- Да ты не пугайся, - говорит Жур. - Тебе бы раньше надо было пугаться...
Водянков пошел позвонить по телефону, чтобы вызвать автобус.
Автобус затарахтел у домика скорее, чем оделся Буланчик.
Буланчик все медлил и медлил. Жур обозлился.
- Выходи, - сказал он, слегка подтолкнув Буланчика. - Выходи. Нечего дурака валять...
Буланчик подошел к дверям в брюках, в сапогах, но без пиджака.
И тут черт дернул Егорова сказать:
- Пусть он наденет пальто, а то вон какой ветер. Его в одну минуту прохватит насквозь...
И Егоров, не спросившись, снял с вешалки пальто и, как швейцар, подал Буланчику.
Журу он не сообразил сегодня помочь надеть пальто, когда они ехали на операцию, не успел сообразить. А тут вот вору, преступнику, вдруг решил оказать услугу.
- Тебе бы, Егоров, на вешалке служить хорошо, в парикмахерской Маргулиса, - зло засмеялся Воробейчик.
И Жур сердито посмотрел на Егорова.
Всю дорогу в автобусе Воробейчик смеялся над Егоровым.
А Жур сердито молчал. Уж это можно было понять, когда Жур сердится. Конечно, он сердится не только на Егорова. Ему неприятно, что так бестолково прошла операция.
Буланчик - это мелочь для Жура, копеечный трофей. Не стоило всю ночь бродить под ветром, чтобы словить Буланчика. А крупное дело не вышло.
Вот из-за этого и сердился Жур. Про Егорова он, наверно, и не думает, забыл. И Егоров немножко успокаивается.
Но когда автобус въехал во двор уголовного розыска и Воробейчик стал выталкивать арестованного из автобуса, не Воробейчик, а Жур вдруг сказал Егорову, кивнув на Буланчика:
- А ты что же? Подхвати его под ручку, окажи помощь... уж если ты такая... сестра милосердия...
Не поймешь Жура.
Зайцева он не взял на операцию за то, что Зайцев грубо обошелся с убийцей. А на Егорова сердился за то, что Егоров такой жалостливый. Чего же хочет Жур? Чего же он сам добивается?
- Иди домой, - сказал Жур Егорову. И посмотрел на свои ручные часы. Нам скоро опять на работу. Иди поспи...
Егоров пошел было домой, но, проходя по коридору мимо дежурки, увидел Зайцева. И Жур увидел Зайцева.
- А ты почему не ушел?
- Жду.
- Кого это?
- Вас. Надо бы нам все-таки поговорить, - как бы с вызовом сказал Зайцев.
- Что, мы с тобой завтра поговорить не успеем? - нахмурился Жур. Завтра еще будет время...
- А может, мне завтра не приходить, - достал из кармана Зайцев пачку папирос "Цыганка Аза". - Мне тоже без толку неинтересно тут толкаться, если не дают работы. - И, слегка встряхнув пачку, так, что из нее наполовину выдвинулись три тоненькие папироски, протянул Журу. - Курите...
Жур не взял папиросу. Жест стажера, видимо, не понравился ему. И слова не понравились. Жур еще больше нахмурился. Но Зайцев не придал значения этой хмурости и, еще раз встряхнув пачку, протянул ее Егорову.
- Хотя ты, кажется, не куришь.
- Иди домой, - опять сказал Жур Егорову. И слегка подтолкнул в плечо.
Но Егоров не уходил. Ему интересно было, чем кончится разговор Зайцева с Журом.
Зайцев размял папиросу в пальцах.
- Мне все-таки непонятно, Ульян Григорьевич, чем я вам не угодил. Ведь все-таки, как ни крутить, этот Соловьев убийца, хотя и ваш знакомый...
- Он приятель мой, - сказал Жур. - Хороший старый приятель, с молодых лет...
- Ну, тем более. Но я-то тут при чем? Я действовал согласно инструкции.
- Что, в инструкции сказано, что надо бить по глазам?
- В инструкции это не сказано, - чиркнул спичкой Зайцев и стал смотреть на огонек, раньше чем прикурить. - Но понятно, что если убийца с топором, надо действовать решительно и смело. И не целовать убийцу. В инструкции прямо говорится...
- Что ты мне тычешь инструкцию? - отогнал Жур от себя рукой дым от папиросы Зайцева. - В инструкции всего не запишешь. Где, в какой инструкции сказано, что делать, когда хорошая, честная женщина живет с бандитом и любит его?
- У меня еще не было такого случая, - не понял Зайцев, к чему такой поворот в разговоре.
- И у меня раньше такого не было, - сказал Жур. - Ты вот инструкции читаешь. Прочитал еще книгу какого-то Сигимица...
- А что, инструкции не надо читать? - перебил его Зайцев. - Вы считаете, не надо?
- Нет, надо, - подтвердил Жур. - Но надо еще согласовывать инструкцию со своим умом, со своей совестью и с сердцем, если оно не деревянное...
Эти слова не удивили Егорова. Он даже уловил и противоречие.
