— Авдотья!!! Подвинь столик! — закричал он измененным, но еще грозным и повелительным тоном, который опять пронзил ее испугом и принудил к слепому повиновению воле убийцы. Она снова потеряла присутствие духа. Несчастная Дуня подвинула к нему угол столика. Изверг успел достать его пальцами одной ноги: он оперся, поднял вверх на несколько линий собственную свою тяжесть и тяжесть своей совести… То была для него минута небесной сладости! Никогда еще не ощущал он другой подобной в жизни, даже после удачного убийства. Боль облегчилась; он отдохнул. Но левая рука, которую хотел он употребить к освобождению кисти из роковой петли, уже омертвела, лишилась силы и жизни. Петля затиснута была слишком туго. Негодяй почувствовал, что сам собою ничего он не сделает.
— Авдотья Еремеевна!.. Друг мой!.. Мое сокровище!.. Кормилица!.. Спасительница!.. Сделай милость… взлезь на столик сама… отвяжи мою руку!.. Я прошу тебя!.. Оставлю тебя живою… Я хотел только пошутить… Ах, голова кружится!
Страдания изверга растрогали сердце доброй девушки. Чувство сострадания в женщине нередко подавляет мысль о личной опасности: женщина мыслит сердцем — сказал кто-то недавно в тысячу триста двадцать второй раз от вымышления типографии. Сострадание заняло в Дуне место страха, потушило голос любви к жизни. Она взлезла на столик и долго-долго мучилась с узлом — и не могла распустить его.
— Сделай милость… благодетельница… поищи ножа!.. Разрежь эту проклятую веревку! Я умираю от боли…
Девушка соскочила со столика и побежала в буфет. Бедная девушка! Она не знает, какую награду готовит ей гость с красным носом за ее доброе сердце. Она отыскала нож; уже бежит к нему; уже вбежала в двери той комнаты, где находился страдалец, как вдруг столик, на который опиралась его нога, опрокинулся с ужасным стуком. Он только хотел переменить ногу, зашевелился, подавил угол столика другою ногою и лишился своей опоры. Он опять повис в воздухе всем телом! Пронзительный рев был знаком нечаянного возобновления прежних страданий. Дуня остановилась в дверях. Искривленное диким образом лицо его проникло ее невольным ужасом: ей казалось, что она видит лицо сатаны. Это лицо приковало ее к месту: она дрожала и не смела сделать ни шагу вперед.
Как быть? Она оглянулась и увидела подле себя открытое окно: ей даже не пришло на мысль, что можно им воспользоваться. Но он так страждет! Ах, как он ужасно кричит!.. Уж надо ему отрезать веревку!.. Дуня подвинулась шага на три вперед. Ах, какая страшная рожа!.. Дуня отскочила назад и машинально, сама о том не думая — прыг! — и выскочила в окно на двор.
Очутясь на дворе, она сама еще не знала, что сделала и что ей остается делать. Она только ушла от страшной, сатанинской его рожи, а не от него. Этот человек заколдовал ее своим взглядом! Он еще был хозяин ее жизни! Колени шатались под нею: она не смела удалиться от окошка.
— А!!! Чертовка!.. — возопил свирепым голосом изверг, боровшийся с пыточными терзаниями своей выдумки. — Умно же ты сделала, а то я бы зарезал тебя, как курицу!
Эти слова, произнесенные с болью, с отчаянием, со злостью, мигом возвратили девушке ум и память. Она помчалась за ворота. В ужасной шутке злодея заключалась его же ужасная погибель. Думал ли он, что завязывает эту петлю для себя? Думала ли она, что это страшное мгновение, когда одна ее нога уже стояла в гробу, было минутой спасения невинности и примерной казни злодеяния? Здесь было Провидение! Оно есть всюду. Те лгут бесчестно, которые утверждают, будто порок и преступление одни счастливы в этом мире.
Она бежит, бежит изо всей силы: никого не видно! Она бежит далее; уже у нее заняло дух; уже она выбивается из сил, все еще не смея оглянуться, чтоб не увидеть позади себя этой страшной рожи, чтоб опять не попасться в его руки… Нигде ни живой души!
Она взбежала на возвышение.
— Ах! Это наш управитель!.. Вот и наш Васька! И Прохор!.. Ах, и он с ними!
Он, то ость несравненный Иван, лакей губернаторский. Все они возвращались из кабака, счастливые, как души в раю, беззаботные, веселые, распевая любовные песенки, покидывая шапки вверх, злословя своих господ и исчерчивая дорогу бесконечным зигзагом. Дуня полетела к ним. Она была бледна, с растрепанною косою, с выпученными глазами, без платка на груди, в совершенном расстройстве. Они встретили ее плоскими шутками.
— Ступайте скорее! — кричала она. — Он повис!.. Висит… висит, злодей!.. Скорее, братцы!
