максимальный срок. – Володя потянулся и продолжил. – Когда вышел, мне исполнилось двадцать шесть. Слушай, заодно расскажу, что дальше было.
– Лучше в другой раз, ладно? – Сашке стало тоскливо: «Неужели до конца жизни буду слушать подобное?»
Признали Сашку нормальным и отправили обратно – В Стерлитамак. Время катилось в ожиданье суда. С адвокатом, которого наняла Люба, увиделся он перед судом. Это был гладенький мужичок, на дорогом пиджачке которого прикручен был ромбик высшего образования. Очень удивила Сашку позиция его:
– Вот что, дорогуша, на суде сделай вид раскаявшегося человека. Не лепечи, что ударил случайно. Для судьи это повод подумать, что юлишь, не раскаиваешься. Да, ударил, потому что был пьян и не управлял собой. Но об этом жалеешь и приносишь извинения сотруднику. Запомнил?
– Он и добивается, чтобы я сознался, что специально ударил.
– Да так и выходит, как не понимаешь! – вскрикнул адвокат. – Влип ты по уши, парень, и, чтобы ты не говорил, это слова, а разбитый нос – факт. Говори, как учу, не то пяток получишь.
Скользким показался адвокат Сашке. Но хорошую Сашке характеристику с работы на суд представил, и показал судье вырезку из Омской городской газеты, где изображён был Сашкин портрет, а под ним написана статья о лучшем на строительстве каменщике. Газету, конечно, дала ему Люба. Всё-таки, она молодчина! Вот только не сможет, вертихвостка, ждать его, если осудят, закрутит…
Сашка на суде упёрся и говорил только то, что было. Дружинники врали дружно, но всем присутствующим было понятно, что они смущаются и путаются в показаниях. Даже судья головою покачала. А вот рабочие с ТЭЦ говорили о нём только хорошее, и, их слушая, Сашка низко опустил голову и вытер слёзы. И это не ускользнуло от внимания судьи, пожилой женщины со строгими, но печальными глазами. И уж как не пытался милиционер представить дело так, что напившийся хулиган сознательно избил его, сотрудника при исполнении служебной обязанности, и как не резвился молодой прокурор, припомнивший прошлый Сашкин срок и запросивший пять лет, судья дала ему всего год и четыре месяца заключения. Значит, отсидеть осталось год. Когда уводили его из зала суда, Люба сказала громко:
– Держись, Сашенька, буду ждать.
В зону прибыл он с гитарой – её передала ему Люба. Там он увидел Вовкиного дружка, грузина Алика. Тот как будто Сашке обрадовался, усадил за столик и накормил ломтями жёлтого сала, окороком и консервами, поставил даже бутылку водки. Сашка понял, что Алик здесь в авторитете. Оказалось, у него немалый срок, несмотря на то, что мать его в Грузии работала прокурором и связь с Москвой, конечно, поддерживала. Знакомство с Аликом, да и музыкальные способности помогли Сашке безболезненно вжиться в порядок зоны. Сразу же нашлось место в небольшом оркестре, в котором Алик спасался от скуки, посадив себя за барабан. И работу Сашке дали нетрудную: катать вагонетку со стружкой из мебельного цеха к котельной. Командовал котельной сутулый, с глазами навыкате, зэк, которому сидеть оставалось три года. Оглядев цех и покричав недолго, он шёл наверх, в свою каморку, неся напряжённо плечи, как будто на них навалили камень. Издалека он казался стариком, хотя было ему тридцать лет. Иногда в котельную приходил теплотехник, накинув на форму лёгкую куртку. Помня о случае, когда до него придирчивого теплотехника сожгли в топке, он поддерживал дружеские отношения с заключёнными, передавал им с воли чай и курево. Близко к котельной располагался сушильный цех, где сохранялось тепло и приятно пахло досками. Здесь шестнадцатый год правил худой и сморщенный от постоянного чефира зэк, отзывающийся на имя Лёха. Густой чефир он заваривал в кочегарке, в жестяной, высокой банке. Чефир – всем был здесь другом: развеселит и кровь погоняет. Называли его «купеческим чаем».
Итак, вжился в лагерную жизнь Сашка, но… Недавняя воля, где он какие-то строил планы и свободное время отдавал любимой музыке, чтению книг и влечению молодости, – эта оставалось в душе. По совету Алика он поступил учиться на кочегара, чтобы зимой оказаться в тепле. Вечерами читал, чувствуя, что книги, не как другим, заменяют ему и чефир, и картёжные игры, и слушанье тупых пересказов чьих-то историй. Одновременно ему пришло в голову излагать мысли с помощью дневниковых записей. Эту мысль подогревала мечта когда-нибудь описать о долгих своих мытарствах. Вскоре привычка вести дневниковую запись укрепилась в нём и превратилась в необременительную необходимость.
Дневниковые записи Сашки Ерёмина
Подошла осень. На репетиции только мешал оркестру: одолевали мысли. Снова подкинула судьба мне испытание, через которое, думал, уже прошёл. Нет писем от Любы. Понятно. Болят руки: накануне пришлось таскать носилки с песком. Записаться нужно бы в школу – меньше будет времени на раздумья.
Мог проспать на работу. Во сне видел Вовку – как будто я маленький, а он принёс мне конфеты. Алика посетила мать. Люба не пишет. Скорее всего, скрутилась… Попрошусь о переводе меня из котельной в станочный цех – в нём больше заработок. В последние дни стали плохо кормить – сегодня на обед принесли кусок ржаного хлеба и чашку баланды. И в ларьке ничего нет, даже хлеба. Зато приятно пройтись по воздуху: обдувает ветерок, приходит ощущенье свободы. Я её легко потерял… Здесь, впрочем, как и я, многие сели совершенно случайно. Правду говорят: не зарекайся от тюрьмы. А чаще попадает сюда тот, кто по течению плыл. Таких пловцов тащит на пороги. Плыть нужно по-всякому – и против течения. Такая у меня появилась диалектика. Набрался словечек, грамотей с начальным образованием. Напишу Любаше ещё письмо. Алик сегодня сорвал репетицию: ключи от инструментов были у него, но он ушёл на свидание с матерью. Я близко подошёл к забору, где вахта, чтобы вызвать дежурного и попросить его забрать ключи, но вдруг взяла такая меня тоска от мысли, что вряд ли ко мне кто-нибудь приедет. И тогда я, плюнув на репетицию, пошёл отдыхать. Когда пришёл со свидания Алик, повеселевший, то угостил дешёвыми конфетами. Не зря они мне снились.
На завтрак, наконец, дали нормальную пшённую кашу. Но я был под впечатлением сна. Мне снилось, что я на аэродроме, но нет денег на билет. Вдруг вижу Алика – он даёт мне пачку купюр. А я ему – яблоко, и прошу откусить хотя бы один кусочек. Он отказывается. Я умоляю. Тогда он откусывает и начинает хохотать.
