Необъяснимое именно. Начни объяснять социалист, — он скажет: это потому, что если представить себе, что всякий отдаст всё, даже себя, даже я свое для всех, то, значит, не будет бедного, а все страшно будут богаты. И соврет социалист грубо, гнусно и пузато. Ибо хотя действительно так, то есть все будут богаты, но на этом социализм и останавливается. Да и быть того не может, потому что социалист не может себе и представить, как можно добровольно отдавать себя за всех, по его, это безнравственно. А вот за известное вознаграждение — вот это можно, вот это нравственно. А вся-то штука, вся-то бесконечность христианства над социализмом в том и заключается, что христианин (идеал), всё отдавая, ничего себе сам не требует.
Мало того: даже враждебен к идее о вознаграждении, о гонораре, он понимает ее как бессмыслицу и примет вознаграждение только от любви к дающему или потому только, что чувствует, что после этого еще сильнее будет любить дающего (новый Иерусалим, объятия, зеленые ветви).
Впрочем, социализм даже и до такого объяснения христианства рационально не доходил, а доходили только некоторые его представители, да и то поэты. Всё же будущее основание и норму социального муравейника социализм полагает в цели — в сытом брюхе, а для этого в беспрекословных муравьиных обязанностях, и высшая его мораль при этом, высшее ободрение человечеству состоит в том уверении и ободрении прозелитов, что обязанности эти сладки, ибо будут делаться для самих себя, в собственном интересе, travail, дескать, attroyant.[134]
Социализм назвался Христом и идеалом, а здесь Христос или там… не верьте Апокалипс<ису>.
Социализм есть последнее, крайнее до идеала развитие личности, а не норма, то есть сознательно развитые единицы личностей, в высшей степени, соединенные тоже в высшей степени во имя красоты идеала, и дойдет до убеждения, сколько разумного, столько и всем человеком (то есть самого непосредственного), что самое высшее распоряжение собой — это пожертвовать даже собой.
Патриархальность было состояние первобытное. Цивилизация — среднее, переходное. Христианство — третья и последняя степень человека, но тут кончается развитие, достигается идеал, след<овательно>, уж по одной логике, по одному лишь тому, что в природе всё математически верно, след<овательно>, и тут не может быть иронии и насмешки, — есть будущая жизнь».
В записной тетради 1872–1875 гг. есть запись (по времени близкая письму к Погодину), в которой о социализме и христианстве говорится не в плане противопоставления («антитезы»), а в плане сопоставления этих понятий: «Социализм — это то же христианство, но оно полагает, что может достигнуть разумом» (ПСС. Т. XXI. С. 254). И наконец, в «Дневнике писателя» 1881 г., подводя итоги многолетним размышлениям, Достоевский так формулирует свое утопическое понимание «русского социализма», апеллируя к крестьянским, народным идеалам: «Не в коммунизме, не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит, что спасется лишь в конце концов всесветным единением во имя Христово. Вот наш русский социализм!» (наст. изд. Т. 14. С. 489).
Погодин просил Достоевского в письме от 23 февраля 1873 г. «прислать карточку» (Звенья. Т. 6. С. 444).
Ответ на вопрос Погодина: «В котором году Вы встретились с Белинским?» (Там же. С. 445).
Вероятно, речь идет о газете И. С. Аксакова «День», выходившей в 1861–1865 гг. и бывшей в то время самым влиятельным органом славянофильского направления.
Погодин возглавлял Славянский благотворительный комитет, основанный в 1858 г. московскими славянофилами. Произнесенную в Славянском комитете речь Погодин послал в январе 1873 г. для опубликования в «Гражданине». 23 февраля 1873 г. он писал Достоевскому: «Я до сих пор не знаю, получена ли была маленькая „Речь” в Слав<янском> ком<итете> в январе, которую нужно было печатать тогда же в ответ константинопольским клеветам. Теперь время прошло» (Там же).
В 1870 г. болгарская церковь провозгласила независимость от греческой церкви, что вызвало протест греческого патриарха, который на соборе 1872 г. объявил болгар схизматиками, т. е. раскольниками. Статья Т. И. Филиппова, посвященная определению Константинопольского собора, была напечатана в «Гражданине» (1872. № 23–28).
В речи Погодина в Славянском благотворительном комитете в 1872 г. выражалось сочувствие болгарам, провозгласившим самостоятельность своей церкви.