— Ах, любушка, голубушка! — кричали они, смеясь. — Кто висит?.. Где?.. Поцелуй нас, Дунюшка!.. Любо жить на этом свете!
— Висит, говорят вам!.. Не смейтесь!.. Бегите на мызу!.. Берите колья, топоры, ружья!.. Вор! Разбойник! Грубиян: с усами и с красным носом!.. Хотел меня зарезать, как курицу, повесить!..
Они ускорили шаги, вооружились чем кто мог и, выломав дверь в сени, вошли в покои. Он уже был без чувств: кровь лилась из него ртом и носом; рука, на которой он висел, вытянулась на пол-аршина более против прежней меры. Они сняли его с веревки и связали.
По возвращении почтеннейшего Гаврилы Михайловича и почтеннейшей Прасковьи Егоровны из города, в тот же вечер был он отправлен в тюрьму и предан в руки правосудия; и правосудие призналось с удивлением, что оно никогда еще не видывало такой длинной руки!
1834
Адам Нэвилл
«Кукольные ладошки»
Даже в тихом старинном фламандском городке Брюгге может произойти великое множество разных историй. Впрочем, искренне хочется, чтобы история из «Кукольных ладошек» Адама Нэвилла не случалась никогда — даже в самом далеком и ни к кому не приветливом будущем. Но едоки и кормильцы существовали всегда, и порой их отношения могут принимать самые жуткие формы…
Впервые на русском — изощренный кошмар от одного из самых талантливых авторов, трудящихся сегодня на темной ниве.
DARKER. № 8 август 2014
ADAM LG NEVILL, «DOLL HANDS», 2013
У меня большая белая голова и кукольные ладошки. Я работаю портье в западном корпусе Грюют Хёйса. Если я не разношу лекарства жильцам с верхних этажей, медленно умирающим в своих постелях, то слежу за зеленоватыми мониторами системы безопасности, на которых просматривается каждый дюйм высоких стен из красного кирпича и пустого асфальтированного внешнего двора Грюют Хёйса.
Я выглядываю в мониторах поставщиков и посторонних. Поставщики являются каждый день. Посторонние теперь редкость. По большей части они поиздыхали в домах мертвого города, среди тамошних сквозняков, или без движения валяются на темных плитах перед Церковью Богородицы. В Брюгге все умирающие тянутся к церкви — кто ковыляет, кто ползет. Как будто у них ничего не осталось, кроме представления, куда идти.
На прошлое Рождество меня и двух других портье послали искать мальчика-бабуина господина Хуссейна из восточного крыла. Бабуинчик вырвался из клетки и ослепил своего сторожа. Высматривая мальчишку на площади Гвидо Гезелле, я увидел и все эти окоченевшие, мокрые тела, валяющиеся у башни в тумане.
Один из портье, Кислый Ирландец, поколотил бабуинчика, когда мы застали его за объеданием трупов. Как и жильцы, бабуинчик устал от дрожжей, выращенных в подвальных чанах. Ему захотелось мяса.
В десять утра я замечаю на мониторах движение. Кто-то останавливается у хозяйственного подъезда Грюют Хёйса. Из мглы выступает квадратная морда белого грузовика и замирает перед подъемными воротами. Привезли продукты к банкету. По моему желудку пробегает тошнотворная дрожь.
Своими крохотными пальчиками я жму на кнопки на пульте охраны и открываю Ворота № 8. Металлическая решетка на экране поднимается. Грузовик въезжает во внутренний двор Грюют Хёйса и встает задом к служебной двери в разгрузочной зоне. За этой дверью находятся складские клети со старыми вещами жильцов, а также спальни портье, комната для персонала, кладовые, котельная, мастерская, душевая для персонала и чаны с дрожжами, которые снабжают нас рыхлым желтым пропитанием. Сегодня банкетчикам предстоит воспользоваться душевой в своих целях.
Вчера нам сообщили, что ожидается поставка продуктов для Ежегодного Банкета Главной Жилицы. Госпожа Ван ден Брук, Главная Жилица дома, также проинформировала нас, что завтрашний душ отменяется и что весь день нельзя будет пользоваться комнатой для персонала, поскольку оба помещения потребуются для подготовки банкета. Но никто из служащих так и так не суется в душевую, когда приезжают поставщики. Несмотря на всю сонливость Белого Обезьяна, который у нас ночной консьерж, на пьянство Кислого Ирландца, на заторможенные движения Леса-Паука, разнорабочего, и на веселое хихиканье двух девиц-уборщиц, мы все помним прошлые разы, когда перед банкетами в Грюют Хёйс приезжал белый грузовичок. Никто среди персонала не обсуждает дни Общих Собраний и Ежегодных Банкетов. Мы делаем вид, будто это самые обычные дни, но Ирландец начинает пить больше чистящих жидкостей, чем привык.
