завешанными окнами, прислушиваясь к тяжкому дыханию и стонам, вырывавшимся из уст больного.
Среди безмятежной тишины как молния влетел Масловский, вызвав Келпша.
— Пан кравчий! — закричал он. — Турецкая собака опять собралась в город: нельзя было помешать. Все б это не беда… но я сам видел, как за ним вынесли большой сверток, который слуга везет под плащом. А разоделся ага, как на аудиенцию… Шут его возьми, надоело, видно, ждать… готов силой ворваться к королю.
— А стража! — воскликнул Келпш. — Не может быть! Он не осмелится!
— А я бы за него не поручился, — ответил Масловский, — конечно, если бы даже он сюда пожаловал, мы бы его не допустили… но какой шум подняли бы турки! Знаю, как неистово они вопят!
Келпш задумался.
Вчера турок не показывался на улице, ведущей к замку; а все же Келпш послал Масловского поприсмотреть, не сюда ли направляется посол, а, тем временем, отдал приказ по дворцовой охране, усилить караулы у собственной квартиры короля, а, кстати, послал уведомить ксендза Ольшевского.
Для тревоги не было, пока, никаких данных, кроме переполоха, учиненного Масловским. Но тот внезапно вернулся в замок с вестью, что ага въехал уже в улицу, ведущую к королевскому дворцу и направляется к воротам.
Не было сомнения в готовившемся дерзком покушении.
Во дворце не было ни ксендза Ольшевского, ни кого другого, имевшего право принять решительные меры. Но у Келпша было достаточно отваги, чтобы, ради спасения короля, взять на себя громадную ответственность.
Отрядом дворцовой стражи командовал его старый товарищ, наместник Свидерский, никогда не терявшийся в минуты, когда требовалось действовать без оглядки.
К нему-то и направился Келпш.
— Пан наместник! — воскликнул он. — Надо спасать короля! Этот турок нахально едет к нам добить больного. Надо попросту схватить его и засадить. Нечего стесняться! Собесский расправляется теперь там с ними.
— А где эта каналья? — заорал Свидерский. — Узнает он меня!
И тотчас, созвав людей, он вскочил на лошадь.
Вдали уже виднелся на улице ага, ехавший крупной рысью, а с ним армянин, указывавший дорогу к дому, занятому под королевскую квартиру. Свидерский велел пустить лошадей в галоп и скомандовал окружить посла и не пускать. Турок, увидев толпу выбежавших навстречу ему гвардейцев, не сразу сообразил в чем дело, и только когда был окружен со всех сторон, стал звать на помощь переводчика.
— Кто так поступает по-хорошему? — кричал он. Перепуганный армянин подбежал к Свидерскому.
— Ведь это посол султана и едет к королю…..
— А кто ему позволил ехать? — переспросил Свидерский.
— Так он и станет спрашивать! — шумел армянин. — Что вам такое поприспичилось?
— А то, — ответил начальник дворцовой стражи, — что я его сейчас, по доброй воле, или против воли, провожу под охраной моих людей назад в подворье. Это, как ему заблагорассудится. А пока, от моего имени скажи: "Ни с места!"
Дрожа от страха, подскочил армянин к are и объявил, что дальше не пускают. Турок вспылил, махнул своим, и они обнажили сабли. Гвардия также не зевала и взяла на изготовку, а Свидорский велел также приготовить пистолеты и насыпать пороху на полки; приказание его было спешно выполнено… Ага был бледен и дрожал от злости. Дело уже едва не дошло до драки, когда со стороны королевского дворца показался взвод солдат с мушкетами, бегом поспешавший к месту столкновения…
— Скажи своему are, — крикнул Свидерский, — что я не обращу ни малейшего внимания на его посольские прерогативы; еще миг, и я велю стрелять…
Турки сообразили, что сопротивление невозможно. С криком и оранью они двинулись обратно; но путь был уже отрезан: их окружили так, что они не могли двинуться.
Свидерский, расходившись, требовал все большего.
— Скажи этому кривоножке, — приказал он армянину, — чтобы сейчас выдали оружие. Я беру их в плен и не могу пустить, раз они буянят в городе…
Среди турок поднялся невыразимый гвалт; но Свидерский остался непреклонен.
— Пусть сейчас положат оружие, — кричал он, — не то я перережу всех, до последнего человека!
И он красноречиво размахивал саблей.
Ага побледнел от ярости как полотно. Но, осмотревшись, увидел, что число солдат растет, а толпа горожан и любопытных подзадоренная разглагольствованиями Свидерского, принимает угрожающее положение. Тогда он стал просить через посредство армянина:
— Пусть отведут меня в подворье, я буду терпеливо ждать…
Но Свидерский уперся на своем:
— Пусть выдадут оружие…
После тщетных переговоров, турки, видя, что попали в западню, волей-неволей стали с лязгом и проклятиями бросать на землю сабли, которые Свидерский велел спешно подбирать, зная, какая им цена.
— А теперь, — прикрикнул он, — хотя у меня и приторочен у седла моток шелковых бечевок, чтобы вязать пленников… но, так и быть, пускай возвращаются в свое подворье не на привязи… только с глаз их не пускать!
Тогда ага повернул коня, а вслед за ним Свидерский. Он ехал важно, с обнаженной саблей, покручивая ус, и провожал турок до подворья, когда догнал их Тшетяк, из королевской канцелярии.
— Пан наместник, — закричал он, — то-то вы заварили кашу! Знаете ли, что значит взять в плен посла и нанести ему такое оскорбление? Это называется нарушить международные права… Как мы выпутаемся?
Свидерский разозлился.
— Какое мне дело до международных прав! Собесский разделывает их там под орех, а мы здесь к ним с почтением! Вздумал задирать свой нос! Как бы не так… Что с воза упало, то пропало!..
И он дал знак увести узников, а Тшетяку, не прощаясь, крикнул:
— Провожу их до подворья, поставлю стражу, а потом уже поговорю с ксендзом-подканцлером.
Так и сталось. Турки, не солоно хлебавши, должны были вернуться в свое подворье, оружие им не вернули, а Свидерский приставил к ним, вдобавок, стражу, приказав первому, кто попытается бежать, всадить пулю в лоб. Сам же прямо с места, отправился к епископу.
Тот, оказалось, только что вернулся от архиепископа и переодевался. Свидерский велел доложить о себе.
Епископ немедленно вышел к нему.
— С какой, ваша милость, вестью? — спросил он.
— Безделица, ваше преосвященство: забрал в плен турок; что прикажете с ними делать?
— Каких? Где? — в испуге спросил епископ.
— Да этого… агу! Таскался по улицам, силой хотел пробраться к королю, так что пришлось окружить его и заставить положить оружие.
Ксендз Ольшевский побледнел и задрожал от страха.
— Иезус, Мария! — воскликнул он. — Вот наколобродил-то: посол — неприкосновенная особа!
Свидерский пожал плечами.
— Ничего не знаю… шумит, силой лезет к королю… так я и позволил! Посадил его под
