У других людей было какое-то дело, которым они увлекались, я же ощущала пустоту. Подозреваю, что они придумывали занятия, чтобы не ощущать той же самой пустоты, а я не хотела обманывать себя. Чем шире простор в моей душе, тем больше любви к Кассиану она может вместить. Но неудовлетворенное чувство рождает галлюцинации. Тот момент между сном и явью, когда ты будто спотыкаешься обо что-то. Мне было четыре года, когда я начала жить другой жизнью. Моя мать смотрела по телевизору фигурное катание. Тогда почему-то была большая мода на этот вид спорта, все следили за выступлениями и обсуждали их. Я сидела рядом с матерью: я видела, как одна фигуристка упала, выполняя пируэт. Я спросила, что с ней произойдет теперь, и мать ответила, что ее отругает тренер. Ночью я не переставала думать о падении и предстоящем наказании, о том, чего не показали, но что непременно должно было случиться за пределами стадиона. Я не знала, как тренер ругает спортсменку, и представляла себе, что он наказывает ее, как родитель ребенка, - но жестокость наказания превосходила все, виденное мною. И это была сладкая, странная греза; уже в четыре года: чем хуже, тем лучше. Потом тренер оказывался поражен моей рукой. Я стояла на краю ямы, куда была брошена фигуристка в лохмотьях, оставшихся от ее короткого платьица. И я же смотрела из ямы на торжествующее существо, чья голова упиралась в небо.
Через несколько лет брошенная в яму спортсменка моих ночей сменилась юношей. Это был цыган. Я видела иногда цыганок на улице и слышала об их странной, бродячей жизни, о том, как они гадают и воруют, об их хитрости и бесправности. Я создала человека из этих рассказов, из случайно увиденных лиц и, наверное, из индийских фильмов. Соседка заводила пластинку с тонким мальчишеским голосом, выпевавшим итальянские арии, и я немедленно присоединила это пение к смуглому и бездомному образу. Мы встречались с ним в тех местах, где я обычно не бывала: на чердаках и в подвалах высотных домов, на перекрестках ночных пустынных улиц, у железнодорожных путей. Он был обречен. Его гибель была непременным условием наших встреч. Что-то сладострастное во мне требовало мучений. Салтычиха: вместо крепостных девушек - ночные фантомы.
Когда я спрашиваю себя, во всех ли мечтах присутствовала боль, я вспоминаю другое. В самом начале жизни я устраивала нору из одеяла и, высунув голову, приветствовала проходивших мимо зверей: привет, медведь! Привет, белка! Продефилировав из одного угла комнаты в другой, они терялись в темноте леса. Их сменила фигуристка, затем цыган, а потом был ты.
Я встретила тебя в ресторане. Ты был соткан из моей тоски по Кассиану, жалкое отражение, немой голем, чьи речи я произносила сама. Мы поднимались в комнату... Акт любви, который человек совершает сам с собой, что может быть печальнее? Твое присутствие не обманывало меня. И хотя я называла ту комнату раем, я знала, что мы потеряны в этом раю.
Муж стал подозревать, что я ему изменяю, и тогда я оказалась поймана в собственной ловушке. Ведь я встречалась с тобой лишь из любви к нему (и ее хватило бы на объятья еще нескольких мужчин), а Кассиан думал, что я оставляю его".
"И тогда он убил тебя?"
"С чего ты взял?! - Клара остановилась, и мне пришлось замедлить шаг. Я уже с трудом различал черты ее лица в темноте. До нас доносился запах хвои. Я дотронулся до нагретого дневным солнцем камня, который теперь отдавал саду свое тепло. - У меня заболели родители, и я уехала домой. С тех пор, как мы с Кассианом поженились, я ни разу не ездила туда. Наверное, он рассказывал тебе, как мы познакомились. Он зашел в дом зимой, а я читала книгу. Я очень хотела уехать оттуда, я просила Кассиана увезти меня. Он не понимал почему. Потом он много раз предлагал мне вдвоем поехать в гости к моим родителям, они ему нравились, и этот заснеженный лес, и поезд, и дом - он хотел пережить все еще раз. Я пыталась не допустить этого, но не могла объяснить причину. Из моих намеков и упрямства он составил представление, что меня как-то мучили в детстве, и перестал говорить о поездке. Я так пугалась возвращения, что сама постепенно стала верить, будто там страшные вещи происходили со мной. Стоило только подумать о сказках, слышанных в младенчестве, как волна страха подтверждала мое предположение. Много лет назад они не пугали меня; сейчас эти рассказы вставали из глубин памяти и приводили меня в трепет. Я отказывалась ехать домой, как будто бы серый волк поджидал меня у крыльца.
