отросток, важно, вместе с его телом расхаживал по квартире, бестолково покачиваясь из стороны в сторону, я виде ла его на улице, его мерзопакостный отросток, под знаменитым бельём с начёсом и трусами, именуемыми семейными, брюками и верхней одеждой, я видела этот очумелый отросток через трибуну, когда он постепенно увеличивался в размерах во время выступления его владельца, я видела этот охеревший от гордости отросток в окружении знакомых и незнакомых женщин, красивых и не очень. Но теперь я думала только о глистах. Я огорчалась и время от времени входила в настоящую депрессию от одного понимания, что по документам это был мой первенец, но довольно быстро оживала и уже тогда лелеяла надежду, что он не окажется у меня точно: последышем. Кабы нашему сидню да ноги.
— Шото от ужасающих речей ваших меня аж у самый ледяной пот бросило. Ещё минуту вас послушаю и у меня, по-моему, больше никогда не будет хорошей, доброй и твердой эрекции.
— Всё рождается, да будет вам известно дорогой доктор, в муках, но они не должны быть бесконечными. Я не желаю об этом больше вспоминать. Ступайте, я устала от вас. Если эмоций никаких, о чём петь будем?
— Присядьте, дорогой доктор на дорожку. Обычай, я старомодна, исполните маленькую женскую прихоть, — сказала она, но я заметил в ее глазах непонятную для меня покорность и искорки обескуражившего меня смущения очень зрелой женщины. Я присел на антикварное кресло прекрасной работы, и в следующее мгновение оно перевернулось, а я оказался в горизонтальном положении.
— Что вы видите, дорогой мой доктор, после этого кульбита?
— Естественно, ваше лицо, свои ноги торчащие, как в гинекологическом кресле, и, конечно же, потолок.
— Вот и я в таком положении всегда чувствовала себя полной дурой.
— Спасибо за науку.
— Только не рассказывайте про потолок и про ваши ноги, торчащие как в гинекологическом кресле, своим больным. Я уверена, люди они консервативные. Не поймут-с. Поднимайтесь и почаще вспоминайте потолок. Ибо это не только женский удел.
Если ты смотришь только одним глазом в одну дырку, то никогда не поймешь происходящего вокруг.
К сожалению, двери закрываются.
Будьте рассудительны, двери закрываются.
Болезни не спрашивают, но они всегда стучатся, прежде чем войти. Тактичный человек услышит и поймёт, глупый пройдёт и останавливаться не будет.
— Проходите, присаживайтесь. У вас лицо измученного человека.
— Я много думал. Я думал об ушедшем времени, почему-то больше о женщинах, я думал о настоящем, естественно, о внуках, о будущем и к однозначному выводу не пришёл, видимо, уже ума не хватает.
— Я полагаю, ещё достаточно.
— Я сумел только понять, что мне уже не стоит задавать детские вопросы о смысле жизни взрослых.
— В любом случае делаются определённые выводы, но даже время не способно определить их искренность и верность.
Легче увидеть себя спереди, тяжелее сзади, но ветер дует только в лицо, и приходится отступать не оборачиваясь.
— И, кажется, что мой периодически высвечивающийся маразм — это и есть зеркальное отражение реально происходящих событий. Банально сказано, но в настоящей жизни я опираюсь только на свой жизненный опыт.
Озорство пропало в мыслях, озорство пропало в речи.
— Нет желания разговаривать даже с внуками, хотя я реально помню, как их любил и баловал. К вам я тоже не хотел идти. Не испытывал ни малейшего желания, осознавая всю ненужную ценность данных консультаций. Можно гордиться давно ушедшими временами, современность приносит одни разочарования. Возможно, это ещё не полноценный признак болезни, возможно, дождь противно моросит на улице, или, наоборот, солнце слишком ярко светит, или просто утром в брюки не попал с первого раза.
Ушедшее — всегда чёрно-белое кино, но насколько оно сказочно прекрасно. Если бы вы знали, если бы вы видели.
— Зачем пожаловали к ненужному доктору?
— Чувство долга перед родными. Вы мне не интересны. Из души уходят все, тем более вы. В конце концов, я не буду никого помнить, и это ни у кого не вызовет удивления.
Смерть души при живом теле ‒ доминанта всех времён и народов, и наша жизнь не исключение.
— Я должен быть в первых рядах, нестись рысью или галопом, ведь я ваше очень