Статья «Панславизм и греки» (подпись: Н. Константинов) действительно принадлежала К. Н. Леонтьеву (см.: PB. 1873. № 2. С. 904–934). Леонтьев в своей статье рассматривал Восточный вопрос шире, чем споры греков с болгарами или болгар с турками. Он противопоставлял весь «Восток» (включая Россию, Грецию, славян и мусульманские страны, вплоть до Индии и Китая) — оплот традиции и религии странам Западной Европы, охваченным революционным брожением (PB. 1873. № 2. С. 934).
Публикуя статью «Панславизм и греки», редакция «Русского вестника» сделала примечание, в котором отметила, что не берется «защищать всё, что <…> сказано» в ней: «В некоторых мнениях мы можем оказаться несогласными с автором» (PB. 1873. № 2. С. 904).
Речь идет о статьях Погодина, присланных им ранее в «Гражданин». В письме от 23 февраля 1873 г. он напоминал Достоевскому, что «„Феодосию” следует напечатать перед весною, так как теперь много толкуют о Крыме» (Звенья. Т. 6. С. 444). Статьи эти в «Гражданине» напечатаны небыли.
Возможно, имеется в виду изданная в 1873 г. трагедия Погодина «Петр I», написанная в 1831 г., но не напечатанная ранее из-за цензурного запрета.
Полемика Погодина с Н. И. Костомаровым началась в 1860 г. с диспута в Петербургском университете о происхождении русских князей. Возможно, Достоевский имеет в виду полемические статьи Погодина против Костомарова, присланные в «Гражданин».
«Вызов г-ну Иловайскому» Погодина (PB. 1873. № 2. С. 935–937) был продолжением полемики историков по вопросу о происхождении русского государства. Погодин придерживался так называемой норманской теории, согласно которой основатели государства — варяжское племя Русь — норманского (скандинавского) происхождения. Д. И. Иловайский и Костомаров были антинорманистами и считали руссов славянами (Иловайский) или литовцами (Костомаров).
Является ответом на два письма Федорова — без даты (лето 1873 г.) и от 27 августа 1873 г. ИРЛИ, № 29879).
Весной 1873 г. студент Федоров обратился к Достоевскому с просьбой разрешить постановку на сцене его инсценировки повести «Дядюшкин сон». У Достоевского эта просьба не вызвала возражений, и в письме от 11 мая 1873 г. он просил дать ему возможность предварительно прочесть сделанную инсценировку. В июле 1873 г. Федоров, видимо, послал Достоевскому текст инсценировки «Дядюшкина сна» (см.: ПСС. Т. XXIX1.С. 264–265).
Речь идет о работе по редактированию «Гражданина».
Повесть «Дядюшкин сон» впервые была напечатана в 1859 г. Однако в 1860 и 1866 гг. она переиздавалась, и Достоевский вносил в текст изменения (см.: ПСС. Т. II. С. 460–466 — раздел «Варианты»).
По-видимому, Федоров прислушался к совету Достоевского и оставил работу над инсценировкой.
Является ответом на письмо Мещерского без даты (см.: ИРЛИ, № 29777).
Имеется в виду «Ответ на запрос С.-Петербургских ведомостей», написанный Мещерским и опубликованный без подписи в разделе «Петербургское обозрение» (Гр. 1873. 5 нояб. № 45. С. 1200–1201). Он был частью полемики «Гражданина» с газетой «С.-Петербургские ведомости» по поводу объявления об условиях подписки на «Гражданин» на 1874 г. (см.: ПСС. Т. XXIX1. С. 518–519).
В «Петербургском обозрении» Мещерского, среди других материалов, говорилось «о каких-то новых швейцарских прокламациях, найденных между учащейся молодежью в некоторых открытых заведениях Петербурга и Москвы» (Гр. 1873. 5 нояб. № 45. С. 1198). Мещерский делал вывод, что причиной распространения среди учащейся молодежи «увлечений», пагубно сказывающихся на их участи, является разобщенный и замкнутый образ жизни студентов. Чтобы исключить возможность дурных влияний на молодежь. Мещерский предлагал устройство специальных больших домов «с дешевыми квартирами для студентов всех званий в столицах на началах общежития, с общими для желающих спальнями, с столовыми, библиотеками и т. п.» (Там же. С. 1199). Здесь же, видимо, и содержались строки о надзоре правительства за студентами, вызвавшие отпор Достоевского. В письме к Достоевскому Мещерский сообщил, что фразу «о надзоре» он изменил, но не согласен изменить свою «главную» мысль: «Полагаю, что Вы не того мнения, что студенты должны быть вне надзора; главное, чтобы надзор был открытым». Однако Достоевский настоял на своем, и никаких следов этой мысли в опубликованном тексте не осталось.