- А я, - вдруг вмешался в разговор он, - а я, вы считаете, товарищ Жур, поступил неправильно, когда подал пальто этому Буланчику? Я ведь тоже, выходит, послушался своего сердца...
- Ты - это другое дело, - оглянулся на Егорова Жур. - Может, ты и правильно поступил...
- А почему же вы на меня сказали, что я эта... сестра милосердия?
- Ну, я тоже не святой, - улыбнулся Жур. Как-то непривычно для него, почти растерянно улыбнулся. - Я тоже могу ошибиться. И у тебя это как-то не к месту получилось. Но вообще-то нигде не сказано, что арестованного надо обязательно морозить. Ты правильно поступил, дал ему пальто, но подавать пальто не надо было. Это смешно. Но ты погоди, ты сбил меня. Я чего-то хотел ответить Зайцеву.
- Вы хотели мне ответить, чем я вам не угодил.
- Да что, дело в том, что ли, чтобы мне угождать? - опять нахмурился Жур. - Ты можешь угодить любому начальству. Но дело не в этом. Ты обязан, мы все обязаны угождать всему народу в его трудной жизни...
- Ну, всем я угодить не могу, - скатал Зайцев окурок, как шарик, и бросил в высокую вазу для окурков. - Это значит, и бандитам надо угождать. И ворам...
- Воры и бандиты - это не народ.
- А откуда же они берутся? - прищурился Зайцев.
- Вот над этим и надо подумать, - поднял брови Жур. - Надо понимать, как живут люди. В инструкции этого всего написать нельзя. Надо самим додумываться, отчего люди бывают плохими или несчастными.
- Человек создан для счастья, как птица для полета, - сказал Егоров. Я прочитал это в одной книге.
- Вот это хорошая книга. Я ее не читал, но знаю - хорошая, - поддержал Егорова Жур. - И мы с вами ведь не просто сыщики, как было в старое время. Мы с вами раньше всего большевики. А большевики объявили всему миру, что добиваются сделать всех людей счастливыми. И мы не должны держаться тут как будто мы какие-то чурки с глазами. Как будто мы ничего не чувствуем, а только лупим по глазам. Убийца, мол, значит, бей его...
Зайцев слушал теперь Жура, похоже, почтительно, но глаза у него как-то нехорошо косили. Вдруг он спросил:
- А вы сами, Ульян Григорьевич, извиняюсь, с какого года член партии?
- Я? - опять чуть растерялся Жур. - Я с семнадцатого. А что?
- Ничего. Просто так спросил. Мой отец тоже с семнадцатого. Даже почти что с шестнадцатого...
Егорову было неприятно, что Зайцев задал Журу такой вопрос. Но Жур, должно быть, не обиделся на Зайцева. Жур только сказал:
- Не задевает, я вижу, вас, ребята, то, что я говорю. Молодые вы еще, не обтрепанные в жизни. Не клевал еще вас жареный петух. Ну ладно, пойдемте спать...
18
Они вышли на темную улицу, очень темную перед рассветом.
Ветер, посвистывавший всю ночь, бряцая железом крыш и карнизов, стих, упал. Но предутренний влажный холод знобил.
Жур поднял левой рукой воротник, нахлобучил шапку на самые глаза.
- Эх, ребята! Вам кажется, что вы одни проходите тут испытательный срок. А на самом-то деле все мы проходим сейчас" через тяжелое испытание, весь народ. А вы этого не видите или не понимаете. Уж не знаю, как сказать...
- Кто не видит, кто не понимает? - спросил Зайцев. - Надо же конкретно говорить...
- Вот ты, например, не понимаешь, - посмотрел на него Жур. - У тебя, по-моему, большая муть в голове. Вот ты сегодня и напорол.
- Вы скажите конкретно: чего я напорол? - взъярился Зайцев. - Конкретно скажите...
Оно тогда только входило в моду, это слово "конкретно", пришедшее в быт от политики, от яростных митинговых речей. Не всем еще ясен был его точный смысл, но почти все хотели его произносить. И Зайцеву нравилось это слово.
- Могу сказать конкретно, - улыбнулся Жур. - Ты повел себя в Баульей слободе как хвастун. Ты хотел похвастаться перед всеми, показать, какой ты смелый. А надо быть смелым, но не хвастаться этим, не рисоваться...
- Да я и не хвастался. Я просто немножко погорячился. И меня взяло зло...
- Ну, значит, ты нервный. Как это человека на работе вдруг может взять зло? Значит, ты слабый?
- Вы еще скажете, что я псих?
- Не знаю. Может, и псих. Ты же сам говоришь, что тебя взяло зло. Значит, ты собой не управляешь, если оно тебя взяло. А если человека взяло зло, если он позволил, чтобы оно его взяло, стало быть, он уже не видит, не может видеть, что делает. Не может анализировать...
Вот опять это слово, не очень понятное Егорову, - "анализировать".
- Ну хорошо, ты ловко вышиб топор из рук Соловьева. Это, конечно, хорошо. Хотя геройства большого я в этом тоже не вижу. Афоня Соловьев и так еле живой. А зачем ты его еще стал бить после того, как вышиб топор?
