Дневник писателя 1877, 1980, 1981 - Достоевский Федор Михайлович

829

…«мы, образуя их, будем их постепенно возносить до себя и научим народ его правам и обязанностям». — Имеется в виду статья А. И. Введенского (постоянно полемизировавшего с Достоевским в «Литературном отделе» газеты «Страна»), посвященная «Дневнику писателя» 1880 г., в которой либеральный критик, резко обвиняя Достоевского в «извращении фактов <…> жизни», утверждал: «…народ нуждается просто в умственном развитии, которое не придет (как н пришло веками) иначе, как при другом, лучшем устройстве нашего общественного быта; тогда он, действительно, разовьет высокие нравственные иды, зачатки которых есть в его жизни <…> Но эти зачатки зарыты целой грудой исторически наслоенных извращений, от которых он не избавится без изменения своего быта не в сторону терпения, всепрощения смиренномудрия, а в сторону понимания своих человеческих прав и обязанностей <…> Пора бы узнать г-ну Достоевскому, что и нравственные идеалы не валятся с неба <…> а воспитываются в обществах» (Введенский Арс. Литературный отдел («Дневник писателя». Единенный выпуск на 1880 г. Август) // Страна. 1880. 17 августа. № 64 5–6).

830

«Русское общество не может-де пребывать в уездной кутузке вместе с рванным народом, одетым в национальные лапти». — В одном своих обзоров «Журналистика» ведущий публицист «Молвы» Г. К. Градовский (печатавшийся под псевдонимом «Грель»), выступавший против идей Достоевского-публициста и выдвинутой «Русью» программы уездного земского самоуправления, писал, намекая на то, что С. Аксаков некоторое время занимал пост председателя правления Московского купеческого общества взаимного кредита: «…во всей аксаковской „Руси“ ничего нет, кроме пошлой, туманной фразеологии, высопарных распинаний и „печалований с народом“, которые в мире действительности сводятся на то, чтобы г-н Аксаков учитывал векселя в европейском банке, а русское общество пребывало в уездной кутузке вместе с оборванным народом, одетым в национальные лапти и в серый арестантский зипун <…> Происходит какая-то предосудительная игра в народничество — на счет народа, в национальность и самобытность — на счет национальности и самобытности» (Молва. 1880. 19 декабря № 350). В передовой от 3 января 1881 г. Аксаков характеризовал этот выпад Градовского как свидетельство «тайного презрения к нашему простому народу, скрытого высокомерного аристократизма западника-либерала». «Можно ли в самом деле, да и интересно ли интеллигентному либералу возиться с оборванным мужиком, да еще обутым в лапти!.. „Либералу“ прилично только благодетельствовать ему сверху, навязывая „национальным лаптям и серому зипуну“ свои благодеяния силою, — благодеяния, согласные с требованиями „общеевропейской науки”, хотя бы и несогласные с требованиями „национальной жизни“! <…> Невежды и лицемеры! Они только компрометируют и науку, и идею свободы!..» — восклицал Аксаков (Русь. 1881. 3 января. № 8. С. 3).

831

А народ опять скуем! — Строка из стихотворения неизвестного автора, которое появилось, по-видимому, в конце 1870-х или 1880 гг. — в период повсеместных слухов и толков о предстоящем введении конституционного правления. В бумагах Достоевского сохранился следующий текст:

A. С. Суворин вспоминал о Достоевском; «Конституцию он называл „господчиной“ и уверял, что так именно называют ее мужики в разных местах России, где ему случилось с ними говорить. Еще на Пушкинском празднике он продиктовал мне небольшое стихотворение об этой „господчине“, из которого один стих он поместил в своем „Дневнике“, вышедшем сегодня <…> Он был того мнения, что прежде всего надо спросить один народ, не все сословия разом, не представителей от всех сословий, а именно одних крестьян» (Незнакомец. Недельные очерки и картинки. О покойном // Нов. время. 1881. 1 февраля. № 1771; см. также: Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. М.,1964. Т. II. С. 420). В записной тетради 1880–1881 г. Достоевский замечал, обращаясь к своим оппонентам-либералам: «Ваше увенчание здания, про которое народ уже слышал и прямо окрестил названием: „господчиной“» (XXVII, 44). В «Новом времени» слово «господчина» употреблялось в значении «земство»: «Между крестьянством, с одной стороны, и земством — „господчиной“, „купетчиной“ и администрацией — с другой — возникают те антигосударственные отношения, которые даже теперь, в зачатке, уже довольно явственны, а для будущего грозят затруднениями. Крестьянство все более и более уходит в себя, отделяется, становится в сторону от земства» (Молчанов А. На сенаторской ревизии. III. В Саратове // Нов. время. 1880. 31 декабря. № 1739);«Недаром крестьянин окрестил земство метким прозвищем „господчины“. Он, действительно, в земстве не равный с равными, неполноправный советник, а крепостной своего начальства, заседающего тут же и имеющего полную возможность покарать его, если бы он осмелился свое суждение иметь» (Интеллигенция и темные люди в земстве // Нов. время. 1881. 8 января. № 1747). И. Л. Волгин высказал предположение, что негодование Достоевского на «семинаристов», будто бы желающих «устранить» народ (см.: XV, 254) или «сковать» его, обращено в первую очередь против Г. З. Елисеева и его жены Е. П. Елисеевой, с которыми Достоевский встречался в Эмсе в 1876 г. (см.: Волгин И. Последний год Достоевского. Исторические записки. Изд. 2-е, доп. М., 1991. С. 87–92).

