П. Ж. Прудон.
Р. S. В ту минуту, как я хотел запечатать мое письмо, пришел меня навестить Мишле. Он знал уж о вашем несчастии, и мы вместе погоревали еще. Говорили мы (505) много с ним о России, о Польше, об иезуитах, об революции и об вашей брошюре1. Все люди с сердцем понимают друг друга от одного конца Европы до другого... но бегите особенных кружков (conciliabuls) и ложных пророков...
II
Rue d'Enfer 83, Париж, 23 июля 1855.
Письмо ваше от 14 было мне передано только 18 и именно в такую минуту, когда я был завален работой и делами. Отвечать прежде мне было невозможно.
Пользуюсь небольшим досугом, чтоб сердечно поблагодарить вас, что вы не забыли меня, предпринимая ваше "Русское обозрение". Наше воззрение, я думаю, сходно; мы связаны круговой порукой, у нас общие надежды и те же упования. С края на край Европы та же мысль, как молния, освещает все свободные сердца. Не говоря друг с другом, не переписываясь, хотим мы того или не хотим, - мы сотрудники друг друга. Я не могу теперь написать вам статьи, но чего нельзя сегодня, то можно завтра, и во всяком случае, живой или мертвый, я хочу 'быть одним из титулярных (honoraires) редакторов "Русской звезды"2.
Наше положение ужасно трудно! Вы пока еще заняты правительствами, а я, напротив, смотрю на управляемых. Не следует ли прежде, чем нападать на деспотизм притеснителей, напасть на деспотизм освободителей? Видали ли вы что-нибудь ближе подходящее к тирании, чем народные трибуны, и не казалась ли вам иной раз нетерпимость мучеников так же отвратительной, как бешенство их гонителей? Деспотизм оттого так трудно сокрушить, что он опирается на внутреннее чувство своих антагонистов, я должен бы сказать - своих соперников, так что писатель, действительно любящий свободу, истинный друг революции, часто не знает, в которую сторону ему направлять свои удары, в (506) скопище ли утеснителей, или в недобросовестность утесненных.
Верите ли вы, напр., что русское самодержавие произведено одной грубой силой и династическими происками?.. Смотрите, нет ли у него сокровенных оснований, тайных корней в самом сердце русского народа? Я спрашиваю вас - как одного из самых откровенных людей, которых я знал, - неужели вы не приходили в негодование, в отчаяние от притворства, от махиавеллизма тех, которых так или иначе европейская демократия признает или выносит своими главами? Не надо распадаться перед неприятелем - скажете вы; но, любезный Герцен, что страшнее для свободы - распадение или измена?
То, что я вижу на Западе, дает мне право предположить о том, что будет на Востоке, которого я не знаю; люди всё те же под всеми меридианами. Я четыре года смотрю, как вслед за гибельным примером какое-то бешенство деспотизма охватило все души; как презрение масс, вчера объявляемых самодержавными, почти боготворимых, сделалось общим мнением; как люди, у которых свобода была девизом, ругаются теперь над ней; как социальная революция была осмеяна, посвящена смерти - лицемерами, которые со дня ее рождения поклонялись ей. Знаете ли вы, наконец, на ком хотят эти побежденные вчерашнего дня выместить горе своей неудачи? На тирании, на привилегиях, на суеверии? Нет, на народе (la plebe), на философии, на революции...
Speramini, popule meus!1 Какое же общение возможно с ними? Сделаемте союз, как Бертран дю Гесклин и Оливье де Клиссон, за свободу quand meme2 против всех живых и мертвых. Будем поддерживать дело освобождения, откуда бы оно ни шло и каким бы образом оно ни являлось, и будем без пощады сражаться против предрассудков, хотя бы мы их и встречали у наших единомышленников и братьев. Если газеты говорят правду, то Александр II собирается возвратить Польше долю ее прав3, как будто исполняя программу (507) вашу, любезный Герцен, и это в то время, как Запад воюет против него и против революции за Турцию. Кому же дать пальму? Английской ли аристократии, которая с высоты свободной трибуны всенародно отзывается с презрением о Венгрии и Польше, или царю, начинающему восстановление Польши? Римскому ли понтифу, проклинающему восстание Польши, или еретическому царю, зовущему ее на жизнь?
Снова будто с Востока занимается свобода, с Востока варварского, из этой родины рабов, кочующих дикарей отсвечивает на нас нравственная жизнь его, убитая на Западе эгоизмом мещан и нелепостию якобинцев; отсвечивает на нас в то время, как грубый материализм нас пожирает больше чумы и картечи; наше несчастное войско и народ русский увлекаются в бой благородными чувствами народности, религии, ненавистию к варварству и, может, надеждой на свободу, обещанную царем.
История полна этих противуречий.
Принесут ли .наши солдаты, храбрые в опасности, герои перед смертию, принесут ли они с собой заразу благородных чувств и широких помыслов? Не знаю. От Запада они отрезаны механизмом дисциплины; казарменный дух, жалкая страсть отличий их очень забили - может, они придут так, как пошли солдатами папы и императора, Рима и 2 декабря.