На самом деле я любила своих родителей; я не хотела видеть, как они стареют, и предпочла бегство наблюдению над естественным, но непереносимым для меня процессом. Меня пугала их старость, потому что я боялась потерять их. Но, уехав, я потеряла их раньше времени, и поняла, что меня страшит не их смерть, а моя боль. Если я не буду их видеть, как будто они уже умерли, то привязанность станет меньше и в конце боль утраты смягчится.
Один раз мне снился сон: мокрое шоссе ночью, лес по обеим сторонам дороги. Машины с ярким светом фар проносятся мимо. Отец сажает меня на плечи, я совсем еще ребенок, а отец и мать - молоды, и они бегут со мной под начавшимся дождем, быстрее, быстрее. Проснувшись, я села в кровати, но рядом тихо дышал Кассиан, и тепло его тела успокоило меня. Ты думаешь, что странно изменять мужу, потому что любишь его, и бросать родителей, оттого что боишься их смерти? Есть переполнение чувства, от которого происходят и более удивительные вещи.
Когда отец с матерью заболели, я поняла, что мне придется вернуться к ним. Муж всячески стремился облегчить мне отъезд. Его ревность уступила сочувствию, в первый раз я существовала для него. Но это пришло слишком поздно, я была уже далеко. Перед тем как уехать, я пошла в музей, это было мое любимое место в вашем городе, я прощалась с фавнами и руинами вилл. Мне не хотелось уезжать. К тому же, я слышала, как кто-то говорил однажды, что "обратного пути нет". Я не помню, о чем был разговор, но я отнесла эти слова к себе и подумала: куда же идут те, кто поворачивает обратно, куда я еду? Но собрала чемоданы и села в самолет.
Я предполагала, что испугаюсь, когда увижу, как все изменилось. Однако дом, город, лес оказались точно такими же, какими я их оставила, - вот что действительно напугало меня. Наверное, произошли перемены, где-то повесили плакаты, где-то осыпалась штукатурка. Но из-за долгого отсутствия мне бросилось в глаза именно то, что осталось неизменным. Я не замечала следов старения в лицах моих родителей, ни морщин, ни седых волос. Отец и мать оставались теми же, какими я помнила их, и теперь они должны были шагнуть от меня прямо в смерть - правда, не оба.
Меня поместили в мою прежнюю комнату. Родители не тревожили вещей во время моего отсутствия, и у кровати лежала книга, которую я читала в ночь перед отъездом. Засыпая, я подумала о Кассиане. Он был так далек. Мне показалась, что я могла бы и не уезжать, не выходить замуж, потому что Кассиан, в своей недостижимости, оказался той же ночной грезой в детской спальне. Он появлялся в правом, исчезал в левом углу комнаты, вслед за фигуристкой и за цыганом".
"Разве Кассиан не приехал, чтобы забрать тебя?"
"Да, но... Я уже два месяца жила в своей старой комнате. В детстве на полках были игрушки, и мне стало не хватать их. Хотелось, чтобы все было как прежде. Я купила плюшевых мишек, которых любила когда-то, потом кукол. Иногда от нечего делать я играла с ними. Я не знала, когда приедет Кассиан, я вообще не была уверена, что он последует за мной. Он появился в комнате, надеясь меня ободрить и обрадовать, потому что думал, что застанет меня в слезах. Но когда увидел все эти игрушки, по полкам, на кровати, на полу, он испугался. Потом он уехал".
Мы не знали, где кончается берег и где начинается водоем, так темны были оба. Но Клара указала на силуэт у круглого павильона, из окон которого пробивался свет. "Там Сяо Лон. Я пойду к нему". Она побежала по тропе, но обернулась на полдороги, чтобы крикнуть мне: "Я не умерла! Наоборот: я снова стала ребенком".
Они скрылись за дверью, а я остался на тропинке, под деревом, в ночной тени. Меня с ними больше не было.
Комната с высоким потолком, в которую они вошли, была слабо освещена. Однако свет, что отбрасывали две лампы в цветных бумажных абажурах, казался теплым. Два человека сидели за низким столом. Они встали навстречу вошедшим и протянули им руки. "Это Клара, учительница, - сказал Сяо Лон. - Это мой отец, это мой брат". Клара пожала руку важного немолодого человека, потом руку мужчины средних лет, любезно ей улыбавшегося. Они пригласили ее занять место за их прямоугольным столом из светлого дерева, который едва доходил ей до колена. Из соседнего помещения - вероятно, кухни - вышла старая женщина с круглым блюдом, уставленным разнообразными кушаньями. Она поставила блюдо на стол, потом принесла маленькие тарелки, палочки и удалилась. Отец, которому на вид было лет шестьдесят, жестом пригласил Клару начинать.