832

…в исторический-то роман ~ ударилась… — Среди массы исторической беллетристики, публиковавшейся в периодике 1880 г., наиболее заметны были: «Великий раскол. Историческая повесть» Д. Л. Мордовцева (Рус. мысль. 1880. №№ 1–8), роман Е. А. Салиаса «Петербургское действо» (там же. №№ 4–5, 9-12), «Род князей Зацепиных. Исторический роман» А. Шардина (П. П. Сухонина) (Рус. речь. 1880. №№ 5-12), рассказ Г. П. Данилевского «На Индию при Петре I» (Вестн. Европы. 1880. № 12). В том же 1880 г. отдельными изданиями вышли роман Е. П. Карновича «На высоте и на доле. Из сказаний XVII века», «Соловецкое сидение. Историческая повесть из времен начала раскола на Руси» Д. Л. Мордовцева, «Царь-девица. Роман-хроника XVII в.» B. С. Соловьева. В обзоре «Русские исторические романы и повести нашего времени» А. И. Введенский отмечал: «„Исторический роман“ „историческая повесть“, „исторический рассказ“, „историческая хроника“… Вот вещи, которыми уснащается торжественное шествие современной русской литературы. Исторические романы пишутся теперь и историками, и публицистами, и художниками-романистами, печатаются всюду, начиная с газет и кончая большими журналами, читаются всеми. И при всем том едва ли какой-нибудь род литературы когда-либо и где-либо был в более неприглядном состоянии. В массе „исторической“ беллетристики, завладевшей даже иллюстрированными журналами, немногое найдется, что выделялось бы из самой посредственной посредственности» (Страна. 1880. 14 декабря. № 98. С. 7–8). Аналогичные суждения содержатся и в обзоре А. В. Круглова (см.: Русский. Новости текущей журналистики // Россия. 1880. 19 декабря. № 94).

833

…бац и пулю в лоб. — Рост самоубийств был одной из постоянных тем российской печати. Так, например, в воскресном фельетоне «Голоса» отмечалось: «Легкость, с какою современная нам молодежь решается оканчивать свои житейские расчеты, — поистине изумительна. Как немного нужно нынче для того, чтоб юноша бросил все и бежал навеки от мира, от жизни! <…> Не достигнуто предположенное на сегодня наслаждение, и конец жизни — не нужно завтра <…> Вот тот действительный нигилизм — крайняя степень отрицания, против которой должны встать на борьбу все живые, здоровые силы нашего общества <…> Каждое утро читаешь список жертв, павших в борьбе с самим собою, с собственным бессилием, и каждую неделю заносишь, волей-неволей, в свою хронику рассказ о каком-нибудь самоубийстве» (Голос. 1880. 12 октября. № 282). В черновом автографе упоминается о самоубийствах среди учащейся молодежи: «Нынче и гимназисты оттого, что в класс не пришли, застреливаются» (XXVII, 216). Видимо, та же мысль присутствует и в подготовительных материалах: «Гимназисты. Как можно меньше труда <…> Сей аскет удавился» (там же. С. 191). Возможно, что это полемический отклик на опубликованный в «Деле» (1880. № II) рассказ М. Ашкинази «Литературные вечера (отрывок из дневника гимназиста)», герой которого — ученик седьмого (выпускного) класса Михайлов — кончает жизнь самоубийством потому, что его исключили из гимназия за организацию литературного кружка, где предполагалось обсуждать статьи Писарева и Антоновича об «Отцах и детях», читать Белинского и Гюго. Для героя рассказа исключение из гимназии равнозначно гибели: «Ведь это значит заживо похоронить себя, тогда как жить хочется еще, жизнь еще не совсем опротивела»; «Доступ к официальной науке навсегда уже закрыт для меня, а продолжать заниматься самостоятельно, заканчивать свое образование… возможно ли это для меня? <…> Где я найду руководителей? Где средства к жизни?» (Дело. 1880. № 11. С. 151, 166). В предсмертной записи он, обращаясь к «дорогим братьям и сестрам», желает им, чтобы «русская школа не накладывала тисков ни на тело, ни на дух своих питомцев <…> чтобы воспитателями <…> были не чиновники педанты, а люди свободные, проникнутые любовью к человечеству, чтобы в школе раздавалось живое слово мощной науки, которая одна распространяет жизнь и свет на земле…» (там же. С. 167). Ср. также: Дневник писателя, 1876, январь, гл. 1, § I, 1877; январь, гл. 2, § V.