Но чего не сделает "пушечное мясо", то сумеет сделать перо писателя. С берегов Черной, Днепра, Вислы - мысль о свободе придет пристыдить старую революционную весь. Она вызовет воспоминания 14 июля, 10 августа, 31 мая, 1830, 1848. Тогда мир узнает, может ли Франция, победоносная в Крыму (это предположение я поневоле должен сделать для моих суетных соотечественников), еще держать скипетр образования и прогресса...
Прощайте, любезный друг. Сохраните себя неприкосновенным и чистым в наших передрягах, это мое единственное желание вам, пусть оно будет залогом вашего успеха.
П. Ж. Прудон. (508)
ПИСЬМО ТОМАСА КАРЛЕЙЛЯ
5, Чайна Род. Чельси, 13 апреля 1855.
Dear Sir4
Я прочел вашу речь5 о революционных началах и элементах в России; много в ней мощного духа и сильного таланта, она особенно поражает трагической серьезностью тона, которого нельзя не видеть и нельзя легко принять читателю, какого бы мнения он ни был о вашей программе и о вашем пророчестве России и миру.
Что касается до меня, я признаюсь, что никогда не считал, а теперь (если это возможно) еще меньше, чем прежде, надеюсь на всеобщую подачу голосов, во всех ее видоизменениях. Если она может принести что-нибудь хорошее, то это так, как воспаление в некоторых смертных болезнях. Я несравненно больше предпочитаю самый царизм или даже великий туркизм (grand turkism) - чистой анархии (а я ее такою, по несчастию, считаю), развитой парламентским красноречием, свободой книгопечатания и счетом голосов. "Ach, mein lieber Sultzer, erkennt nicht diese verdammte Rasse"1, - сказал раз Фридрих II, и в этом он выразил печальную истину.
В вашей обширной родине, которую я всегда уважал как какое-то огромное, темное, неразгаданное дитя провидения, которого внутренний смысл еще неизвестен, но который, очевидно, не исполнен в наше время; она имеет талант, в котором она первенствует и который дает ей мощь, далеко превышающую другие страны, - талант, необходимый всем нациям, всем существам и беспощадно требуемый от них всех под опасением наказаний, - талант повиновения, который в других местах вышел из моды, особенно теперь. И я нисколько не сомневаюсь, что отсутствие его будет, рано или поздно, вымещено до последней копейки и принесет с собой страшное банкротство. Таково мое мрачное верование в эти революционные времена. (509)
Несмотря на наши разномыслия, я буду очень рад, если вы заедете ко мне, будучи в городе; да я и сам надеюсь как-нибудь, прогуливаясь, завернуть в вашу Чомле-Лодж и потолковать с вами о разным разностях.
С искренним уважением и желанием всякого добра...
Т. Карлейль2.
ПРИМЕЧАНИЯ
БЫЛОЕ И ДУМЫ
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Главы шестой части "Былого и дум" печатались в "Полярной звезде" и "Колоколе" на протяжении 1859 - 1868 годов. Полностью Герценом были опубликованы главы: "Лондонские туманы" ("Полярная звезда" на 1859 г., кн. V), "Два процесса. I. Дуэль. II. "Not guilty" ("Полярная звезда" на 1862 г., кн. VII, вып. 2), "Лондонская вольница пятидесятых годов" ("Полярная звезда" на 1869 г., кн. VIII), "Роберт Оуэн" ("Полярная звезда" на 1861 г., кн. VI), "Camicia rossa" ("Колокол", 1864 г.).
"Прибавление" к главе "Эмиграции в Лондоне" - "Джон-Стюарт Милль и его книга "On liberty" - было опубликовано Герценом почти одновременно в "Колоколе" 1859 года и в "Полярной звезде" на 1859 год, кн. V.
Ряд глав шестой части Герцен опубликовал в отрывках, делая значительные купюры в тексте. Отрывки из глав "Горные вершины" и "Эмиграции в Лондоне" были напечатаны в "Полярной звезде" на 1859 год, кн. V, и 1861 год, кн. VI; отрывки из главы "Польские выходцы" - в "Колоколе" на 1865 год. В "Сборнике посмертных статей А. И. Герцена" (Женева, 1870) были впервые опубликованы по рукописям новые отрывки этих глав, восполнившие пропуски в печатном тексте. В числе этих отрывков сохранился очерк "Бартелеми"-составивший в настоящем издании второй раздел главы "Два процесса", как это было первоначально предусмотрено авторским замыслом (см. подстрочное примечание Герцена в тексте главы "Эмиграции в Лондоне" - стр. 49 наст. тома: "В следующей главе два процесса работника Бартелеми"). В "Сборнике посмертных статей А И. Герцена" была впервые напечатана также глава "Немцы в эмиграции". (513)
